ИЗЪ ЛИТЕРАТУРНЫХЪ ВОСПОМИНАНІЙ
I.
Относительно И. С. Тургенева до сихъ поръ существуютъ несколько разныхъ и весьма противуречивыхъ мненiй: одни считаютъ его чуть не консерваторомъ, другiе, наоборотъ, чуть не краснымъ; одни видятъ въ немъ человека безъ определенныхъ убежденiй, но въ высшей степени честолюбиваго, который въ угоду честолюбiю приносилъ решительно все, и, смотря по времени и обстоятельствамъ, являлся то въ одномъ виде, то въ другомъ шелъ то по теченiю, то противъ теченiя, какъ было выгоднее не въ смысле какихъ-либо матерiальныхъ расчетовъ, а для литературной известности и популярности; другiе, напротивъ, считаютъ его человекомъ убежденнымъ, который никогда не изменялъ убежденiямъ и всегда оставался веренъ идеаламъ сороковыхъ годовъ, съ которыми выступилъ на литературное поприще, идеаламъ, хотя несколько общимъ и неопределеннымъ, но несомненно очень светлымъ и возвышеннымъ. Одни говорятъ, что дело не въ светозарности идеаловъ, а въ томъ, что когда наступило время ихъ осуществленiя, то Тургеневъ двоился, былъ непоследователенъ или неискрененъ: относясь. напр., отрицательно къ крепостному праву, своихъ крестьянъ, однако, на волю не отпускалъ, подобно некоторымъ помещикамъ, а пользовался ихъ трудомъ до самой эмансипацiи; а другiе имъ на это отвечаютъ, что прилагать такую строгую мерку къ нему нельзя и что одно то уже, что онъ такъ долго держалъ знамя свободы и просвещенiя въ рукахъ, есть уже большая заслуга съ его стороны, и т. д. и т. д. Литературныя его отношенiя и положенiе также полны недоразуменiй: то онъ тяготеетъ къ "Современнику", то появляется въ "Русск. Вестнике", когда последнiй принялъ уже иное направленiе, чемъ вначале; то либеральная критика недовольна имъ и говоритъ, что онъ поетъ въ унисонъ реакцiи и обскурантизму, то Катковъ не одобряетъ его за излишнiй либерализмъ. И все это какъ-то переплетается съ чисто личными его недоразуменiями съ разными лицами. На самыхъ похоронахъ Тургенева намъ пришлось слышать несколько такихъ противуположныхъ мненiй: одни говорили о немъ какъ о человеке очень умеренномъ, даже именно какъ о плохо понятомъ консерваторе, допускавшемъ одинъ только прогрессъ - постепенный, одну только - медленную эволюцiю; а крайняя фракцiя. какъ бы въ ответъ на это, раздавала листокъ, въ которомъ urbi et orbi! говорилось: "онъ нашъ, а не вашъ". Появившiяся после смерти воспоминанiя немного прибавили къ выясненiю его личности: одни изъ этихъ воспоминанiй, при всей симпатiи къ покойному, оставляли что-то какъ бы недоговореннымъ; другiя прямо накладывали на него неблагопрiятную тень (печатавшiяся въ "Русскомъ Вестнике"); третьи представляли его какимъ-то не то легкомысленнымъ, не то двусмысленнымъ. Вообще, неблагопрiятныхъ и сомнительныхъ мненiй о Тургеневе гораздо больше, чемъ благопрiятныхъ, и въ то же время на его долю выпала редкая популярность не только после смерти, какъ это по большей части бываетъ, но и при жизни еще. Въ последнiе годы и во время болезни ему приходилось видеть очень много общественнаго вниманiя, уваженiя и почета: ему делали овацiи, посылали сочувственные адресы и письма, дамы целовали руки. А похороны его были положительно небывалыми на Руси похоронами, но многолюдству и одушевленiю.
Лично меня подобная противуположность взглядовъ и отношенiй къ Тургеневу нисколько не удивляетъ: таковъ ужъ уделъ всехъ крупныхъ и сложныхъ натуръ. А натура у него была несомненно очень сложная. Баринъ по рожденiю и привычкамъ, онъ имелъ настолько больше умственныхъ и вообще духовныхъ потребностей, что не могъ жить жизнью русскаго барства. И вотъ, онъ повернулся къ нему спиною и жилъ за границей. Его влекло туда не только нежное и постоянное чувство къ женщине, навестившей его въ тяжелую для него минуту, (когда онъ жилъ поневоле у себя въ деревне), но и свобода: ему тамъ вольнее дышалось. Жилъ онъ за границею, но въ то же время все его лучшiе помыслы были въ Россiи, о ней онъ говорилъ, думалъ, и ей посвящалъ все свое творчество, т. е. всю или почти всю внутреннюю жизнь. Онъ настолько зналъ европейскую жизнь и располагалъ настолько крупнымъ талантомъ, что могъ бы занять видное место и въ европейской литературе, беря сюжеты для произведенiй изъ тамошняго быта, но онъ не могъ этого делать, потому-что любилъ родину. Самое большее, на что онъ решался, это придавать некоторымъ своимъ фигурамъ общечеловеческiй характеръ расширять ихъ или придавать имъ несколько европейскаго изящества, но въ то же время они оставались русскими. Любилъ родину, но въ то же время не принималъ прямого, непосредственнаго участiя въ ея нуждахъ и судьбахъ, какъ сделалъ бы человекъ которому она дороже собственнаго спокойствiя. Становился со всемъ европейцемъ и въ то же время оставался русскимъ бариномъ, со всеми слабыми сторонами нашего барства, и никакъ не могъ совлечь съ себя этого первичнаго, точно прирожденнаго насквозъ его пропитавшаго культа. Тяготелъ къ лучшимъ литературнымъ стремленiямъ и въ то же время не принадлежалъ близко ни къ одному изъ литературныхъ кружковъ, a держался какъ-то особнякомъ и не стеснялся дурными отзывами о людяхъ {Напримеръ о Некрасове, который, какъ сейчасъ помню, незадолго передъ смертью вотъ что говорилъ: "Право, я никогда не любилъ денегъ, a скорее боялся ихъ. Потому и берегъ. Это Тургеневъ меня ославилъ какимъ-то сребролюбцемъ. Онъ постоянно швырялъ деньги. Ему можно было швырять, a мне нетъ. Получитъ изъ деревни, разбросаетъ въ несколько дней все и прiедетъ ко мне за деньгами, a не дашь - сердится". }. Держался особнякомъ, но въ то же время имелъ настолько общественнаго чувства и мужества, чтобы въ Москве, на Пушкинскомъ празднестве, не принять протянутую Катковымъ руку примиренiя: въ то время, какъ некоторые все забыли и радостно хватали эту всесильную руку, онъ помнилъ, сколько эта рука написала противъ литературной свободы, и оставилъ ее въ воздухе.
