ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ
1
«Вся моя биография в моих сочинениях», —сказал однажды Тургенев. Можно было бы добавить: и в воспоминаниях о нем. Ни об одном русском писателе прошлого века, за исключением Л. Н. Толстого, не оставлено так много воспоминаний. Огромный тургеневский мемуарный фонд вобрал в себя всю жизнь писателя — от записи о его рождении, сделанной рукой матери, до воспоминаний князя А. Мещерского о последних часах Тургенева. В совокупности воспоминания русских и зарубежных современников дают представление о феномене личности писателя.
«И. С. Тургенев принадлежал к поколению, которое пережило едва ли не более значительное изменение в русском обществе, чем все предыдущие, —писал П. Л. Лавров в своей статье «И. С. Тургенев и развитие русского общества» . — ... В последние полвека все элементы мысли и жизни общества в России подверглись самым коренным потрясениям...»
Когда Тургеневу было семь лет, произошло восстание декабристов. Он видел Пушкина и Лермонтова. Начало его литературной деятельности приходится на время Белинского и Гоголя, а расцвет — на шестидесятые и семидесятые годы — время Чернышевского и революционного народничества. Тургенев был свидетелем революции 1848 года и Парижской коммуны. В год смерти писателя в русском освободительном движении возникла первая марксистская организация — группа «Освобождение труда».
Эпоха Тургенева — это эпоха перехода от романтизма к реализму, утверждения и расцвета реалистического искусства. Русская литература становится делом национальной важности, поборником прогресса, обличителем реакции и обскурантизма. Каждый крупный писатель вызывает к себе интерес и внимание просвещенного читателя.
Тургенев стоял в центре общественного, умственного и литературного движения своего времени. Он не был политическим борцом, как Герцен или Чернышевский, но, откликаясь своими произведениями на глубинные, коренные вопросы русской жизни, в большей мере, чем многие другие видные писатели, его современники, участвовал в освободительном движении сороковых — семидесятых годов. По справедливому замечанию Анненкова, он занимался «художнической пропагандой» борьбы против крепостного права, а в пореформенную пору против крепостнической реакции. Имя Тургенева, несмотря на все его разногласия с революционными демократами, связано с передовыми течениями его времени, с журналом «Современник», с газетами «Колокол» и «Вперед!», с прогрессивными литературными кругами на Западе.
Современников привлекали в Тургеневе уникальный талант, могучий интеллект, дар мыслителя.
«Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседа и споры с ним отводили мне душу <...> Отрадно встретить человека, самобытное и характерное мнение которого, сшибаясь с твоим, извлекает искры <...> Во всех его суждениях виден характер и действительность» 1, —отозвался о Тургеневе самый проницательный в требовательный из друзей его молодости — В. Г. Белинский. Пройдет несколько десятилетий, и молодежь семидесятых годов, в свою очередь, скажет о Тургеневе: «Какой проницательный ум. Какое всестороннее, широкое образование». «Чего бы он ни касался в разговоре — философии, религии, искусства, политики, любви, музыки, злобы дня, личной размолвки, — во всем сказывался животворящий дух его таланта».
Тургенев был на редкость общительным человеком. Он никогда не замыкался в узком кругу литераторов. П. В. Анненков рассказывает: «После 1850 года гостиная его сделалась сборным местом для людей из всех классов общества. Тут встречались герои светских салонов <...>, корифеи литературы, готовившие себя в вожаков общественного мнения, знаменитые артисты <...>, наконец, ученые, приходившие послушать умные разговоры светских людей <...> Между всеми его гостями не редкость было найти людей без имени, никому не известных и отличавшихся своей сдержанностью. Тургенев дорожил ими столько же, по крайней мере, сколько и теми, которые носили громкие имена в литературе и обществе». В январе 1858 года Тургенев сообщает Анненкову о «множестве новых знакомств». В Петербурге и в Москве, в Спасском, в Париже и Лондоне, в Баден-Бадене редкий день Тургенева проходил без встреч и без посетителей.
Круг друзей и знакомых Тургенева заключал в себе все самое значительное в литературном мире России и Западной Европы его времени. Чернышевский, Фет, Григорович, Анненков, на Западе — Мопассан, Доде, Гонкуры оставили о нем свои воспоминания. Многие высказывания о Тургеневе — Герцена, Некрасова, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого, Флобера, Золя — записаны современниками и приведены в их мемуарах.
Воспоминания о Тургеневе оставили не только писатели, но и общественные деятели, как, например, М. М. Стасюлевич, ученые — М. М. Ковалевский, артисты — М. Г. Савина, художники — Верещагин, Репин, Поленов, скульптор Антокольский и другие виднейшие представители русской культуры XIX столетия. Мемуары о Тургеневе писались людьми, наблюдавшими его в общении с Белинским и в среде революционных народников, в редакции «Современника» и в высшем свете, у Аксаковых в Абрамцеве и в обществе русских художников в Париже, в салоне Виардо и в застольных беседах, во встречах с сильными мира сего и с крестьянами села Спасского, на охоте и за письменным столом.
Неистощим был интерес Тургенева к жизни во всех ее проявлениях. Анненков находил в нем «неугомонного демона любопытства и участия». Тургенев был очень подвижным человеком, любил путешествовать, обладал обостренным зрением художника. Ему ничего не стоило из Петербурга отправиться в Париж, оттуда в Лондон, из Лондона обратно в Париж, затем в Баден-Баден, в Вену в Берлин, и снова ехать или плыть в Россию. Вот, например, 1858 год — Тургенев посещает Рим, Неаполь, Флоренцию, Геную, Милан, Триест, Вену, Дрезден, Париж, Лондон, Берлин, Петербург, Москву, с. Спасское, Тулу, Орел, снова Москву, Петербург... И — встречи, беседы со множеством самых разнообразных людей. Таков был привычный образ жизни Тургенева.
Тургенев вел в течение всей своей жизни обширную переписку и был признанным мастером эпистолярного жанра. Многие из его писем, прокомментированные корреспондентами Тургенева, легли в основу их мемуаров о нем. В серии воспоминаний о Тургеневе П. В. Анненкова два раздела основаны на его переписке с писателем: «Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым. 1856—1862» и «Из переписки с Тургеневым в 60-х годах (1862—1866)». Преимущественно эпистолярную основу имеют и воспоминания П. В. Щер-баня, В. В. Стасова, А. А. Фета и других. Письма его современников также содержат немало мемуарного материала, почерпнутого из рассказов самого писателя или его друзей.
