БЕРНГАРД ИКСКЮЛЬ-ФИККЕЛЬ
ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ в 1839—1882 гг.
В течение зимнего семестра 1839—1840 годов я посещал утренние лекции логики профессора Вердера в Берлине1 На эти лекции являлось не много слушателей; в числе их находилось двое молодых людей, говоривших по-русски. Я вскоре познакомился с ними; это были Иван Тургенев2 и Михаил Бакунин; они занимались, подобно мне, в этом семестре философией и историей. И оба были восторженные приверженцы гегелевской философии, казавшейся нам в то время ключом к познанию мира. Подобную горячую любовь к занятиям философией могут понять лишь те люди, коих молодость протекла в начале двадцатых и тридцатых годов, но и в них она вызывает теперь улыбку и кажется почти невероятною тем самым лицам, которые ее пережили. Таковыми энтузиастами были Тургенев, Бакунин3 и я сам; вот почему я и указываю на это обстоятельство, полагая, что подобная восторженная любовь к изучению философии и преувеличение ее значения повлияли на характер и судьбу очень многих, а в том числе и на самого Тургенева. Мы, земляки, скоро познакомились и часто, не менее двух раз в неделю, сходились по вечерам то у меня, то у обоих друзей, живших на одной квартире, для занятия философией в для беседы4. Хороший русский чай, в то время редкость в Берлине, и хлеб с холодною говядиною служили материальной придачей этих вечеров; вина мы никогда не пили и несмотря на это просиживали иной раз до раннего утра, увлекшись разговором, переходившим нередко в спор. Тургенев был самый спокойный из нас; как живо вспоминал он об этих беседах, по прошествии более сорока лет, доказывает его письмо, писанное ко мне в сентябре 1882 года и помещенное здесь; письмо это характеризует любезность и задушевность его автора.
Буживалъ. Les Frenes. 1-го сентября 1882 г.
... Увы, любезный барон, куда девалось наше беспечальное студенческое житье в Берлине? Куда кануло все светлое прошлое? Помните ли вы еще тот день, когда мы с Бакуниным зашли к вам и у вас загорелись у окон занавеси? Я помню до сих пор малейшие подробности. Впрочем, взвесив все обстоятельства и окинув взором прошлое, нам не придется особенно сетовать на то, как протекала наша жизнь. Мы делали что могли... faciant meloria po-tentes!
несколько месяцев, но болезнь причинила мне величайшую неприятность, помешав съездить туда в нынешнем году. Одни бог знает, увидимся ли мы еще с вами, но я искренне желаю поблагодарить вас еще раз за вашу память обо мне и засвидетельствовать вам те чувства дружеской привязанности, которые всегда питал к вам ваш бывший товарищ Иван Тургенев.
<...> В 1839—1840 годах Тургенев ничем особенным не выдавался, но был преисполнен самых идеальных взглядов и надежд относительно будущего преуспеяния и развития своего великого отечества. Во всех наших беседах он никогда не сходил с чисто исторической почвы, и я не слыхал, чтобы он когда-либо высказывал горячие надежды или желания по поводу отмены крепостного права, как многие ныне утверждают5. Даже сам Бакунин, заходивший в своих желаниях гораздо дальше Тургенева, смотрел на освобождение крестьян как на дело далекого будущего.
В следующее затем десятилетие я не встречался более с Тургеневым, и лишь в начале 1850-х годов нам пришлось часто видеться в течение зимних месяцев в Петербурге6. Тургенев был тогда уже известным писателем, за ним ухаживали, ему удивлялась, но он оставался скромным и непритязательным. В то время он жил всем существом своим великими вопросами социального и политического преобразования России и желал возможно скорого упразднения крепостного состояния. Каждого, не соглашавшегося с ним в неотложности этой меры и предлагавшего более медленный и постепенный образ действий в связи с разными мероприятиями и т. п., он считал реакционером. Ввиду того что и я должен был казаться ему таковым, я избегал говорить с ним о политике, но зато вспоминаю с особенным удовольствием некоторые вечера, на которых я с наслаждением слушал из уст его чтение не напечатанных еще произведений его пера. Он читал их только в кругу людей близких, причем ни скромность автора, ни характер его слушателей не допускали восторженных похвал, а вызывали лишь одобрительные рассуждения о прочитанном. Я позволю себе упомянуть при этом об одном шутливом отзыве Тургенева. Он читал у княгини Мещерской повесть о двух влюбленных, кончающуюся внезапною смертью героя7 <... >
В 1860-х годах я видался с ним у него на дому почти ежедневно, по целым часам, Я заставал его обыкновенно пишущим, садился напротив него, и мы беседовали до тех пор, пока ему не докладывали, что его завтрак готов <...>
Однажды утром я застал Тургенева не пишущим, а за корректурою.