Я далекъ отъ намеренiя выяснить вполне личность и характеръ Тургенева: я не зналъ его настолько. Хотя характеръ его мне и кажется понятнымъ, но я не решусь утверждать, что нея ошибаюсъ. Покойный М. Е. Салтыковъ однажды въ разговоре утверждалъ, что я вижу Тургенева только съ показной стороны Съ обычною своею прямотою и суровостью онъ говорилъ: "онъ передъ вами, какъ павлинъ, распускаетъ хвостъ, a вы любуетесь, и это ему прiятно, a потомъ самъ же будетъ разсказывать, что за нимъ ухаживаютъ, и опять получитъ при этомъ удовольствiе". Нaсколько Салтыковъ былъ правъ,-- не знаю, только я, действительно, виделъ Тургенева лишь съ хорошей стороны, и сторона эта мне казалась не совсемъ показною. Салтыковъ, этотъ прямой, нервный, искреннiй и не любившiй никакихъ компромиссовъ человекъ, человекъ весь отдавшiйся литературе и видевшiй въ ней чуть ли не самое высшее призванiе на земле, былъ очень часто слишкомъ строгъ къ людямъ и имелъ на это неоспоримое право; но право это было чисто личнымъ его правомъ, его да разве еще весьма немногихъ столь же цельныхъ людей, а большинство не можетъ такъ смотреть на Тургенева. Темъ более не имеетъ права смотреть на него такъ наше общество, которое обязано ему очень многимъ, которое само не имеетъ даже сотой доли его заслугъ и имеетъ неизмеримо больше всякихъ изъяновъ и пороковъ. Хорошiя его стороны не поглощались дурными и не были только костюмами, которые онъ менялъ, а гораздо глубже коренились въ его душе. Если онъ не шелъ наравне съ другими передовыми людьми въ оценке происходившихъ явленiй и дальнейшемъ логическомъ развитiи идей, то не потому, что не хотелъ, а потому что не могъ, вследствiе душевнаго процесса; то онъ сомневался въ верности и целесообразности дальнейшаго шага, то не находилъ въ себе внутренняго ему соответствiя, то его просто что-нибудь шокировало, какъ эстетика, и барина, хотя бы это была иногда даже какая-нибудь частность. Натуры колеблющiяся, нерешительныя, сомневающiяся, были любимыми натурами Тургенева, на изображенiе которыхъ онъ клалъ все свое мастерство, наделяя ихъ чертами личнаго своего характера. Это вовсе неслабыя натуры, вовсе не тряпки, какъ некоторые думаютъ, а напротивъ натуры даровитыя, которымъ не достаетъ только внутренняго или внешняго равновесiя для надлежащей деятельности. За то оне смотрятъ дальше; я не говорю видятъ, но некоторыя и видятъ. Тургеневъ самъ отдавалъ предпочтенiе людямъ действiя, но любилъ не Донъ-Кихотовъ, а Гамлетовъ. По природе, самъ онъ былъ несомненнымъ Гамлетомъ, но довольствоваться такимъ жребiемъ не могъ и его постоянно тянуло въ первые ряды жизни, не къ какой-либо обыденной и темъ более мелкой практической деятельности, а къ такой, которая соответствуетъ первымъ рядамъ и большимъ внутреннимъ силамъ. Но при первыхъ же практическихъ шагахъ въ немъ начиналась рефлексiя и просыпался Гамлетъ. Тургеневъ съ его слабостями, а можетъ быть больше всего благодаря имъ, былъ гораздо ближе къ обществу, чемъ другiе вожди. Онъ настолько былъ органически связанъ съ обществомъ, что собственно говоря не могъ слишкомъ далеко заходить впередъ, ходить безъ оглядки, какъ это некоторые делаютъ, а постоянно оглядывался и соображался съ темъ, что делается назади; но въ то же время и такъ же постоянно его тянуло впередъ и впередъ, если не действовать, то смотреть. Такiе люди систематически действовать не могутъ, а либо остаются на житейской арене вместе съ большинствомъ общества пассивными зрителями, либо действуютъ и догоняютъ другихъ порывами; догоняютъ, а иногда и перегоняютъ; часто проигрываютъ, а иногда и оказываются совершенно неожиданно господами положенiя. Я не знаю, думалъ ли когда-нибудь Тургеневъ о руководящемъ положенiи, стремился ли когда-нибудь серьезно руководить общественнымъ мненiемъ, одинъ или вместе съ другими, но что онъ принималъ близко къ сердцу общественные и литературные вопросы и интересы,-- въ этомъ не можетъ быть сомненiя. И очень возможно, что если бы къ нему более заботливо и снисходительно относились люди, которыхъ онъ ценилъ и уважалъ, то роль его въ литературе могла бы быть иною, менее обособленной и более плодотворною. Нельзя, конечно, въ этомъ никого винить потому-что странно было бы приспособлять целую литературу по одному человеку или требовать къ нему большей внимательности; чемъ самъ онъ личными отношенiями заслуживалъ. Поджидать размышляющихъ въ житейской борьбе такъ же трудно, какъ и собирать отсталыхъ. Но мы никого и не винимъ, a только хотимъ сказать, что такiя сложныя натуры руководятся и очень сложными душевными процессами, которые не легко поддаются определенiямъ. Оне никогда почти не возбуждаютъ такихъ глубокихъ и искреннихъ симпатiй, какъ натуры цельныя, но темъ не менее всегда представляютъ глубокiй интересъ. Выясненiе характера Тургенева можетъ быть чрезвычайно интересною темою для психолога. Каждая новая черта, каждый лишнiй штрихъ, могутъ пригодиться и не должны пропадать. Вотъ поэтому мне и думается, что и мое непродолжительное знакомство съ нимъ и особенно то, что онъ говорилъ относительно литературы, представляетъ некоторый интересъ и можетъ служить для его характеристики.
-----
Знакомство мое съ Иваномъ Сергеевичемъ началось въ 1879 году по указанiю одного общаго нашего знакомаго, онъ прислалъ мне изъ-за границы две рукописи проживавшихъ тамъ русскихъ, съ которыми те къ нему обратились, для пристройства ихъ въ петербургскiе журналы. Подобныя обращенiя къ Тургеневу были очень часты: одни просили y него совета, другiе рекомендацiи третьи просто интересовались его мненiемъ. Я знаю случаи, когда ему посылались за-границу рукописи даже изъ Россiи. Некоторыя изъ нихъ онъ посылалъ прямо въ редакцiи, a другiя черезъ знакомыхъ, поручая имъ позаботиться объ ихъ судьбе и куда-ни-будь пристроить; но и въ первомъ случае онъ нередко просили кого-нибудь узнавать о рукописяхъ, будутъ оне напечатаны или нетъ, и если нетъ, то передать ихъ въ какую-нибудь другую редакцiю, и т. п. Потомъ еще раза два или три онъ обращался ко мне съ подобными же порученiями, какъ лично, такъ и черезъ А. В, Топорова. Въ то время я былъ постояннымъ сотрудникомъ одного петербургскаго журнала и имелъ знакомства въ другихъ редакцiяхъ, такъ что подобныя порученiя меня нисколько не обременяли и не удивляли,-- съ ними постоянно все и ко всемъ обращались,-- но вотъ что меня удивило, или лучше сказать порадовало: мы, несколько человекъ прiятелей и я въ томъ числе, мечтали о новомъ журнале, который издавался-бы на несколько иныхъ основанiяхъ и преследовалъ бы несколько иныя цели, и Тургеневъ, узнавъ объ этомъ, выражалъ намъ сочувствiе и пожелалъ со всеми нами познакомиться. Его вообще интересовали молодые и новые писатели, что они представляютъ собою и что несутъ въ жизнь, a можетъ быть отчасти и какъ къ нему относятся, темъ более, что некоторые изъ нихъ категорически отказывались отъ знакомства съ нимъ, не смотря на неоднократно высказанное имъ желанiе и попытки ихъ увидеть. Въ то время, о которомъ идетъ речь (1879--81 годы), онъ не пользовался особымъ расположенiемъ въ техъ кружкахъ, къ которымъ я принадлежалъ: на него были недовольны за его "Дымъ" и "Новь", a некоторые не забыли еще и "Отцевъ и детей", но главнымъ образомъ недовольны были "Новью". Я и тогда разделялъ и въ значительной степени и до сихъ поръ разделяю это недовольство. но недовольство мое не переходило въ нетерпимость и безапелляцiонное обвиненiе: я просто находилъ, что онъ гораздо лучше сделалъ бы, еслибы совсемъ не писалъ этого неблестящаго и въ литературномъ отношенiи романа, но ни на одну минуту не ставилъ "Нови" на одну доску съ "Бесами" Достоевскаго, какъ некоторые делали. Тамъ я виделъ озлобленiе, прежде и больше всего озлобленiе, a тутъ на-ходилъ нечто примиряющее, нечто происходящее совсемъ изъ иного источника: порою недоразуменiе и недостаточное знакомство съ молодежью (а не предумышленность), порою скорбь и до-саду, (а не нетерпимость и злобу), a порою несомненно и добрыя стремленiя и желанiя, словомъ, нечто отъ доброты. Все это какъ-то само собою чувствовалось между строкъ. Чувствовалась доброта и въ письмахъ, въ которыхъ Тургеневъ писалъ о рукописяхъ. Писемъ этихъ было y меня немного: два или три изъ нихъ (разрезавъ на части, такъ какъ желающихъ было больше) я роздалъ въ 1883 году, после Тургеневскихъ похоронъ, знакомымъ, желающимъ иметь его автографъ, a одно, оставленное себе на память, къ сожаленiю, утерялъ или по ошибке уничтожилъ. Письма эти, впрочемъ, не заключали въ себе ничего особеннаго: это были краткiя, деловыя письма, въ которыхъ онъ или просто излагалъ, что именно желательно авторамъ, или рекомендовалъ ихъ статьи, но и тутъ, говорю я, сказывалась душевность и сочувствiе къ бедственному положенiю авторовъ: "постарайтесь пожалуйста при-строить, потому что авторъ нуждается", "сделайте что можно, авторъ бедствуетъ" и т. п. Мало того, можно было видеть, что Тургеневъ сочувствуетъ въ статьяхъ, действительно, хорошимъ мыслямъ, хотя въ литературномъ отношенiи рекомендацiи его далеко не всегда были удачны и не соответствовали действительному достоинству статей. Все это какъ-то невольно располагало къ нему и укрепляло во взгляде на него, который потомъ такъ хорошо высказалъ и Н. К. Михайловскiй. Совершенно независимо отъ меня и въ другое время онъ почувствовалъ относительно Тургенева то же самое, что и я. Собравъ мысленно всехъ действующихъ лицъ его произведенiй къ его гробу, онъ показалъ, что они могутъ простить ему те обиды, какiя онъ некоторымъ изъ нихъ причинилъ, какъ потому, что въ обидахъ этихъ не было для нихъ безчестья, а съ его стороны злонамеренности, такъ и потому, что "слишкомъ много обязано русское общество этому человеку", это темъ более, что человекъ этотъ никогда не былъ Савломъ никогда не былъ въ рядахъ гонителей истины и гасителей света, а если ему и случалось впадать въ ошибки, порождать недоразуменiя и обнаруживать личныя слабости, могшiя быть тому или другому досадными и непрiятными, то все это "не должно и просто не можетъ заслонять собою его громадныхъ заслугъ" {Томъ VI, стр. 157--8.}.