В беседах с близкими людьми Тургенев любил рассказывать примечательные эпизоды из своей жизни и из увиденного им; друзья Тургенева записывали эти истории и приводили их впоследствии в своих воспоминаниях (см. мемуары Н. А. Островской, Я. П. Полонского, Л. Ф. Нелидовой, А. Н. Луканиной и др.). В автобиографических рассказах он был вполне откровенен.
Мемуары о Тургеневе — порой единственный источник, знакомящий нас с отдельными периодами его жизни. Так, юноше^ ские годы, обстановка, в которой рос и воспитывался будущий писатель, главным образом освещены в воспоминаниях приемной дочери Варвары Петровны Тургеневой — В. Н. Житовой, жившей в Спасском-Лутовинове; они повествуют о матери Тургенева, о жестоких нравах, царивших в ее поместьях. Из рассказов Житовой возникает и образ с юных лет антикрепостнически настроенного Тургенева, перед глазами которого прошло немало примеров помещичьего самодурства Варвары Петровны.
Многое из детских, юношеских и последних лет жизни Тургенева записано со слов самого писателя его другом, поэтом Я. П. Полонским («Тургенев у себя в его последний приезд на родину»). Главным образом из мемуарной литературы узнаем мы и о подробностях жизни Тургенева в семье Виардо, о той завораживающей атмосфере артистизма, которая царила в ее салонах в Баден-Бадене, Париже и Буживале.
В мемуарной литературе о Тургеневе мы находим суждения о нем людей различных общественных и литературных кругов. И сами эти суждения, порой противоречивые, и характер личности Тургенева отражали ту борьбу вокруг него как писателя, которая началась еще при Белинском. Большинство авторов воспоминаний сами являлись более или менее видными участниками литературной и общественной жизни своего времени. В освещении тогдашних споров и писательских отношений они, понятно, не были строгими и бесстрастными летописцами-историками. Как увидим дальше, со страниц мемуаров веет духом определенных симпатий и антипатий.
В воспоминаниях о Тургеневе отразились и личные склонности мемуаристов, их интерес к тем или другим сторонам жизни. П. В. Анненков, например, всегда проявлял глубокий интерес к интеллектуальной сфере жизни общества, к идейной борьбе, происходившей в литературных кругах его времени, и именно эта область жизни и деятельности Тургенева щедро представлена в его воспоминаниях. Напротив, А. А. Фет в своих мемуарах отдает предпочтение бытовым эпизодам, приводит яркие рассказы об усадебной жизни Тургенева, о страстном увлечении охотой, о задушевных беседах с другом, горячих спорах о поэзии, искусстве, смысле бытия.
В ретроспективе, отделявшей время создания большинства мемуаров от времени описанных в них фактов и эпизодов, не все представлялось ясным или таким, каким оно было на самом дело. Но большинство мемуаров о Тургеневе, вполне достоверно, хотя возникал и понятный соблазн несколько приукрасить отдельные черты личности писателя и притушевать те или иные его слабо-сти. Надо сказать, что некоторые мемуаристы, например В. Н. Жи-това (в оценке молодого Тургенева), А. Н. Луканина, А. Ф. Кони, не устояли против такого соблазна. Иные мемуаристы, как А. Я. Панаева, избрали тон иронический или, как Гончаров, ревниво-скептический. Но преобладающий тон воспоминаний и высказываний о Тургеневе, даже у Салтыкова-Щедрина, часто сурово о нем отзывавшегося, полон уважения, нередко любви и восхищения, признания великих заслуг Тургенева перед русским обществом и русской литературой.
2
— сороковым-пятидесятым, шестидесятым и семидесятым годам. Каждая из этих эпох в развитии русского общества и русской литературы имела свои характерные особенности, воплотившиеся не только в общественной и творческой биографии самого Тургенева, но и в личностях и взглядах его мемуаристов, в их отношении к писателю.
Конец тридцатых и сороковые годы — время, о котором сам Тургенев всегда вспоминал с чувством любви и благодарности. В это «замечательное десятилетие» он формируется и как человек, и как писатель. Здесь истоки философских и эстетических воззрений Тургенева, его демократических, антикрепостнических взглядов. Московский, Петербургский и Берлинский университеты, незабываемые встречи со Станкевичем, философские занятия с Бакуниным, сближение с Грановским, затем круг Белинского, дружба с великим критиком, новые поездки за границу, сближение с Герценом... Чего еще мог пожелать тогда молодой человек, увлекавшийся философией и литературой!
В сороковые годы в литературу входит блестящая плеяда новых писателей-реалистов, воспитанных критикой Белинского, продолжателей дела Пушкина и Гоголя. Среди них и молодой Тургенев. «Записки охотника» приносят ему всемирную известность. В их поэтическом реализме он находит себя как художник. Это было подлинно демократическое произведение, которое очень скоро дошло до самой широкой народной среды. А. Островская записала в своих воспоминаниях знаменательный эпизод, расска занный Тургеневым: «По дороге из деревни в Москву, на одной маленькой станции вышел я на платформу. Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли. «Позвольте узнать, — спрашивает один изних, — вы будете Иван Сергеевич Тургенев?» — « Я » . — «Тот самый, что написал «Записки охотника»?» — «Тот самый...» Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. «Кланяемся вам, — сказал все тот же, — в знак уважения и благодарности от лица русского народа».
Конечно, из всех воспоминаний о годах молодости Тургенева наиболее значительное — это его собственные «Литературные и житейские воспоминания». Среди же обширной мемуарной литературы о самом Тургеневе первое место бесспорно занимают ценнейшие по материалу мемуары мудрого человека и талантливого критика — П. В. Анненкова.
На страницах воспоминаний Анненкова крупным планом возникают образы выдающихся деятелей русской литературы сороковых годов во главе с Белинским. Среди них Тургенев, ставший ближайшим его другом, привлекает обостренное внимание мемуариста.
Анненков не просто воспроизводит и комментирует факты — он стремится раскрыть внутреннюю жизнь Тургенева, воссоздать его нравственно-психологический облик, особенно в годы молодости. Анненков любит Тургенева и верит ему, он стремится быть предельно точным и объективным. Ему не сразу пришелся по душе светский юноша: он рассказывает о его барских замашках, капризах, за которые молодому Тургеневу доставалось и от Белинского. Но постепенно перед ним раскрылись духовное богатство, гуманные и поэтические стороны личности Тургенева. Воссоздание целостного духовного облика художника и составляет пафос воспоминаний о нем.