— Ах, —сказал о н , —я рад, что вижу вас: нет ничего неприятнее, как занятие корректурою.
На вопрос мой, что он теперь печатает, он отвечал, что пришлет мне корректурные листы; я получил их в тот же вечер, и затем они присылались ко мне несколько дней кряду. Повесть эта, кончающаяся самоубийством молодой девушки, произвела на меня тяжелое впечатление, и я выразил Тургеневу сожаление по поводу того, что последнее время он так часто описывает печальные события. Он отвечал мне на это, что с отвращением принялся за прочтенную мною повесть, но продолжал писать ее, потому что она изображает эпизод из его собственной жизни и что он этим хочет освободиться от воспоминания о нем 8.
Воспоминания Бернгардта Икскюль Фиккеля — товарища Тургенева по Берлинскому университету — почти единственное1* известное нам мемуарное свидетельство современника, относящееся к столь важному периоду в жизни писателя, когда формировались основы его философских и эстетических взглядов, обострялся интерес к этическим проблемам. Годы учения в Берлинском университете, в котором одновременно с Тургеневым слушали курс лекций Т. Н. Грановский, Я. М. Неверов, М. А. Бакунин, Н. В. Станкевич, отмечены увлечением немецкой философией, главным образом Гегеля.
Впервые опубликовано в «Baltische Monatsschrift», XXXI, 1884, В. I, № 1, под инициалами Б. У. Ф. Печатается по журналу «Русская старина», 1911, № 11. Полное имя автора мемуаров раскрыто в оглавлении журнала «Baltische Monatsschrift».
1. Профессор философии Берлинского университета Карл Вердер был близок к кружку Станкевича и Грановского. В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенев писал, что под руководством профессора Вердера он «с особенным рвением изучал философию Гегеля» {Тургенев, Соч., т. XIV, с. 8).
3. С М. А. Бакуниным Тургенев познакомился 25 июля 1840 г. Об университетских годах дружбы Тургенева и Бакунина см. в кн.: А. А. Корнилов. Годы странствий Михаила Бакунина. Л.—М., 1925.
4. По всей вероятности, Тургенев и Бакунин жили на Mittel-strasse, 60. Этот адрес записан в «Мемориале» (ЛИ, т. 73, кн. первая, с. 343, 354).
5. Это утверждение барона Икскюль Фиккеля ошибочно.
6. По всей вероятности, речь идет о зиме 1853/54 г., после возвращения Тургенева из спасской ссылки.
«Два приятеля» («Современник», 1854, № 1). Неожиданную, немотивированную гибель героя современная критика относила к существенным недостаткам повести («Москвитянин», 1854, т. I, отд. V, с. 47). Готовя повесть для собрания сочинений 1869 г., Тургенев внес изменения в обстоятельства гибели героя. Воспоминания дополняют малоизвестную историю отношений Тургенева и княжны С. И. Мещерской в трудные для писателя годы опалы (см. статью Н. В. Измайлова «Тургенев и С. И. Мещерская». — Тург. сб., II, 1966, с. 226—248).
8. Речь идет о повести «Несчастная». Автор воспоминаний мог встретиться с Тургеневым в Карлсруэ (не ранее осени—зимы 1868/69 г.). Вряд ли эти встречи происходили в России, так как Тургенев не держал корректуры повести, по его просьбе корректурные листы читал Н. X. Кетчер. Возможно, что речь идет о печатных оттисках, которые писатель в январе 1869 г. просил ему прислать из Москвы в Карлсруэ (Тургенев, Письма, т. VII, с. 258, 307). Тургенев действительно называл свое новое произведение «мрачнейшим». В повести отразились воспоминания об истинных событиях, имевших место в тридцатые годы. «Это — просто — передача трагической судьбы одной девушки, которая промелькнула мимо меня во время моей молодости» (письмо к И. П. Борисову от 16/28 ноября 1868 г.; там же, с. 240).
«Русская старина», 1883, № 11), слушателя Берлинского университета в 1838—1839 гг., за очень небольшим исключением, бедны фактами.