Журналъ, о которомъ мы мечтали и о которомъ мне пришлось потомъ не разъ говорить съ Тургеневымъ, долженъ былъ издаваться и вестись кружкомъ, артелью, а помещаться въ немъ должны были статьи преимущественно начинающихъ писателей. Старые таланты старелись, а молодые на смену не являлись. Это съ одной стороны, а, съ другой, у насъ въ литературе всегда былъ избытокъ пишущей братiи, не находившiй места въ существующихъ органахъ печати, избытокъ не слишкомъ яркихъ или невыработавшихся еще дарованiй, но дарованiй отличавшихся честнымъ направленiемъ, такъ что голосъ ихъ, помимо всего прочаго, былъ бы не безполезнымъ голосомъ. Это въ большинстве случаевъ были неисправимые идеалисты, для которыхъ литература была чемъ-то въ роде святая святыхъ. Люди менее разборчивые въ нравственномъ отношенiи и менее привязанные къ литературе, потерпевъ неудачу, скоро переходили на другiя поприща и пристроивались на какiе-нибудь места: шли въ чиновники, поступали въ банки, на железныя дороги, и т. п.; а эти терпели массу лишенiй и все-таки оставались писателями. Литература была для нихъ настоящею могилою и тяжелымъ крестомъ. Въ этомъ отношенiи у насъ всегда дело стояло довольно нерацiонально: вместо того, чтобы дать приложенiе этимъ силамъ и образовать для нихъ одно-два новыхъ изданiя, наши журналы и газеты относились къ нимъ очень равнодушно и небрежно.
Въ общемъ итоге получался изъ этого для литературы не выигрышъ, а проигрышъ. Начинающiе писатели также встречали чаще чисто формальныя отношенiя къ себе, чемъ внимательность и поддержку, и, испытавъ разъ-другой неудачу, не редко бросали писать. Чемъ конфузливее и робче былъ человекъ, темъ скорее это происходило. Некоторые изъ старыхъ писателей отлично это понимали, зная, какой деликатный и, вместе съ темъ, мучительный вопросъ представляетъ первый литературный опытъ. и старались, насколько могли, поддерживать и ободрять подававшихъ надежды и не обезкураживать неудачниковъ; но такихъ писателей было не много, большинство было не таково: оказывалась статья неумело написанной или неподходящей, со возвращали по большей части безъ объясненiй. или ссылались для формы на какiя-нибудь причины, лишь бы только избежать объясненiй по существу; газеты сплошь и рядомъ совсемъ но возвращали не принятыхъ рукописей, а недельныя изданiя даже издевались въ своихъ "почтовыхъ ящикахъ" надъ злополучными авторами забракованныхъ статей. Последнее продолжается и до сихъ поръ. Попасть начинающему писателю въ число постоянныхъ сотрудниковъ какого-нибудь изданiя было деломъ не легкимъ: для этого надо было или отличаться выдающимся талантомъ, или доказать уменье работать и долгое время ждать, или, какъ это не странно, иметь связи, знакомства и протекцiю. Каждое изданiе велось обыкновенно единолично или постояннымъ составомъ близкихъ и хорошо знавшихъ другъ друга людей. Иначе, конечно, и не могло быть. Благодаря этому, изданiя во многомъ выигрывали, но за то, если дело было не въ рукахъ живыхъ, отзывчивыхъ и никогда не старевшихся умственно людей. то превращалось въ нечто замкнутое, педантическое, однообразное, въ какiя-то литературныя канцелярiи. Конечно, относительно отзывчивости главную роль играли цензурныя условiя, - литературныя канцелярiи всегда переживали органы съ более отзывчивыми нервами и теплою кровью, - но намъ казалось, что и въ этихъ пределахъ можно быть живее. Видя, что жизнь ставитъ новыя требованiя, что нарождаются новые вопросы, что молодежь ждетъ ответовъ и разъясненiй, что во многомъ надо разобраться. намъ хотелось отвечать и отвечать на все это. Единоличный порядокъ, особенно когда на первый планъ выступали издательскiе интересы и соображенiя, былъ еще хуже. Затемъ, и положенiе многихъ постоянныхъ сотрудниковъ было неправильно: они должны были изо дня въ день или изъ месяца въ месяцъ работать для существованiя, писать не тогда, когда хочется, а къ известному дню и часу, и не то, что хочется, а что ближе, словомъ были въ положенiи поденщиковъ (въ газетахъ) и штучниковъ (въ журналахъ). Все это, какъ понятно, отзывалось на достоинстве работъ и не могло дать уверенности въ завтрашнемъ дне. Гораздо лучше было обезпечить людямъ minimum ихъ текущихъ издержекъ, въ пределахъ ихъ годового или полугодоваго заработка, вместо того чтобы заставлять постоянно торопиться, черезъ силу работать или просить у издателей авансовъ и кредита. Положимъ, что редкiя изданiя отказывали къ этомъ постояннымъ сотрудникамъ, но кланяться все-таки было непрiятно, темъ более часто, какъ это приходилось некоторымъ. Наконецъ, издатель всегда могъ сказать, что сотрудникъ ему больше не нуженъ.
Вотъ все это мы и мечтали изменить: сохраняя все хорошее изъ стараго, вместе съ темъ внести въ дело нечто новое. Мечты наши долго не осуществлялись: то не находилось подходящаго изданiя, то попытки получить разрешенiе на новое - не удавались, не было денегъ, и т. п. Наконецъ, судьба намъ улыбнулась, - довольно, впрочемъ, кислою улыбкою, - мы прiобрели маленькiй, подцензурный журнальчикъ - "Русское Богатство". Передъ этимъ онъ несколько разъ переходилъ изъ рукъ въ руки, прiостанавливался и вновь возникалъ, утрачивая все больше и больше подписчиковъ и въ последнее время, какъ говорится, просто валялся на литературныхъ задворкахъ. Онъ не выходилъ, но право на изданiе его сохранялось. Это была настоящая утлая, дырявая ладья, въ которой и предстояло совершить трудное плаванiе и произвести все те преобразованiя, е которыхъ мы мечтали. Положенiе вещей было такое: не было подписки и денегъ; не было ни у кого практическаго уменья вести дело и ладить съ цензурою; приходилось работать даромъ, а для многихъ это было не только трудно, но даже невозможно; были хорошiя имена, но не имена литературныхъ корифеевъ, которые обезпечиваютъ успехъ изданiю, да и те имена, которыя были, не всецело принадлежали журналу, потому что должны были участвовать въ другихъ изданiяхъ, где приходилось работать. Надо отдать справедливость, что большинство хорошихъ писателей намъ сочувствовало, хотя некоторые и посмеивались, говоря, что ничего у насъ не выйдетъ. Предпрiятiе, действительно, было довольно смелымъ, чтобы не сказать больше. Какъ разъ въ это время прiехалъ въ Петербургъ Тургеневъ, и у некоторыхъ изъ насъ явилась мысль заручиться и его именемъ и попросить у него какой-нибудь разсказъ или статейку для журнала. Другiе были противъ этого, говоря, что "не стоитъ кланяться" и даже "связываться съ нимъ"; но большинство думало не такъ, указывая именно на то, что онъ самъ высказываетъ намъ сочувствiе, и темъ более что коммерческихъ выгодъ съ журналомъ у насъ не соединялось, а прежде всего было желательно создать хорошее дело. Если мы и разсчитывали работать въ журнале и иметь впоследствiи правильный заработокъ, то издательскихъ интересовъ ни у кого въ виду не было, такъ какъ всю чистую прибыль, какая могла бы получаться, предполагалось употреблять, съ одной стороны, на увеличенiе, улучшенiе и удешевленiе журнала, а, съ другой, на общее повышенiе литературнаго гонорара и типографскаго труда, не исключая и постороннихъ сотрудниковъ. При такихъ условiяхъ не такъ стыдно было обратиться къ Тургеневу. Затрудняло насъ только одно, какой предложить ему гонораръ: такой, какой онъ получалъ изъ другихъ редакцiй, былъ для насъ обременителенъ, а установившiйся для обыкновенныхъ статей - черезчуръ малъ; одни говорили, что никакихъ исключенiй делать не следуетъ, другiе, напротивъ, что не следуетъ срамиться и надо лучше занять денегъ, чтобы заплатить ему не меньше другихъ, третьи предлагали, чтобы онъ самъ назначилъ плату. Но такъ какъ до вопроса о гонораре дело не дошло, то объ этомъ можно и не говорить. А Тургеневъ между темъ съ своей стороны опять выражалъ сочувствiе нашему предпрiятiю и между прочимъ высказалъ Г. И. Успенскому, котораго раньше зналъ, желанiе познакомиться съ нами. Были не желавшiе и этого, и когда зашла речь. где назначить место для свиданiя - въ редакцiи или у кого-нибудь на частной квартире, то одни стояли за редакцiю, на томъ основанiи, что если онъ самъ хочетъ знакомиться, то пусть въ редакцiю или къ каждому особо съ визитомъ и приходитъ, а другiе, напротивъ, стояли за частную квартиру. Въ конце концовъ остановились на квартире Г. И. Успенскаго. Въ назначенный вечеръ собрались мы, и прiехалъ Тургеневъ. Первое впечатленiе, какое онъ на меня произвелъ, было следующее: "какой онъ большой (высокiй), а мы какiе маленькiе". Перезнакомившись со всеми, Тургеневъ селъ и сейчасъ же овладелъ разговоромъ. Говорилъ онъ прекрасно, просто и образно, слегка пришамкивая по-стариковски.