По мемуарам Анненкова можно проследить, как устанавливалась репутация Тургенева-писателя. В кругу своих литературных друзей, к мнению которых он всегда прислушивался, Тургенев, автор «Записок охотника», единодушно был признан великолепным новеллистом. Признание Тургенева как первоклассного мастера повести, романа пришло не сразу. И. А. Гончарову, например, всегда казалось, что Тургенев прежде всего — художник-миниатюрист. Самого же Тургенева уже в начале пятидесятых годов тянуло к большой форме, к роману. Но он нередко испытывал сомнения в своих силах. «Рудина», свое первое большое произведение, он осторожно назвал повестью. «Современник» тем не менее увидел в «Рудине» начало нового этапа в литературной деятельности Тургенева. «Вы в своих произведениях создали тип лишнего человека.
А в нем ведь сама русская жизнь отразилась» 2, —скажет впоследствии Тургеневу Салтыков-Щедрин. Но вот было написано «Дворянское гнездо» — и за Тургеневым установилась слава романиста. Состоялось чтение романа в кругу литераторов. Анненков рассказывает: «Чтение романа поручено было мне: оно заняло два вечера. Удовлетворенный всеми отзывами о произведении и еще более кой-какими критическими замечаниями, которые тоже все носили сочувственный и хвалебный характер, Тургенев не мог не видеть, что репутация его как общественного писателя, психолога и живописца нравов устанавливается окончательно этим романом». После выхода «Дворянского гнезда» Герцен называет его «величайшим современным русским художником» 3. «Мне было совестно — и не мог я этому верить, — но мне было приятно»4 , — писал ему в ответ Тургенев.
Но как ни связаны первые романы Тургенева — «Рудин» и «Дворянское гнездо» — и примыкающие к ним повести с вопросами, волновавшими современников, своим историческим содержанием они все же были обращены к прошлому, хотя и недавнему, в них рисовались типы уходящей жизни. Между тем новая эпоха начиналась в истории России — шестидесятые годы. Новые задачи вставали и перед русской литературой. Тургенев и обратился к ним в следующих своих романах — «Накануне» и «Отцы и дети».
В записях мемуаристов отразились сложные и напряженные отношения Тургенева с демократическим движением шестидесятых годов.
Мировоззрению Тургенева всегда были присущи просветительские демократические тенденции, которые, по определению Ленина, заключались во вражде к крепостному праву и всем его порождениям, в сочувствии народу, в защите культуры, просвещения, свободы убеждении и слова. Однако Тургеневу казалось, что всего этого можно достигнуть путем мирного прогресса, он не верил в плодотворность крестьянской революции. Неприятие Тургеневым революционных методов борьбы и привело его к разрыву с «Современником».
Драматической истории разрыва Тургенева с новой редакцией «Современника», с Некрасовым, бывшим долгие годы его близким другом, касаются в той или иной мере, с разной степенью объективности и, разумеется, с разных позиций, многие мемуаристы: П. В. Анненков («Замечательное десятилетие», «Молодость И. С. Тургенева», «Шесть лет переписки...»), И. И. Панаев, А. Я. Панаева, А. Д. Галахов, А. А. Фет, Е. Я. Колбасин, Г. 3. Елисеев, Д. В. Григорович, М. А. Антонович, Н. Г. Чернышевский, Н. В. Щербань.
Но до середины пятидесятых годов Тургенев — одна из ведущих фигур «Современника», в свое время вместе с Белинским стоявший у истоков нового передового журнала, —непререкаемый авторитет для Некрасова. С 1847 года в течение почти пятнадцати лет творческая и общественная жизнь Тургенева связана с этим журналом, с его «кругом». Поэтому «разрыв Тургенева с «Современником» — как пишет Панаев в своих мемуарах, произвел такое же смятение в литературном мире, как если бы случилось землетрясение».
Среди мемуаров, в которых сделана попытка объяснить причины конфликта, особое место занимают воспоминания Чернышевского, хотя бы уже потому, что они целиком посвящены этому событию и стремятся к известной полноте в освещении проблемы.
Воспоминания Чернышевского писались уже в восьмидесятые годы. Многие существенные детали, подробности, характеризующие взаимоотношения «героев» драмы — Тургенева, Некрасова и Добролюбова, — были им забыты. Историю конфликта, так сказать, истинную картину он восстанавливает часто путем логических рассуждений (и это, конечно, слабая сторона воспоминаний). Но для нас важно главное — глубинные, первородные причины конфликта Чернышевский называет определенно, убежденно, не колеблясь: «Единственным решившим дело мотивом было враждебное отношение Тургенева к направлению «Современника», то есть на первом плане к статьям Добролюбова, а на втором и ко мне...» Речь шла о взгляде на революцию, о путях развития России — революционном или эволюционном: «Наш образ мыслей прояснился для г. Тургенева настолько, что он перестал одобрять его». В свою очередь, прояснилось для «новой редакции» и «направление» Тургенева, которое прежде (то есть в 40—50-е годы), по словам Чернышевского, «не было так ясно для нас». Таким образом, заключает мемуарист, со всей непреложностью обнаружился «разный взгляд на вещи». Другие мемуаристы, например реакционно настроенный Н. В. Щербань, истолковывали в своих воспоминаниях историю конфликта иначе. Он писал, что Тургенев якобы не мог мириться с «низким» уровнем критики, а главное — публицистики «Современника». Но в тенденциозно поданных Щербанем пристрастных и резких высказываниях Тургенева как раз и ощущается прежде всего неприятие писателем направления журнала.
Окончательно закрепила разрыв Тургенева с «Современником» бурная полемика, разгоревшаяся вокруг романа «Отцы и дети».
Примечательно, что еще до выхода в свет тургеневского произведения вокруг него сгущались тучи. Роман ждали уже с предубеждением. «Еще задолго до появления нового романа на страницах «Русского вестника», —рассказывается в мемуарах Г. 3. Елисеева, — в литературных кружках стали ходить слухи, что Тургенев, разошедшийся тогда с Некрасовым и сильно недолюбливавший Чернышевского и особенно Добролюбова, пишет новый роман с целью осмеять направление «Современника», главным героем выведен один из редакторов «Современника», именно Добролюбов <...> слухи прибавляли, что роман пишется по инициативе Каткова, что Тургенев ведет с ним переписку о разных лицах романа, в особенности личности главного героя, и сообразно тому делает поправки. Слухи о таком бесчестном образе действий Тургенева, конечно, не могли не раздразнить редакции «Современника» .
Когда роман был опубликован, то «Современник» встретил его статьей Антоновича, написанной крайне резко, недоброжелательно, прежде всего глубоко оскорбившей Тургенева своим пренебрежительным тоном. Несмотря на то что по своей сути статья выражала мнение «Современника» (о том, что образ «нового человека» искажен Тургеневым), она не встретила единодушного одобрения в среде его единомышленников. Из мемуаров Елисеева мы видим, что он не приемлет прямолинейную, грубую форму, в которую облек Антонович мнение «Современника», и считает, что этим Антонович нанес урон литературной критике, хотя и достиг «партийной цели».