- "Сейчасъ я со Скобелевымъ обедалъ, - сказалъ онъ. - Вотъ красная девушка: поминутно краснеетъ, скажетъ слово и покраснеетъ. и не подумаешь, что такой храбрый".
а мы слушали, попивая чай. Впрочемъ. не все молчали: кто предлагалъ вопросъ, кто вставлялъ замечанiе. а одинъ вступилъ даже въ продолжительный разговоръ. Это были две полныя противуположности: одинъ - старикъ, другой - юноша, совсемъ почти мальчикъ; тотъ седой и высокiй. этотъ черный, какъ жукъ, и маленькiй; тотъ художникъ, этотъ экономистъ, т. е. сама проза и цифра. Тургеневъ съ большимъ вниманiемъ вслушивался въ то, что онъ говорилъ, и, повидимому, слушалъ его съ удовольствiемъ. Скоро разговоръ перешелъ на разные внутреннiе вопросы: на народъ, экономическое его положенiе. земельное устройство, возростанiе кулачества и проч.
- Вотъ явленiе, - сказалъ Тургеневъ относительно кулачества, - съ которымъ просто необходимо считаться и не оставлять его безъ вниманiя. Скоро не будетъ, кажется, деревни безъ кулака. Плодятся они положительно какъ грибы и чортъ знаетъ что делаютъ. Это какiе-то разбойники. Я думаю написать разсказъ объ одномъ такомъ артисте, который такъ и назову - "Всемогущiй Житкинъ". Это, видите ли, соседъ бывшихъ нашихъ крестьянъ. Онъ не только всячески ихъ эксплуатируетъ, не только беретъ съ нихъ разные поборы и чуть ли не каждый день загоняетъ ихъ скотъ и беретъ штрафы, но захватываетъ даже y нихъ землю, переноситъ межи и переставляетъ столбы. Представьте, какую штуку выкинулъ: жаловались мне несколько летъ тому назадъ крестьяне, что онъ y нихъ землю захватилъ. Я сказалъ имъ: захватилъ, такъ жалуйтесь суду. --"Да жаловаться-то, говорятъ, нельзя; ужъ жаловались, да ничего не выходить, потому что по плану-то по его выходитъ. A на самомъ-то деле по нашему должно быть". Что, думаю, за чепуха такая? Послалъ въ контору, велелъ принести планъ, поехалъ съ нимъ на место и увиделъ, что все какъ следуетъ, т. е. границы въ натуре совпадаютъ съ планомъ. Очевидно крестьяне не правы. Такъ и сказалъ имъ. A они между темъ все свое твердятъ и каждый годъ мне повторяютъ одно и тоже: захватилъ да захватилъ. Ну, думаю, это обыкновенная исторiя: мужику какъ втемяшится что въ голову, такъ не скоро оттуда выйдетъ. Однако, представьте, что вышло: въ позапрошломъ году разбирали y меня въ кладовыхъ и на чердакахъ всякiй хламъ и старыя бумаги и нашли старый планъ именiя, где обозначены соседнiя границы и земля, отведенная потомъ крестьянамъ. Сталъ я сличать этотъ планъ съ новымъ и убедился, что они не сходятся. Велелъ запречь дрожки и поехалъ на место: оказалось, что межа, действительно, перенесена и что крестьяне правы. Просто руками развелъ и окончательно сталъ въ тупикъ, какъ это могло случиться. Ахъ, какая тутъ досада меня взяла! Между темъ, увидевъ, что я прiехалъ опять съ планомъ и что-то смотрю, пришли и мужики, целая огромная толпа, пришелъ и Житкинъ, и какая было вышла непрiятная исторiя: услышавъ, что правда не на его, a на ихъ стороне, они напустились на него и стали самымъ невозможнымъ образомъ ругаться; онъ сначала было попробовалъ отругиваться, но потомъ видитъ дело плохо, видитъ, что негодованiе ростетъ и становится все единодушнее и единодушнее, видитъ, что его окружаютъ... Былъ одинъ моментъ, когда и мне показалось, что вотъ еще одно какое-нибудь слово, одна какая-нибудь капля, и все набросятся на него и растерзаютъ въ клочки. Признаться, перетрусилъ я; попаду, думаю, въ кашу, пожалуй еще подстрекателемъ сделаютъ: я ведь планъ розыскалъ и прiехалъ съ нимъ, я сказалъ, что онъ не правъ, и т. д. Ho тутъ меня внезапно осенила мысль, которая дала делу совершенно неожиданный оборотъ. Вдругъ я протискался впередъ и просто не своимъ голосомъ закричалъ на Жидкина: "я тебе, мерзавецъ, за это задамъ. Въ острогъ засажу, въ каторгу сошлю, въ кандалы закую!" Смотрю, все примолкли, возбужденiе въ толпе утихаетъ, видятъ, что защита есть, что самъ баринъ, a следовательно и начальство, за дело берутся. - "Вотъ погоди, говорятъ, будетъ тебе на орехи, вражiй сынъ, узнаешь кузькину мать". A Житкинъ темъ временемъ все пятился да пятился на-задъ, дошелъ до дома, юркнулъ въ него и заперъ дверь. Точно камень y меня съ души свалился: слава Богу, думаю, благополучно все кончилось. И за нихъ ведь боялся: случись что-нибудь, отвечали бы, не пошутили бы съ ними. Дальше. Пообещавъ наказать Житкина, я, действительно, думалъ не оставлять этого дела такъ и что-нибудь сделать, просилъ всехъ, кого только можно было, обратить на это вниманiе, говорилъ при случае даже губернатору, котораго хорошо знаю; все обещали, но не тутъ-то было: по крайней мере, въ прошломъ году ничего еще не было сделано и все оставалось по старому. Вотъ интересно. что въ нынешнемъ году найду. Очень возможно, что и до сихъ поръ ничего не сделано. Просто удивительно, какими судьбами, какими путями, такiе господа устроиваютъ и обделываютъ свои дела: чтобы межу перенести и одинъ планъ заменить другимъ, надо похлопотать да похлопотать, и втихомолку ведь этого тоже нельзя сделать, объ этомъ, вероятно, если не все, то многiе знали или слышали. Затемъ, тотъ фактъ какъ вамъ нравится, что я, крупный местный землевладелецъ, человекъ со связями и знакомствами, ничего не могу сделать въ данномъ случае, не могу добиться никакого толку. Уверенъ ведь, что и губернаторъ на моей стороне и желалъ бы также, чтобы дело решилось въ пользу крестьянъ? но и онъ, оказывается, не все можетъ сделать!-- Такiя дела обделываются черезъ всю эту канцелярскую многочисленную уездную мелюзгу, a съ нею въ тесной связи, конечно, и губернская мелюзга, вотъ и идутъ отписки да переписки, справки да заключенiя, a губернаторъ темъ временемъ ждетъ-ждетъ да и забудетъ. Во многихъ случаяхъ только этого и было нужно. Но лучше всехъ самъ этотъ Житкинъ: представьте, въ прошломъ году еду я по железной дороге, вдругъ онъ на одной изъ станцiй откуда-то взялся, влетаетъ въ вагонъ и валится въ ноги: "сделайте Божескую милость не погубите, векъ Богу буду молить" и т. д. Вы можетъ быть по-думаете, что онъ отказывается отъ захваченной земли и проситъ только, чтобы наказанiя ему какого-нибудь не было? нетъ, онъ проситъ только, чтобы я отказался отъ дела и оставилъ его какъ оно есть. Понимаете, кланяется, a въ то же время свое дело делаетъ; зацепилъ зубами и не можетъ разжать пасть-то.
Затемъ, помнится, зашла y насъ речь объ отношенiи народа къ помещикамъ, начальству и вообще къ власти, и Тургеневъ расказалъ намъ тему другого предположеннаго имъ разсказа; который онъ думалъ озаглавить - "Повиноваться!" Разсказъ этотъ былъ просто неподражаемъ въ устной передаче? по своей рельефности и живости. Я не могу его въ точности воспроизвести, но суть со-стояла въ следующемъ: проезжалъ куда-то по Орловской губернiи императоръ Николай Павловичъ? проезжалъ на лошадяхъ? такъ какъ железной дороги тогда еще не было. И вотъ крестьяне, желая его повидать, бросали работу и со всехъ сторонъ бежали на станцiю, где онъ долженъ былъ менять лошадей. Некоторые делали по 25 верстъ и больше. Въ то время где-то въ Орловской губернiи были какiя-то недоразуменiя между крестьянами и помещиками. Увидевъ крестьянъ, Николай Павловичъ строго взглянулъ на нихъ, сказалъ имъ несколько словъ, которыя закончилъ словомъ: "повиноваться!" и при этомъ погрозилъ имъ пальцемъ. Все остальное, кроме этого, совершенно улетучилось y крестьянъ изъ памяти, a это слово и жестъ, напротивъ, глубоко врезались и точно все подавили и вытеснили изъ головы. По отъезде Николая Павловича, ближайшiе крестьяне и те, которые мимо шли и пришли къ Тургеневу и разсказывали, что было, но, говорилъ Тургеневъ, я решительно не могъ составить себе объ этомъ никакого представленiя. Сколько ни разспрашивалъ, на какiе лады ни ставилъ вопросовъ, все повторяли только одно: "какъ сталъ онъ въ тарантасе, да какъ глянетъ на насъ, такъ мы все на коленки и упали, a онъ поднялъ, значитъ, палецъ да какъ крикнетъ "повиноваться!" Тутъ ужъ мы ницъ все полегли и долго такъ лежали. Онъ ужъ уехалъ давно, a мы все лежимъ, только помаленьку поглядываемъ. Едетъ это въ гору, a пальцемъ все грозитъ, и покеда изъ глазъ скрылся, все стоялъ въ тарантасе и палецъ держалъ. Палецъ-то во какой!" Тургеневъ показывалъ со словъ очевидцевъ величину представившагося имъ пальца чуть не въ полъ-аршина. "Ей-Богу, не преувеличиваю,-- говорилъ онъ. - Не можетъ быть, говорю одному, чтобы такой большой палецъ былъ; божится, что такой. Не могъ также разубедить ихъ, какъ будто Николай Павловичъ, стоя въ тарантасе ехалъ; уверяютъ, что стоялъ и конецъ. По всей вероятности, онъ обратился къ нимъ садясь въ экипажъ, и крикнулъ "повиноваться", стоя,-- такъ это впечатленiе и застыло. A на счетъ того, что онъ еще говорилъ, такъ-таки ничего и не добился".
- Вотъ, Иванъ Сергеевичъ, еслибы вы написали и намъ дали какой-нибудь изъ этихъ разсказовъ?-- сказалъ кто-то, кто именно-теперь ужъ не помню.
- Если напишу, то извольте,-- сказалъ Тургеневъ,-- только последнiй разсказъ врядъ ли цензуренъ. Я и на счетъ перваго-то сомневаюсь: очень возможно, что и въ немъ что-нибудь усмотрятъ.
подцензурному изданiю не легко конкурировать съ безцензурными и что ладить съ цензурою надо большое уменье. Это, впрочемъ, мы и сами хорошо понимали. О чемъ еще говорилось - не помню, помню только, что вечеръ прошелъ очень оживленно и что мы остались довольны Тургеневымъ. Затемъ, мы пригласили его еще черезъ несколько дней къ одному изъ издателей "Слова", г. С., который любезно предложилъ устроить для него вечеръ, но вечеръ этотъ прошелъ довольно скучно, какъ-то офицiально и натянуто: кроме насъ были еще гости, около Тургенева уселся адвокатъ N--ъ, тоже до некоторой степени причастный къ литературе, и совершенно завладелъ имъ, онъ почтительно разсказывалъ ему что-то и столь же почтительно предлагалъ разные вопросы, не давая никому слова сказать, такъ что мы все время сидели и слушали. Между темъ, ничего интереснаго онъ не говорилъ, всемъ было скучно, а Тургеневу должно быть больше всехъ, хотя онъ разсказывалъ что-то и отвечалъ на вопросы. После, по крайней мере, онъ жаловался и жалелъ, что ни о чемъ не удалось поговорить. Видя, что почтительному плененiю его конца не будетъ, мы стали понемногу уходить въ другiя комнаты и говорить между собою.
Черезъ несколько дней Тургеневъ уехалъ изъ Петербурга, такъ что въ этотъ прiездъ я его больше не виделъ; а вскоре и мне пришлось отправиться по деламъ на югъ. Въ Петербургъ возвратился я уже зимою, въ конце 1880 года. Положенiе наше за это время, съ одной стороны, улучшилось, а съ другой - ухудшилось: улучшилось темъ, что кроме "Русскаго Богатства" у насъ было еще "Слово" и въ цензурномъ отношенiи стало легче, настолько легче, что въ первое время мне довольно трудно было примениться къ более высокому литературному тому; а ухудшилось темъ, что матерiальныя наши дела не улучшались, а ухудшались: приходилось делать займы, изворачиваться, принимать на себя разныя обязательства и т. д. Одни стояли за то, чтобы совсемъ бросить "Русское Богатство", какъ не стоющую канитель, и сосредоточиться всемъ въ "Слове", другiе стояли за "Русское Богатство" и ни за что не хотели его оставлять, такъ что пришлось разделиться надвое: одни перешли въ "Слово", другiе остались въ "Русскомъ Богатстве". Къ этому присоединились еще некоторыя недоразуменiя. но все это было бы еще ничего и наверное какъ-нибудь пережилось бы, а судьба готовила намъ нечто худшее: 1-е марта было роковымъ и въ нашей литературной предпрiимчивости; после него цензура стала гораздо строже, мы не могли найти офицiальнаго редактора для "Слова", который удовлетворялъ бы цензурнымъ желанiямъ, и журналъ долженъ былъ прекратиться. Не время еще теперь разсказывать о всехъ нашихъ злоключенiяхъ, да въ настоящемъ случае и не въ этомъ дело, такъ какъ я о Тургеневе говорю.
Въ 1881 году, если не ошибаюсь въ мае, онъ опять прiехалъ изъ-за границы. Находя, что жить можно только или въ Париже, или въ деревне, онъ, какъ птица, два раза въ году совершалъ перелетъ: весною отправлялся въ деревню, a осенью возвращался въ Парижъ, при чемъ проездомъ обыкновенно останавливался на несколько дней въ Петербурге и Москве, чтобы повидаться со знакомыми. Въ этотъ прiездъ ему, однако, пришлось довольно долго просидеть въ Петербурге, потому что онъ заболелъ: y него было что-то такое въ печени, былъ кашель, но главнымъ образомъ болели ноги. Узнавъ, что онъ прiехалъ и лежитъ, мы съ Г. И. Успенскимъ отправились его навестить. Стоялъ онъ въ то время въ меблированныхъ комнатахъ, на углу Морской и Невскаго, где въ последнее время обыкновенно останавливался. Просидели мы у него не долго: былъ у него, кажется, кто-то въ это время и чувствовалъ онъ себя не совсемъ хорошо; a говорили, помнится, больше о текущихъ делахъ и событiяхъ и множестве всевозможныхъ слуховъ, которые въ то время ходили въ Петербурге. Время тогда было очень смутноф, никто не зналъ, что будетъ и чему верить, невероятное осуществлялось, ни съ чемъ несообразное казалось возможнымъ, a потому самые разнообразные слухи циркулировали въ великомъ изобилiи. Помню? впрочемъ? говорили еще вотъ о чемъ: въ то время въ редакцiи газетъ и журналовъ начали довольно часто присылать рукописи крестьяне. Я не знаю, продолжается ли это и до сихъ поръ или уже прекратилось, но тогда y насъ, по крайней мере, не редко получались такiя рукописи. Какая-то полоса такая вышла, такъ что порою даже казалось, что мужикъ не хочетъ больше молчать и собирается говорить. Въ рукописяхъ этихъ говорилось и о народныхъ нуждахъ, и о правде и неправде, и о начальстве? и о суде? и о земле? и о соцiалистахъ, словомъ, обо всемъ, что такъ или иначе касалось народа? его жизни и души. Успенскiй очень интересовался этими рукописями, всегда ихъ внимательно прочитывалъ, собиралъ и хранилъ? находя въ нихъ большой интересъ и доказывая? что ихъ непременно нужно печатать. какъ непосредственный голосъ народа. Заинтересовалъ онъ ими и Тургенева, который просилъ его прислать ему некоторыя изъ нихъ для прочтенiя.
- Вы, господа? не забывайте же меня пожалуйста,-- говорилъ прощаясь Тургеневъ,-- и не считайтесь съ больнымъ визитами: видите я теперь какой.
Черезъ несколько дней я былъ въ Морской по делу и по дороге еще разъ зашелъ къ Тургевеву. Чувствовалъ онъ себя лучше, Говорилъ много и о разныхъ предметахъ, но больше всего о литературе и молодыхъ писателяхъ. Говорилъ о Г. И. Успенскомъ, котораго очень любилъ и ценилъ, досадуя на него только за одно, почему онъ не попытается большого романа или повести написать; a изъ молодыхъ писателей больше всехъ ему нравился Гаршинъ: "какая должно быть y него чудесная душа?-- говорилъ онъ?-- только что-то болезненное въ немъ есть". Очень нравилась ему еще небольшая повесть Виницкой, напечатанная въ то время въ "Отеч. Запискахъ": "просто прелестныя, чисто художественныя есть страницы,-- говорилъ снъ,-- но не все хорошо, a потому трудно сказать, что изъ нея выйдетъ". Тургеневъ следилъ решительно за всемъ, что появлялось новенькаго въ литературе, не исключая даже иллюстрированныхъ изданiй и такихъ газетъ и журналовъ, которыхъ въ Петербурге обыкновенно не читаютъ, a потому зналъ и такихъ писателей, которые только-что выступили въ литературу или написали только одну какую-нибудь вещь, мало кому известную. Онъ помнилъ даже особенно выдающiяся и яркiя места и страницы, которыя произвели на него впечатленiе, обращалъ вниманiе даже на слогъ и внешность.