«Отцы и дети». В мемуарной повести Е. Н. Водовозовой приводятся интересные суждения молодежи, для которой Базаров — «истинный представитель молодого поколения <...> В нем сгруппированы наиболее характерные стремления, симпатии и антипатии молодого поколения...»
Образ Базарова, базаровский нигилизм связывался в сознании демократической молодежи с периодом между 1855 и 1857 годами. «Этот страстный период борьбы, —говорится в одном из документов тех лет, — не знавший никаких сделок, никаких уступок, продолжался не более двух лет...» 5* Для непосредственного участника движения шестидесятников, убежденного в неизбежности революции, Базаров — «уже отошедший тип», ибо в тех условиях такой всесокрушающий нигилизм означал прежде всего скептицизм по отношению к революционным идеалам. Так идейная борьба шестидесятых годов пересекла творческий путь Тургенева, «общественного художника», близко стоявшего к «средоточию русской жизни».
«Люди сороковых и шестидесятых годов», в которой отчетливо выражено стремление к исторически объективной оценке «Отцов и детей».
Герцен, по свидетельству Н. А, Тучковой-Огаревой, удивлялся негодованию русской молодежи на Тургенева, видя в Базарове «много человеческого». И. Е. Репин в книге воспоминаний «Далекое близкое» свидетельствует о том, что из литературы два героя как образцы для подражания преобладали в студенчестве: Рахметов и Базаров.
Ко второй половине 1862 года относится полемика Тургенева с Герценом. Они особенно сблизились за границей в пору революции 1848 года, и Герцен, скептически оценивший Тургенева при первом их знакомстве (около 1844 г.), через несколько лет пишет о нем из Парижа: «Нравственно он чрезвычайно развился, и я им доволен...» 6 Тургенев становится одним из негласных корреспондентов «Колокола». В мемуарах Герцена «Былое и думы» упоминания о Тургеневе скудны и малозначительны, может быть, потому, что автору их не хотелось привлекать к Тургеневу излишнее внимание петербургских властей. Но очень оживленной и насыщенной была переписка между ними, в которой отражены их разногласия по вопросам общественного развития пореформенной России. К сожалению, мемуары (воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой) лишь вскользь рассказывают об отношениях Тургенева с Герценом и его семьей и о последней их дружеской встрече незадолго до кончины Герцена.
Из писем Тургенева и воспоминаний о нем Анненкова и других явствует, что в основе расхождений его с шестидесятниками, с Герценом лежали разногласия идейные, различия в представлениях о средствах преобразования общества. И хотя позиции и взгляды Тургенева в обстановке шестидесятых годов расходились со взглядами революционных демократов, он не был мелочным или несправедливо пристрастным по отношению к своим идейным противникам, как порой представляют его в своих воспоминаниях Панаева и Гончаров. Устойчиво враждебное отношение Тургенева ко всему реакционному привело его к разрыву с Катковым, Лонгиновым, Феоктистовым. В воспоминаниях И. Е. Цветкова записаны гневные слова Тургенева: «... месть, месть этим Лонгиновым, Катковым и прочим обскурантам, перебежчикам, ренегатам» *.
Тургеневым народнической молодежи, хождения в народ воплощено в его романе «Новь». Отношение к Тургеневу революционной молодежи семидесятых годов, восприятие народническими кругами романа «Новь» отразились в воспоминаниях многих видных деятелей народнического движения — П. Л. Лаврова, Г. А. Лопатина, П. А. Кропоткина, писателей-народников Н. С. Русанова, Н. Н. Златовратского, С. Н. Кривенко и других. Народническое движение оставило богатую мемуарную литературу о Тургеневе.
Заслуга народнической мемуаристики прежде всего в том, что она развеяла легенду об аполитичности Тургенева. Известно, что писатель сам нередко говорил, будто не чувствует склонности к политике. Но это вовсе не свидетельствовало о его политическом индифферентизме. Еще Герцен заметил, что с «Отцов и детей» Тургенев становится писателем-политиком. Его чувство гражданственности, его интерес к политическим вопросам современной ему жизни в Западной Европе и в России особенно обострились в семидесятые годы. Богатый материал в этом отношении дают воспоминания П. Л. Лаврова и других семидесятников. «Редкое свидание наше проходило без разговора о России, о русских делах, о правительстве, о либералах и революционной партии...» О критическом отношении Тургенева к царскому правительству упоминается и у Лаврова, и в другом, совсем ином мемуарном источнике — дневниковых записях видного немецкого дипломата князя Гогенлоэ, с которым Тургенев встречался в Париже в конце семидесятых годов.
Страдая от отсутствия свободы у себя на родине, Тургенев, как и прежде, считал возможным завоевание свободных форм общественной жизни только мирным и постепенным путем. Однако в эту пору он уже не питал особых надежд на реформаторские намерения царского правительства и не ожидал также каких-нибудь значительных успехов от либерального движения. По словам Лаврова, Тургенев, недовольный «положением дела в России», говорил ему «об отсутствии всякой надежды на правительство, о бессилии и трусости его либеральных друзей <...> Во всех его словах высказывалась ненависть к правительственному гнету и сочувствие всякой попытке бороться против него». Он поддерживал народническую эмигрантскую печать. «Это бьет по правительству, и я готов помочь всем, чем могу», — говорил он Лопатину. Вместе с тем, по словам Лаврова, Тургенев «никогда не верил, чтобы революционеры могли поднять народ против правительства, как не верил, чтобы народ мог осуществить свои «сны» о «батюшке Степане Тимофеевиче». Он скептически оценивал попытки народнической молодежи сблизиться с народом, не верил в успех социалистической пропаганды.
Проблемы социализма вызывали все большее внимание и споры в передовых общественных кругах и на Западе и в России. Не мог не откликнуться на них и чуткий ко всему новому в общественном развитии Тургенев. «Тургенев допускал, что социализм, может быть, и будет венцом социального развития человечества, — рассказывает в своих воспоминаниях Лопатин. — Но социализм рисовался ему в такой дали, что еле верилось в него. Ему казалось, что ни технические, ни экономические, ни моральные предпосылки не созрели еще для проведения его в жизнь <...> Но писатель не раз задумывался над решением коренного социального вопроса о противоречиях между хозяином и работником». Дочь декабриста Н. И. Тургенева, Фанни Тургенева, записала в своем дневнике слова Ивана Сергеевича: «... подымающийся прилив, остановить который невозможно ничем, —это рабочий вопрос» 7*. И здесь он неизбежно сталкивался с проблемой социализма. Гончаров в «Обрыве» назвал положительного героя своего романа Тушина «заволжским Робертом Оуэном». Тургенев также сочувственно откликнулся на социалистические опыты Роберта Оуэна. В конце романа «Новь» сообщается, что Соломин где-то в Перми завел свой небольшой завод «на каких-то артельных началах». Так Тургенев силой вещей приходит к тому, что сам критиковал в народничестве.
освободительным движением.
И хотя Тургенев не разделял революционных настроений деятелей русского освободительного движения, он искал встреч и за границей, и в Петербурге с передовой демократической молодежью. Н. С. Русанов рассказывает в своих воспоминаниях об одной из таких встреч с группой народников-литераторов в 1879 году: «Тургенев явился в Петербург с твердым намерением ближе познакомиться если не с действующими революционерами, то с радикальной частью печати и главным образом с «молодыми литераторами», узнать, что волнует теперь этих людей. И это намерение он привел в исполнение, очень мало заботясь о литературном местничестве: гора не шла к Магомету, ну что ж — Магомет пойдет к горе...» «В нас Тургенев ценил людей, ради идеи ставящих на карту жизнь свою», —писал в своих мемуарах Г. Лопатин.
В семидесятые годы Тургенев систематически оказывал материальную помощь молодой революционной эмиграции, студентам, учившимся за границей, о чем свидетельствуют в своих воспоминаниях Лавров, Лопатин и другие деятели революционного движения семидесятых годов. «Пересчитать людей, материально ему обязанных, почти невозможно за их многочисленностью», —сообщает Анненков. По рассказу И. Павловского, «помимо просителен, у И. С. всегда много было людей, о которых он хлопотал, подыскивал занятия, устраивал и пристраивал».
Но помощь Тургенева была особенно ощутима, «когда нужно было поднять дух человека, разбудить его волю, внушить доверенность к себе» , —рассказывает Анненков. Редкую чуткость Тургенев проявлял к молодым литераторам, читая их рукописи, помогая советом и т. д. Чернышевский писал в своих воспоминаниях: Тургенев «всегда был рад оказать любезную внимательность начинающим писателям. В. начале моей журнальной деятельности испытывал это и я. И тогда и впоследствии я постоянно видывал, что он таков же и со всеми другими начинающими писателями». О помощи им Тургенева рассказывают в своих воспоминаниях А. Луканина, Л. Нелидова, К. Леонтьев, Р. Хин, Е. Ардов (Апре-лева) и другие. Как вспоминает один из современников, Тургеневу «доставляло большое удовольствие выводить в жизнь молодых людей, выслушивать их горе, радости и надежды, пускать в новое плаванье слегка попорченные бурями если не большие корабли, то хоть лодки. «Я—как старая, покрытая мохом скала, —часто говаривал Иван Сергеевич, —под защиту которой летят от бури молодые чайки».
Единодушный отклик в мемуарной литературе нашли приезды Тургенева в Россию в 1879 и в 1880 годах. Писателю исполнилось шестьдесят лет. Критические споры вокруг романов «Отцы и дети», «Дым», «Новь» к этому времени уже улеглись, и в эту пору нового общественного подъема и он сам, и его произведения оценивались как воплощение протеста против деспотизма и реакции.
со встречей Вольтера в Париже накануне французской революции. Студенческая молодежь с особенной теплотой встречала Тургенева,
В приветствии студентов Горного института говорилось: «Вы один в настоящее время сумеете объединить все направления и партии, сумеете оформить это движение, придать ему силу и прочность; подымайте смело и высоко ваше светлое знамя; на ваш могучий и чистый голос откликнется вся Россия, вас поймут и отцы и дети» 8. Тургенев в ту пору как бы воплощал собою общенациональное стремление к прогрессу и свободе.
«Для начинающего писателя сочувствие молодого поколения, его сверстников, конечно, драгоценно: оно служит ему сильным поощрением; но для писателя стареющего, уже готовящегося покинуть свое поприще, это сочувствие, так выраженное, есть, скажу прямо, величайшая, единственная награда, после которой уже ничего не остается желать. Оно доказывает ему, что жизнь его не прошла даром, труды не пропали, брошенное им семя дало плод».
Писательский путь Тургенева не был ровным и гладким: ему пришлось пережить немало обид, непонимания, расхождений с друзьями. Не всегда он и сам был прав. Но воспоминания о Тургеневе свидетельствуют: он протягивал руку всякий раз, когда получал к тому возможность. Так было с Гончаровым, Некрасовым, Герценом, Достоевским, Л. Н. Толстым. Забота о процветании русской литературы была для него главной: Тургенев свято хранил заветы своего друга и учителя Белинского.
Он готов сам переводить «Войну и мир», он пишет предисловие к французскому переводу «Двух гусар», рассылает перевод «Войны и мира» своим друзьям, и среди них — Флоберу, обращается с просьбой к Анатолю Франсу дать отзыв об этом великом произведении. В беседе с писателями-народниками Тургенев сказал о Толстом: «Такого художника, такого первоклассного таланта у нас никогда еще не было и нет. Меня, например, считают художником, но куда же я гожусь сравнительно с ним? Ему в теперешней европейской литературе нет равного». Незадолго перед смертью Тургенев в прощальном письме призывает Толстого вернуться к художественному творчеству, он называет его «великим писателем Русской земли». Отношения Тургенева и Толстого освещены в мемуарах Фета, сына Толстого Сергея Львовича, дневниках Гольденвейзера, С. А. Толстой, записках И. Л. Толстого и у других мемуаристов.
Во всех воспоминаниях, касающихся приезда Тургенева в Россию в 1880 году, звучит пушкинская тема, рассказывается об участии Тургенева в открытии памятника Пушкину в Москве.
В своей речи, развивая мысли статей Белинского о Пушкине, Тургенев говорил, что Пушкин был первым русским поэтом-художником, воплотившим в своем творчестве черты своей национальности. «Самая сущность, все свойства его поэзии совпадают со свойствами, сущностью нашего парода» 9. Пушкин определил все дальнейшее развитие русской литературы. «Он создал наш поэтический, наш литературный язык и <...> нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением», —говорил Тургенев. Его речь была одним из памятных событий пушкинских празднеств в Москве. Сам писатель чувствовал себя поистине счастливым. М. Ковалевский вспоминает: «Я никогда не видел Тургенева более умиленным, как в ту минуту, когда с памятника упала завеса и перед ним предстал Пушкин, которого Тургенев живо помнил лежащим в гробу и локон которого он носил на себе».