котораго всегда и везде узнаешь. И должно быть сердится при этомъ, верно что-нибудь было неподходящее или слишкомъ растянутое. Сейчасъ ведь это видно, какъ онъ вырубаетъ. A какъ самъ онъ меня радуетъ, вы не можете себе представить: онъ не только нисколько не стареетъ, но становится все лучше и сильнее, все ярче и определеннее. Я радуюсь за него, помимо всего прочаго, еще чисто эгоистически, потому что это наше поколенiе: значитъ, мы не совсемъ еще старики и кое на что годимся... За исключенiемъ меня, впрочемъ, потому что я врядъ ли могу ужъ теперь работать.
- A вы хотели два разсказа-то написать?-- сказалъ я.
- Да, вотъ хотелъ и не могъ ничего съ собою сделать. Ну, да это что. Я говорю работать такъ, чтобы стыдно не было, работать какъ Салтыковъ, напримеръ, работаетъ. Знаете, что мне иногда кажется: что на его плечахъ вся наша литература теперь лежитъ. Конечно, есть и кроме него хорошiе, даровитые люди, но держитъ литературу онъ. Вотъ на комъ непростительный грехъ, что не пишетъ, вотъ кто могъ быть теперь чрезвычайно полезенъ,-- Левъ Толстой; но что вы съ нимъ поделаете: молчитъ и молчитъ, да мало еще этого - въ мистицизмъ ударился. Такого художника, такого первокласснаго таланта y насъ никогда еще не было и нетъ. Меня, напримеръ, считаютъ художникомъ, но куда же я гожусь сравнительно съ нимъ. Ему въ теперешней европейской литературе нетъ равнаго. Ведь онъ за что бы ни взялся,-- все оживаетъ подъ его перомъ. И какъ широка область его творчества - просто удивительно. Будетъ ли это целая историческая эпоха, какъ въ "Войне и мире", будетъ ли это отдельный современный человекъ съ высшими духовными интересами и стремленiями, или просто крестьянинъ съ его чисто русскою душею,-- везде онъ остается мастеромъ. И барыня высшаго круга выходитъ y него какъ живою, и полудикарь - черкесъ; даже животныхъ, вы посмотри, какъ онъ изображаетъ. Однажды мы виделись съ нимъ летомъ въ деревне и гуляли вечеромъ по выгону, недалеко отъ усадьбы. Смотримъ, стоитъ на выгоне старая лошадь самаго жалкаго и замученнаго вида: ноги погнулись, кости выступили отъ худобы старость и работа совсемъ какъ-то пригнули ее; она даже траву не щипала, a только стояла и отмахивалась хвостомъ отъ мухъ которыя ей досаждали. Подошли мы къ ней, къ этому несчастному мерину, и вотъ Толстой сталъ его гладить и, между прочимъ, приговариваетъ, что тотъ, по его мненiю, долженъ былъ чувствовать и думать. Я положительно заслушался. Онъ не только вошелъ самъ, но и меня ввелъ въ положенiе этого несчастнаго существа. Я не выдержалъ и сказалъ: "Послушайте, Левъ Николаевичъ, право, вы когда-нибудь были лошадью". Да, вотъ извольте-ка изобразитъ внутреннее состоянiе лошади. И въ то же время одинаково ему доступны и психическая сторона высоко-развитаго человека, и высшая философская мысль. Но что вы съ нимъ поделаете? Весь съ головою ушелъ въ другую область: окружилъ себя библiями, евангелiемъ чуть ли не на всехъ языкахъ, исписалъ целую кучу бумаги. Целый сундукъ y него съ этой мистической моралью и разными кривотолкованiями. Читалъ мне кое-что,-- просто не понимаю его... Говорилъ ему, что это не дело, a онъ отвечаетъ: "Это-то и есть самое дело". Очень вероятно, что онъ ничего больше не дастъ литературе, a если и выступитъ опять, такъ съ этимъ сундукомъ. Онъ не только для общества, но и для литературной школы былъ бы нуженъ. У него есть ученики. Гаршинъ ведь несомненно его ученикъ.
Тургеневъ лично зналъ Гаршина.
Я также этому не мало удивлялся и однажды спросилъ его объ этомъ: - "Да, видите ли, какъ это случилось,-- отвечалъ онъ,-- я всегда сочувствовалъ братушкамъ, a тутъ какъ нарочно экзамены подошли, и я... по правде сказать, струсилъ экзаменовъ, a потому взялъ и уехалъ". Онъ даже доказывалъ, помнится, когда я спросилъ: - a разве на войне менее страшно? что экзамены, какъ актъ систематическаго и растянутаго страха, который переживается человекомъ индивидуально, при сознанiи полной своей зависимости отъ случая, усмотренiя и настроенiя экзаменаторовъ, хуже военнаго страха, когда люди двигаются противъ опасности какъ-то стихiйно, все вместе и съ одинаковыми для всехъ шансами умереть или остаться въ живыхъ.
- Скажите пожалуйста, - вдругъ совершенно неожиданно спросилъ меня Тургеневъ после некотораго раздумья, - очень меня бранятъ за мою "Новь?"
Я смутился отъ такого неожиданнаго вопроса, предложеннаго тоже какимъ-то смущеннымъ голосомъ, но сейчасъ же оправился и подумалъ, зачемъ я буду умалчивать или неправду ему говорить, а потому ответилъ:
- Да, Иванъ Сергеевичъ, побраниваютъ...
- За что, за что, скажите пожалуйста, вотъ это-то мне и интересно. Я сознаю, что это неудачная въ литературномъ отношенiи вещь, но у кого же нетъ неудачныхъ вещей? У всехъ есть, и, право, за это не стоитъ такъ бранить человека, да я думаю, что только за это и не бранили бы меня, а тутъ очевидно недовольство гораздо глубже идетъ. Это я вижу ужъ по однимъ печатнымъ отзывамъ, а затемъ и слышу черезъ знакомыхъ, слышу, но все-таки никакъ не могу взять въ толкъ, въ чемъ именно дело, чемъ недовольны? Пожалуйста не стесняйтесь и говорите откровенно. Я.
- Да, видите ли, говорятъ, что вы молодежь не настоящую взяли...
- Какую виделъ, такую и взялъ.
- Есть гораздо более яркiя и симпатичныя фигуры.
- Не отрицаю этого и охотно допускаю, но я такихъ людей близко не виделъ, не виделъ ихъ деятельности, а затемъ подумайте, какъ бы я сталъ изображать ихъ деятельность? Ведь тогда "Новь" не могла бы появиться въ русской печати. Наконецъ, такiя вещи трудно писать только по наслышке, ихъ надо близко видеть, а еще лучше пережить. У меня, если хотите, есть въ "Нови" такiя фигуры, но я не посмелъ ихъ очерчивать даже общими чертами, поэтому оне и стоятъ у меня вдали, въ тумане. Ахъ, съ какимъ удовольствiемъ я изобразилъ бы "безымяннаго человека", это полное отреченiе отъ себя и всего, чемъ люди дорожатъ и во все века дорожили. Право, только русскiй человекъ можетъ выдумать и быть способнымъ на такую штуку.
- Не выше, а вышло это, вероятно, потому, что Соломинъ ближе и понятнее мне, ближе къ моимъ понятiямъ и представленiямъ, а затемъ я убежденъ, что такiе люди сменятъ теперешнихъ деятелей: у нихъ есть известная, положительная программа, хотя бы и маленькая въ каждомъ отдельномъ случае, у нихъ есть практическое дело съ народомъ. благодаря чему они имеютъ отношенiя и связи въ жизни, т. е. имеютъ почву подъ ногами, которой можно твердо стоять и гораздо увереннее действовать, тогда какъ люди, не имеющiе не только прочныхъ корней, но просто поддержки ни въ народе, ни въ обществе. уже самою силою обстоятельствъ обречены на гибель и должны действовать урывками, постоянно озираясь и затрачивая непроизводительно хотя бы на одно это, массу силъ. Не подумайте, однако, что это мне доставляетъ удовольствiе. Уверяю васъ, что кроме грусти ничего не доставляетъ.
- А не думаете ли вы, что Соломины легко могутъ превращаться въ простыхъ буржуа или въ самодовольныхъ навозныхъ жуковъ?
- Это ужъ отъ нихъ зависитъ, это смотря по человеку или по людямъ и по тому, какъ они будутъ действовать. - въ свою пользу или нетъ, въ одиночку или согласно, поддерживая другъ друга. Но подобныя превращенiя всегда и во всехъ положенiяхъ ведь возможны.
- Вотъ еще говорятъ, что вы недостаточно показали всю трудность условiй, въ какихъ нашей молодежи приходится жить и действовать, стремиться къ добру, пытаться делать его и потомъ страдать.
- Затемъ, Иванъ Сергеевичъ, самое главное, чемъ недовольны въ "Нови", это то, что вы изобразили почти всехъ действующихъ лицъ, кроме Соломина, ниже обыкновеннаго умственнаго уровня. Въ этомъ усматриваютъ съ вашей стороны умыселъ.
- Это неправда, этого я не имелъ въ виду. Послушайте, ну разве же они такъ глупы? Конечно, это не генiи, но и не глупцы. Скажите пожалуйста, какъ вы сами объ этомъ думаете? Откровенно скажите.
- Откровенно говоря, и мне тоже кажется: я не скажу прямо глупы, этого, действительно, нельзя сказать, а какъ-то придурковаты.
Тургеневъ засмеялся и покраснелъ.