Речь Тургенева была последним публичным актом его литературно-общественной деятельности, ее, можно сказать, торжественным финалом.
3
писателя становятся известны за рубежом, прежде всего во Франции. Проспер Мериме рассказывает, что западноевропейские литературные круги видели в Тургеневе «одного из вождей реалистической школы». «Ни один из русских писателей не читался так усердно по всей Европе, как Тургенев», — свидетельствует известный датский критик Г. Брандес 10.
Тургенев знакомил своих друзей за рубежом с новинками русской литературы, он всячески содействовал переводам на французский и английский языки произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого, сопровождая некоторые издания своими небольшими предисловиями. «Живя по личным причинам в Париже, он в то же время служил русским интересам. Мы назвали его шутя «послом от русской интеллигенции», —рассказывает в своих воспоминаниях М. М. Ковалевский.
Тургенев наряду с Герценом был в то время подлинным представителем передовой России в Западной Европе. Огромная заслуга принадлежит им обоим в ознакомлении европейских читателей с русским народом, его жизнью, его мужественным характером, его свободолюбивыми стремлениями.
В семидесятые годы в Париже Тургенев сближается с группой французских писателей — Г. Флобером, А. Доде, Э. Золя, Мопассаном. Их встречи и беседы, полные интереса, запечатлены в «Дневниках» братьев Гонкур, в воспоминаниях Доде и Мопассана. Дружба с ними — одна из замечательных страниц тургеневской биографии, важный эпизод в истории культурных связей России и Франции.
Французские писатели видели в Тургеневе своего учителя в искусстве слова. Их поражала мощь его личности, соединявшей в себе широту славянской русской натуры с европейской образованностью, внешнюю величавость с тонкой простотой обращения. «Люди, подобные ему, стяжают любовь всех благородных умов мира», — писал Мопассан.
«у него, по собственному его признанию, было только два истинных друга: в России — Белинский, а во Франции — Гюстав Флобер» 11. Великий французский писатель с восхищением отзывался о литературных суждениях и таланте Тургенева. В 1863 году Тургенев прислал Флоберу свои книги, изданные на французском языке. В ответ Флобер писал: «Как благодарен я за подарок, который вы мне сделали! Я только что прочел оба ваших тома и не могу устоять против желания сказать вам, что я восхищен ими. Уже давно вы для меня учитель. Но чем больше я вас изучаю, тем больше меня изумляет ваш талант. Меня восхищает страстность и в то же время сдержанность вашей манеры письма, симпатия, с какой вы относитесь к маленьким людям и которая насыщает мыслью пейзаж. Видишь и мечтаешь... От ваших произведений исходит терпкий и нежный аромат, чарующая грусть, которая проникает до глубины души. Каким вы обладаете искусством! Какое сочетание умиления, иронии, наблюдательности и красок! И как все это согласованно!.. Какая уверенная рука!» 12 Эта оценка Флобера выражала общее мнение о Тургеневе его французских друзей-писателей.
Известность Тургенева достигла и Америки, о чем рассказывают в своих воспоминаниях о нем американские литераторы Г. Джеймс и X. Бойесен, английский писатель и переводчик Тургенева В. Рольстон.
Всемирное признание Тургенева выразилось в избрании его вместе с Виктором Гюго сопредседателем I Международного конгресса писателей, состоявшегося в Париже в 1878 году. Об этом рассказывают в своих воспоминаниях М. М. Ковалевский, В. Чуйко, П. Д. Боборыкин. «На конгрессе Тургенев не только представлял русскую литературу; в глазах читателей всего мира он являлся, наряду с Гюго, крупнейшим писателем эпохи. Известность на Западе Достоевского и Толстого пришла позже. Как выразился Анненков, Тургенев, подвигаясь к старости, «занял видное место перед тремя мирами — романским, германским и русским, которых знал одинаково хорошо».
4
«Психолог, физиолог и первоклассный художник, он умеет на нескольких страницах дать совершенное произведение, чудесно сгруппировать обстоятельства и создать живые, осязаемые, захватывающие образы, очертив их всего несколькими штрихами, столь легкими и искусными, что трудно понять, как можно добиться подобной реальности такими простыми по видимости средствами. И от каждой из этих коротких историй исходит, подобно облачку меланхолии, глубокая и скрытая в существе вещей печаль. Воздух, которым дышишь в его произведениях, всегда можно узнать: он наполняет ум суровыми и горькими думами, и кажется, что даже насыщает легкие странным и своеобразным благоуханием»13.
Еще при жизни бытовало мнение о созерцательном характере писательской натуры Тургенева. Бесспорно, созерцательность была присуща ему. Но, как и в его учителе Пушкине, в натуре Тургенева «не было пищи и элементов для долгой поддержки созерцания: он искал событий, живых лиц, волн и разбросанности действительности, борющегося существования», — замечает Анненков, хорошо изучивший личность своего друга, «И. С. любил энергичных и смелых людей <...> Человек, начинающий жить, смело смотрящий в лицо будущему, приводил его в художественный восторг», — рассказывает И. Павловский. Говоря об отеческом отношении Тургенева к молодежи, Г. Лопатин добавляет: «И, пожалуй, он больше любил «буйных» сынов своих <...> Буйные были ближе и приятнее душе его». Он восхищался бесстрашным революционером-народником И. Н. Мышкиным, жертвенностью русских девушек-революционерок. Героическое начало в человеке притягивало внимание Тургенева, художника и психолога.
Тургенев оставался писателем, художником в каждый момент своей жизни — ив радости, и в горе. Интересный диалог с Тургеневым о мужестве художника приводит в своих воспоминаниях И. Я. Павловский: «Однажды, рассказывая мне об одном молодом писателе, нашем общем знакомом, который жаловался И. С. на свои жизненные невзгоды <...> он заметил: «Помилуйте, писатель не может, не должен поддаваться горю! Он изо всего должен извлекать пользу. Писатель, говорят, человек нервный, он чувствует сильнее других. Но потому-то он и обязан держать себя на узде, обязан решительно всегда наблюдать и себя и других».
Некоторых мемуаристов поражала способность Тургенева переживать в процессе создания произведения или во время рассказа о том или ином событии драматическую судьбу своих героев. Друг Тургенева немецкий писатель Людвиг Пич рассказывает: «Когда он однажды писал небольшой безотрадный роман «Несчастная» из воспоминаний его студенческих лет, сюжет которого развивался почти помимо его воли, при описании особенно запечатлевшейся в его памяти фигуры покинутой девушки, стоящей у окна, он был в течение целого дня совершенно болен. «Что с вами, Тургенев? Что случилось?» — «Ах, она должна была отравиться! Ее тело выставлено в открытом гробу в церкви, и, как это у нас принято в России, каждый родственник должен целовать мертвую. Я раз присутствовал при таком прощании, а сегодня я должен был описать это, и вот у меня весь день испорчен».
«артистизм». Да, Тургенев прежде всего был художественной натурой. Л. Н. Толстой говорил, что у Тургенева было «отношение ко всему с эстетической точки зрения». «Правда, любовь, счастье — все соединяется в красоте», —говорил сам Тургенев. Однако артистизм Тургенева никогда не превращался в снобизм, в эстетство.
называл его сиреной. «Он говорил, как и писал, образами. Желая развить мысль, он прибегал не к аргументам, хотя был мастер вести философский спор: он пояснял ее какой-нибудь сценкой, переданной в такой художественной форме, как будто бы она была взята из его повести», —отмечал Кропоткин.
Л. Н. Толстой вспоминал, как его и Гончарова восхищала образность тургеневского рассказа; когда Тургенев вышел, Гончаров сказал: «Вот он и не дорожит этим, а из него такие перлы так и сыпятся».
Выразительный и тонкий портрет Тургенева-рассказчика зарисовал Мопассан: «Он пристально смотрел на вас и говорил медленно, подчас подыскивая слова, но всегда находил нужное или, вернее, единственно правильное слово. Все, о чем бы он ни повествовал, поражало своей образностью, хватало за сердце, как хищная птица, вонзающая когти в свою добычу. В его рассказах чувствовалась беспредельная широта, то, что живописцы называют «воздухом», и огромная глубина мысли в соединении с кропотливой точностью описания» 14.
Осведомленность Тургенева в мировой литературе поражала всех знавших его. А. Панаева замечает: «Тургенев более всех современных ему литераторов был знаком с гениальными произведениями иностранной литературы, прочитав их все в подлиннике». Он свободно владел английским, французским, немецким языками, читал по-испански, по-итальянски, по-латыни. Его разговор на изысканном французском языке удивлял его друзей — французских писателей. Г. Джеймс поражался совершенством его знания Шекспира. Для Мопассана Тургенев был гениальным романистом, знавшим всех великих людей своего времени, перечитавшим все, что в состоянии перечитать человеческое существо, и говорившим на европейских языках, как на своем родном.
Многие мемуаристы — И. Павловский, А. Половцев, Н. Островская, Е. Ардов (Апрелева), Н. Щербань — приоткрывают нам двери в творческую лабораторию Тургенева, рассказывая о его мучительной работе над сюжетом, образом, стилем, о его требовательности к себе как художника, о глубоком чувстве ответственности за свой писательский труд. «Редко его произведение печаталось прежде, чем он прочтет его кому-нибудь из близких людей, не посоветуется; замечания возбуждали иногда спор, но принимались всегда без признака самолюбивого укола; рукопись потом сверху донизу перечитывалась, исправлялась и часто переписывалась заново» , — рассказывает Д. В. Григорович. Начинающей писательнице Е. Ап-релевой, которой Тургенев помогал в ее первых творческих шагах, запомнились его слова: «Удивительное дело: композитор проходит теорию музыки, гармонию; живописец не напишет картины, не ознакомившись с перспективой, красками, рисунком; в архитектуре, в скульптуре требуется первоначальная школа. Только принимаясь за писательство, полагают, что никакой школы не нужно и что доступно оно каждому, кто обучался грамоте...» По воспоминаниям другого современника, «один из главных упреков, которые Тургенев делал в то время молодым писателям, относился к пренебрежению формой, к неряшливости языка. По поводу не^ удачных выражений он мог возмущаться и негодовать, как будто дело шло о настоящем преступлении». Один из величайших стилистов в мировой литературе, Тургенев тщательно заботился о художественном совершенстве своих произведений, завершенности их формы.
и оценили только после его смерти (воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой); и замыслы многих рассказов из «Записок охотника» (воспоминания Н. А. Островской). В воспоминаниях Я. П. Полонского переданы сюжеты фантастической повести, рассказанной Тургеневым летом 1881 года в Спасском, и повести «Старые голубки» о необыкновенной влюбленности друг в друга стареющих супругов. Полонский пересказал сочиненную Тургеневым сказку «Самознайку».
Во многих мемуарах содержатся существенные для понимания ряда произведений Тургенева его собственные оценки и комментарии. Так, например, Н. А. Островская в своих воспоминаниях приводит чрезвычайно важные для интерпретации романа «Отцы и дети» высказывания Тургенева. На замечание о том, будто он не знал, что делать с Базаровым, и потому умертвил его, Тургенев сказал: «Да, я действительно не знал, что с ним делать. Я чувствовал тогда, что народилось что-то новое; я видел новых людей, но представить, как они будут действовать, что из них выйдет, я не мог. Мне оставалось или совсем молчать, или написать только то, что я знаю. Я выбрал последнее». Другое высказывание касается статьи Писарева о Базарове. «Разбор Писарева необыкновенно умен, — говорил Тургенев, — и я должен сознаться, что он почти вполне понял все то, что я хотел сказать Базаровым».
В изобилии встречаются на страницах мемуарной литературы глубокие и тонкие высказывания Тургенева по самым различным вопросам эстетики, теории и истории литературы, психологии творчества, конкретные оценки им писателен прошлого и современников. Литературно-эстетические взгляды Тургенева нельзя изучать без учета этих мемуарных свидетельств.
5
Многие годы своей жизни Тургенев прожил за границей, в семье Полины Виардо.
Необыкновенное по силе и постоянству чувство Тургенева к знаменитой артистке не могло не привлечь внимания мемуаристов. Об отношениях Тургенева с Виардо и ее семьей рассказывается в воспоминаниях И. Я. Павловского, А. П. Боголюбова и других. Эти отношения, сложившиеся в обстановке устойчивого семейного быта артистки, их длительность казались психологической тайной, загадкой. Объяснения искали в художнической натуре Тургенева, покоренной редкостным талантом певицы. Тургенев был неизменным участником, а порой и устроителем литературно-музыкальных утренников и вечеров в доме Виардо, о чем вспоминают А. П. Боголюбов, М. Л. Василенко, Поль Виардо и другие. Эти концерты пользовались европейской известностью. На них можно было встретить Сен-Санса, Сарасате, Гуно, Флобера и других выдающихся художников середины прошлого века.