умыселъ, такъ вотъ какой: мне хотелось показать некоторую умственную узость людей въ сущности вовсе не глупыхъ. Такъ ведь это и есть на самомъ деле: люди до того уходятъ въ борьбу, въ технику разныхъ своихъ предпрiятiй, что совершенно утрачиваютъ широту кругозора, бросаютъ даже читать, заниматься, умственные интересы отходятъ постепенно на заднiй планъ и получается въ конце концовъ нечто такое, что лишено духовной стороны и переходитъ въ службу, въ механизмъ, во что хотите, только не въ живое дело. Где нетъ движенiя мысли, тамъ нетъ и прогресса. Почему же никто не хочетъ посмотреть такъ на вопросъ, что я потому указалъ на эту слабую сторону, что желалъ добра молодежи?
"Новь" ведь у меня не кончена. Я удивляюсь, какъ этого не заметили. Тамъ прямо оборваны нити, и какъ бы мне хотелось, если только буду въ состоянiи, написать продолженiе или что-нибудь отдельное на ту же тему, Не хочется только, чтобы объ этомъ раньше времени говорили.
Затемъ, онъ спросилъ меня, что у насъ въ редакцiонномъ портфеле есть интереснаго по части беллетристики и просилъ дать ему некоторыя рукописи для просмотра. Черезъ несколько же дней я исполнилъ это его желанiе и завезъ ему какiя-то две рукописи, которыхъ и самъ еще не читалъ, но которыя мне хвалили. Заходилъ я къ Тургеневу по большей части утромъ, пока еще не начинались къ нему визиты. Такъ самъ онъ просилъ, чтобы иметь возможность поговорить. Заставалъ я его обыкновенно уже въ зале на диване, куда онъ съ трудомъ перебирался изъ спальни. Ходить ему было очень трудно, одеваться также, а потому онъ не одевался и лежалъ въ фуфайке и всемъ прочемъ изъ сосновой шерсти, прикрывъ чемъ-нибудь ноги, которыя должно быть очень болели, потому что онъ частенько морщился и поправлялъ ихъ. а иногда и прямо жаловался: "ахъ, какая несносная боль! Когда придетъ кто-нибудь и говоришь, то все еще ничего, какъ-то легче становится, а ужъ какъ одинъ останешься. такъ просто беда". Тургеневъ былъ очень словоохотливъ и обыкновенно сейчасъ же начиналъ что-нибудь разсказывать. точно, действительно, стараясь поскорее заглушить боль. Разсказывалъ онъ, помню, много фактовъ о похожденiяхъ разныхъ русскихъ путешественниковъ за границей. преимущественно людей более или менее известныхъ по общественному положенiю, разсказывалъ о разныхъ искателяхъ и искательницахъ приключенiи, которыя тоже къ нему заявлялись иногда въ Париже, о жизни русскихъ эмигрантовъ и т. д. Должно быть частенько приходилось ему выручать соотечественниковъ. а еще чаще оказываться въ неловкомъ положенiи, въ какое они его ставили.
- Можете представить, что со мною сделалъ М. {Писатель, пишущiй подъ псевдонимомъ въ мелкой прессе.}, разсказывалъ онъ: жилъ-жилъ въ отеле, у меня бывалъ, я у него бывалъ, бралъ у меня иногда понемногу взаймы, потомъ надо ему выехать, а расплатиться въ отеле нечемъ. Нужно несколько сотъ франковъ. Приходитъ ко мне, и у меня какъ нарочно денегъ нетъ. Говорю: извините, самъ безъ денегъ. - "Неужели же, говоритъ, не можете достать, у васъ тутъ знакомые, связи". Постараюсь, говорю, но обещать не могу. Ушелъ. Думалъ я, думалъ, какъ же его выручить, и составился у меня по этому поводу некоторый планъ: думаю, достану ему денегъ, а онъ пускай пришлетъ тому лицу, которое дастъ деньги, обязательство редакцiи, что деньги будутъ уплачены. Только дня эдакъ черезъ два, черезъ три, захожу къ нему въ отель сообщить этотъ планъ, вошелъ въ подъездъ, хочу подниматься по лестнице, какъ вдругъ слышу вверху голосъ дочери хозяйки отеля: "maman, тотъ господинъ". Вследъ затемъ вылетаетъ на лестницу сама maman и кричитъ швейцару: "задержать его". Швейцаръ подвинулся къ двери и загородилъ мне отступленiе. Что такое, думаю, за исторiя? Отступать, конечно, я и не думалъ, потому что только-что пришелъ. Затемъ и мать и дочь спускаются внизъ и набрасываются на меня: "вашъ другъ поступилъ съ нами не хорошо, не заплатилъ денегъ, вылезъ ночью въ окошко и уехалъ... Мы такъ о немъ заботились, считали его за порядочнаго человека, а онъ... Мы надеемся, что вы, какъ другъ его, заплатите за него, наконецъ, онъ самъ говорилъ, что вы заплатите" и т. д. и. т. д. Я до того ошалелъ, что сразу ничего не понялъ и совершенно даже забылъ о М. - "Пожалуйста, говорятъ, не представляйтесь, мы отлично васъ помнимъ, какъ вы приходили къ М., и знаемъ, что вы его другъ". Тутъ только, услышавъ фамилiю, я сообразилъ въ чемъ дело. Какой, чортъ возьми, я ему другъ, я у него и былъ то всего два раза; онъ, говорю, и мне тоже долженъ.
- "Ахъ, это всегда такъ говорятъ, чтобы не платить", - отвечаютъ обе въ одинъ голосъ, и опять: "мы считали его за вполне порядочнаго человека, заботились о немъ, а онъ въ окошко" и т. д. Каково положенiе! Пришлось ведь заплатить. Иначе еще большiй скандалъ вышелъ бы.
Дипломатъ этотъ всегда былъ известенъ творческою фантазiею или, говоря проще, способностью сочинять небылицы въ лицахъ.
- Вотъ вамъ недавнiй фактъ, - говорилъ Тургеневъ: прiезжаетъ онъ ко мне и разсказываетъ, что у него былъ Андраши, передаетъ разговоръ, какой у нихъ происходилъ, разговоръ чрезвычайно интересный въ политическомъ отношенiи, такъ какъ дело касалось соглашенiя Австрiи и Россiи по славянскому вопросу. Соглашенiе это, по его словамъ (и при его участiи, конечно), уже состоялось, было существующимъ фактомъ и представляло большiя выгоды для Россiи. Я въ тотъ же день былъ кое у кого и разсказалъ объ этомъ событiи, только заезжаю, между прочимъ, и къ его кузине * * * и ей тоже разсказываю, а она мне и говоритъ: "послушайте, я въ этомъ сомневаюсь, потому что не дальше какъ вчера у меня была m-me Андраши, а потомъ и самъ онъ на минутку заезжалъ, и еслибы что-нибудь подобное действительно было, то я знала бы, а, напротивъ, я слышала совершенно противуположное, т. е, что никакого выгоднаго для Россiи соглашенiя состояться не можетъ. Разве вы не знаете моего кузена, чтобы всему верить, что онъ говоритъ? Постойте, я вамъ это завтра же узнаю, потому что буду у Андраши". И завтра же я получилъ отъ нея письмо, - сказалъ Тургеневъ, ударяя кулакомъ по столу, что Андраши у него даже не былъ, и не только не былъ, а даже не собирается его видеть. Хорошо сочиняетъ?! Это такой врунъ, которому решительно ни въ чемъ нельзя верить, ни въ чемъ и ни одному слову. И зачемъ нужно было это сочинять - положительно неизвестно. Это какая-то потребность во вранье. Какъ непрiятно съ такими господами иметь какое-нибудь дело. Какъ они насъ компроментируютъ въ глазахъ Европы: все ведь знаютъ, что онъ лгунъ, такъ и относятся... Я очень боюсь, что онъ ко мне заедетъ. Въ Париже заезжалъ. Нетъ, впрочемъ, теперь не заедетъ: во-первыхъ, здесь не Парижъ, а вовторыхъ, время другое и теперь такiе господа совсемъ иначе ко мне относятся. Я вамъ разскажу, въ какомъ я здесь комическомъ положенiи, только вы пожалуйста никому не говорите, потому что мне, право, стыдно. Теперь ведь здесь время переходное, смутное, говорятъ о сведущихъ людяхъ, всехъ спрашиваютъ, какъ быть и что делать. Въ Париже были глубоко убеждены, что какъ только я сюда прiеду, такъ сейчасъ же меня позовутъ для совещанiй: "Пожалуйте, Иванъ Сергеевичъ, помогите вашею опытностью " и т. д. Гамбета, который прежде держался относительно меня довольно высокомерно, тутъ два раза прiезжалъ ко мне, несколько разъ совещался съ Греки и составили они вместе целую программу, которую я долженъ былъ тутъ предложить, программу безусловно прекрасную, выгодную, конечно, для Францiи, но не менее выгодную также и для Россiи. Сколько было надеждъ и волненiй. Теперь они тамъ ждутъ отъ меня известiй, и самъ я, признаться, тоже разделялъ ихъ надежды, а я сижу вотъ здесь дуракъ дуракомъ целыхъ две недели и не только меня никуда не зовутъ, но и ко мне-то никто изъ влiятельныхъ людей не едетъ, а те, кто заглядываетъ, какъ-то все въ сторону больше смотрятъ и наровятъ поскорее уехать: "Ничего, молъ, неизвестно, ничего мы не знаемъ". По некоторымъ ответамъ и фразамъ, имею даже основанiе думать, что я здесь непрiятенъ, что лучше было бы мне куда-нибудь уехать. Да я и самъ уехалъ бы съ большимъ удовольствiемъ, еслибы только не эта проклятая болезнь. Очень ужъ тутъ скучно теперь, а иногда, право, даже страшно бываетъ: ничего не понимаешь, что творится каждый чти хочетъ, то и делаетъ, а потомъ все объясняютъ недоразуменiемъ. Покорно благодарю за такiя недоразуменiя. Какъ только мало-мальски поправлюсь, сейчасъ же уеду въ деревню. Но теперь, пожалуй, и въ деревне тоже страшно?