«У меня есть близкие друзья, люди, которых я люблю и которыми любим; но не все, что мне дорого и близко, так же близко и интересно для них; не все, что волнует меня, одинаково волнует и их... Отсюда понятно, что наступают для меня довольно продолжительные периоды отчуждения и одиночества». Не все, шедшее из России и интересное для Тургенева, было равно интересно и для семьи Виардо. Тургенев говорил о своем одиночестве даже людям, не принадлежавшим к кругу близких его друзей, о чем вспоминают П. Д. Боборыкин, В. В. Верещагин и другие.
Многим из посещавших Тургенева в Буживале в последние годы его жизни бросалось в глаза это одиночество писателя, как бы заброшенного на чужбине. А. Ф. Кони, рассказывая о посещении им Тургенева летом 1879 года, вспоминает, какими «неухоженными» показались ему и две комнатки, которые занимал Тургенев в доме Виардо, и сам их обитатель. И другим современникам казалось, что в последние годы жизни Тургенева Виардо относилась к нему без должного внимания и заботы, что в ее отношениях к Тургеневу большую роль играли расчеты и т. п. Следует, однако, привести и другие свидетельства. Художник А. П. Боголюбов, часто бывавший у Тургенева, рассказывает о своей беседе с Виардо вскоре после кончины Тургенева. По поводу нападок на нее в русской печати Виардо сказала: «Какое право имеют так называемые друзья Тургенева клеймить меня и его в наших отношениях? Все люди от рождения свободны, и все их действия, не приносящие вреда обществу, не подвержены ничьему суду! Чувства и действия мои и его были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы, да и для многих лиц, считающих себя умными и честными. Сорок два года я прожила с избранником моего сердца, вредя разве себе, но никому другому. Но мы слишком хорошо понимали друг друга, чтобы заботиться о вреде и что о нас говорят, ибо обоюдное наше положение было признано законным теми, кто нас знал и ценил. Ежели русские дорожат именем Тургенева, то с гордостью могу сказать, что сопоставленное с ним имя Полины Виардо никак его не умаляет...»
К концу семидесятых годов относится встреча Тургенева с М. Г. Савиной. Воспоминания великой актрисы («Мое знакомство с Тургеневым») открывают последнюю лирическую страницу в жизни писателя.
В 1881 году Тургенев последний раз приезжал в Россию. Воспоминания одного из ближайших друзей Тургенева — поэта Я. П. Полонского — «И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину» — воссоздают жизнь Тургенева в Спасском на протяжении целого лета, рисуют картины повседневного быта Тургенева, его житейские привычки.
В начале 1882 года Тургенев тяжело заболел. Мучительны были его почти двухлетние страдания. Но даже в эту пору страданий и тяжелых предчувствий не угасала в Тургеневе его могучая творческая сила. В его воображении часто возникали новые замыслы, и он не раз порывался к любимому труду. «Итак, несмотря на предчувствие, я начинаю новую книжку» , —записывает он в своем дневнике в декабре 1882 года. От мыслей о болезни он обращался к текущим новостям литературной и музыкальной жизни. Преодолевая боли, он едет в «наш художественный клуб», слушает чтение Мопассаном его нового романа, принимает посетителей, по-прежнему ведет большую переписку. Его дневниковые записи полны откликов на самые разнообразные события, происходившие в то время на родине.
«Что ж, мне не жалко умереть, я сделал все, что мог, любил людей, и они меня любили, дожил до старости, был счастлив, насколько можно», — говорил измученный Тургенев Павловскому.
Тургенев сознавал, что умирает. Мысли его обращались к далекой, дорогой России. В мае 1882 года больной Тургенев писал Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, моему молодому дубу, — родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу...»
Последние годы жизни Тургенева, его страдания, смерть, прощание с ним его друзей во Франции, торжественные похороны в Петербурге подробно описаны многими мемуаристами. Горе переживала вся прогрессивная Россия. Один из современников Тургенева, описывая похороны писателя, рассказывает следующий примечательный эпизод: «Обратив особенное внимание на преобладание простого, трудового люда, я решил определить степень его сознательного отношения к совершавшемуся событию. С этой целью я обратился к одному из рабочих, по-видимому каменщику, с намеренно наивным вопросом:
— Скажи, пожалуйста, любезный, кого это хоронят?..
— Да ты, барин, с похмелья, что ли, ежели не знаешь, кого хоронят?..
— Извините, любезный, — возразил я ему, — я человек приезжий, и не удивительно, если не знаю.
— Чай, в газетах все прописано, коли не слыхал?.. Тургенева хоронят — вот кого!.. Из писателев будет...» 15
«Литературная деятельность Тургенева имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова», — писал Салтыков-Щедрин 16. Он указывал, что, как ни замечателен был сам по себе художественный талант Тургенева, тайна глубокой симпатии к нему со стороны мыслящих людей заключалась в том, что «воспроизведенные им жизненные образы были полны глубоких поучений... в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты». В прокламации народовольцев, выпущенной в связи со смертью Тургенева, говорилось, что лучшая часть русской молодежи любит Тургенева за то, что он был «честным провозвестником идеалов целого ряда молодых поколении... служил русской революции сердечным смыслом своих произведений... он лю^ бил революционную молодежь, признавал ее «святой» и самоотверженной» 17.
Имя его в сознании молодых современников соседствовало с именем Щедрина. Один из них писал в те скорбные дни: «Тургенев умер; стоит теперь еще умереть Щедрину — и тогда хоть живьем в гроб ложись! Везде эти люди заменяли нам и парламент, и сходки, и жизнь, и свободу!» 18
Примечания
1. В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. в 13-ти томах, т. XII. М, Изд-во АН СССР, 1956, с. 154.
2. «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников». М.—Л., «Academia», 1930, с. 120.
3. А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. XIV. М., Изд-во АН СССР, 1958, с. 270.
«Наука», Письма, т. 4. М., 1963, с. 73.
5. «Литературное наследство», т. 76. М., 1967, с. 160.
6. А. И. Герцен. Собр. соч., т. XXIII, с. 82.
7. «Литературное наследство», т. 76, с. 384.
8. «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», с. 87.
10. Сб. «Иностранная критика о Тургеневе». СПб., 1884, с. 37.
11. В. Чивилев. Отрывочные воспоминания о Тургеневе. — «Русские ведомости», 1883, 11 октября.
12. Густав Флобер. Собр. соч. в 5-ти томах, т. 5. М., «Правда», 1956, с. 233.
13. Ги де Мопассан. Статьи о писателях. М., Гослитиздат, 1957, с. 47.
«Правда», 1958, с. 182—183.
«Литературное наследство», т. 76, с. 683—684.
16. М. Е. Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 9. М., «Художественная литература», 1970, с. 457.
17. «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», с. 8.
18. «Литературное наследство», т. 76, с. 332.