- А въ деревне-то чего же бояться?
- Какъ чего? И тамъ, я думаю, тоже сумятица и смута въ головахъ. Знаете, что можетъ быть, засмеялся Тургеневъ: я иногда боюсь, что какой-нибудь шутникъ возьметъ и пришлетъ въ деревню приказъ: "Повесить помещика Ивана Тургенева". И достаточно,? и поверьте придутъ и исполнятъ. Придутъ целою толпою, старики во главе, принесутъ веревку и скажутъ: "Ну, милый ты нашъ, жалко намъ тебя, то есть вотъ какъ жалко, потому ты хорошiй баринъ, а ничего не поделаешь, - приказъ такой пришелъ". Какой-нибудь Савельичъ или Сидорычъ, у котораго будетъ веревка-то въ рукахъ, даже можетъ быть плакать будетъ отъ жалости, а самъ веревку станетъ расправлять и приговаривать: "Ну, кормилецъ ты нашъ, давай головушку-то свою, видно ужъ судьба твоя такая, коли приказъ пришелъ".
- Ну, ужъ это вы преувеличиваете, - сказалъ я.
Въ это время въ прихожей позвонили. Не могу не разсказать этого маленькаго, вводнаго эпизода, который до известной степени тоже характеризуетъ, съ одной стороны, тургеневское добродушiе, а съ другой - чисто барскую брезгливость.
Вследъ за звонкомъ зашелестело въ прихожей женское платье и послышился женскiй голосъ:
- Г-нъ NN тутъ живетъ?
- Нетъ, - отвечалъ Тургеневъ, - я тутъ живу.
- Право, не знаю. Я не знаю NN и живу тутъ одинъ.
- Извините пожалуйста, - сказала барыня и ушла.
Но не прошло и пяти минутъ, какъ дверь снова растворилась и послышался тотъ же голосъ:
- Ведь вы мосье Тургеневъ?
- Вы изъ Москвы вместе съ NN прiехали?
- Нетъ-съ одинъ, и не изъ Москвы, а изъ-за границы.
- Какъ это странно... Но въ такомъ случае вы, значитъ, въ Москву едете?
Тургеневъ обратился шопотомъ ко мне: "что ей отъ меня надо, я ее не знаю"; а потомъ громко ответилъ:
- Извините пожалуйста, сударыня, я васъ въ данную минуту принять не могу, потому что не одетъ и лежу. Я боленъ.
- Это ничего, если только вы не настолько больны.
- Но мне самому неловко принять васъ въ такомъ виде: я въ одномъ белье...
Тургеневъ помялся, поправился немного, покрылся до груди и сказалъ:
- Въ такомъ случае пожалуйте...
Вошла довольно еще молодая, очень хорошо одетая и не дурная дама и внесла съ собою целую струю какихъ-то духовъ. Черное шелковое платье, накидка, шляпа и изящный маленькiй поклонъ, который она сделала, все говорило о благовоспитанности и пожалуй даже о принадлежности къ хорошему обществу. Я всталъ, чтобы дать ей место поближе къ Тургеневу, и хотелъ было проститься, но Тургеневъ не пустилъ: "Нетъ, ужъ это извините", ~сказалъ онъ такимъ тономъ, какъ еслибы говорилъ: "Одного меня въ столь трудномъ положенiи не оставляйте". Я отошелъ къ окну и селъ, а незнакомка заняла кресло около стола и самаго тургеневскаго изголовья.
- У васъ, мосье Тургеневъ, столько знакомыхъ, столько связей, - заговорила она, - что я хочу васъ просить объ определенiи въ какое-нибудь заведенiе двухъ моихъ детей-мальчиковъ.
- Ахъ, это решительно все равно, потому что вашу просьбу наверное исполнятъ.
- Въ такомъ случае, куда же бы вы хотели поместить вашихъ детей, а вместе съ темъ мне интересно было бы знать, о комъ именно я буду просить и съ кемъ имею честь говорить?
Она назвала ему фамилiю, а затемъ сказала:
- Мне все равно куда: въ корпусъ, въ гимназiю, въ лицей, лишь бы только они были на месте и учились.
- Пожалуйста.
- Тогда мне нужно будетъ записать это для памяти.
Тургеневъ досталъ записную книжку и спросилъ, какъ зовутъ ея детей. Та сказала, онъ записалъ и сталъ что-то говорить, но потомъ вдругъ, какъ бы опомнившись, сказалъ:
- Что же это я, однако, делаю: имена записалъ, а и не спросилъ васъ, сколько летъ вашимъ детямъ. Это тоже надо записать! Сколько летъ старшему?
Тургеневъ вытаращилъ глаза, не зная разсердиться ему или засмеяться, но сказалъ довольно спокойно, отодвигая записную книжку:
- Я и не хочу, чтобы сейчасъ приняли, а впоследствiи,-- нисколько не смущаясь, отвечала барыня.
- Ну, такъ тогда и надо хлопотать, а не теперь.
лицо въ сторону, къ стене, и краснелъ. Потомъ онъ немного приподнялся и сказалъ мне:
- Будьте такъ добры, достаньте у меня вотъ тутъ въ письменномъ столе... вотъ въ правомъ ящике...
Не зная, что именно достать, я отодвинулъ столъ и, увидевъ тамъ 10 рублей, подалъ ихъ ему. Я не ошибся: ихъ-то именно и нужно было. Вследъ затемъ барыня простилась и ушла. Когда дверь затворилась, Тургеневъ чуть не вскрикнулъ:
- Слава тебе Господи! меня ведь чуть-чуть не вырвало: она совсемъ пьяна, отъ нея такъ водкой несетъ, - и духами еще при этомъ, - что я еле выдержалъ. Вотъ разодолжилъ бы. Последнiе 10 руб. ведь отдалъ ей. Теперь у меня ничего нетъ. Только уходи, матушка, поскорей.
- Зачемъ же вы это сделали?-- сказалъ я. - Вотъ она теперь за ваше здоровье еще напьется.
- Какъ же вы теперь будете безъ денегъ?-- спросилъ я. - Ведь это неудобно, возьмите пока хоть у меня, со мною есть деньги.
- Нетъ, спасибо, спасибо. Мне сегодня же привезутъ деньги. Все равно мне нужны деньги на дорогу. Скажите лучше, какiя рукописи вы мне принесли?
Я сказалъ и отдалъ ему рукописи, причемъ высказалъ сожаленiе, что не могъ захватить еще одного разсказа H. B. Максимова, который мне очень нравится, но не нравится, къ сожаленiю, цензуре.
- А въ чемъ тамъ дело?-- спросилъ Тургеневъ. - Если не трудно и есть время, разскажите пожалуйста вкратце.
послужилъ действительный случай, бывшiй въ Пензенской губернiи.
- Нетъ, все-таки разскажите мне только самую суть, самое содержанiе разскажите.
- А суть, - сказалъ я, - такая: жила. видите ли, въ одномъ селе солдатка, Матрешка, женщина опустившаяся, пьяная, оброшенная. Все, кто хотелъ, пользовался ея услугами, все надъ нею смеялись, ругали ее или ругались ею, а подъ пьяную руку и били. Дома своего у нея не было, ночевала она. где случится изъ милости. а нередко и просто подъ заборами, по близости кабака. Но вотъ несколько человекъ крестьянъ, въ сердцахъ на помещика, задумали поджечь барское гумно и решили воспользоваться для этого ею. Съ этою целью одинъ изъ нихъ приласкался къ ней, поговорилъ по-человечески и сказалъ ей, чтобы она сослужила службу мiру. И вотъ, подъ влiянiемъ этой-то ласки, человеческаго отношенiя и идеи быть полезной мiру, она вдругъ точно перерождается, становится другимъ человекомъ.
Тургеневъ приподнялся на диване:
- Какая чудесная тема, - сказалъ онъ. - Ну, а затемъ что же?
чувствуютъ сожаленiе, ихъ, какъ говорится, зазрила совесть, и они решаются выгородить ее на суде, т. е. отказаться отъ своихъ показанiй и сказать, что ничего не видали, ничего знать не знаютъ и ведать не ведаютъ. Цель достигается, и подсудимая выходитъ изъ суда оправданной. Только и всего.
Тургеневъ, забывши о больныхъ ногахъ, вдругъ вскочилъ и съ чисто юношескимъ нетерпенiемъ спросилъ:
- Ну, а дальше что? Какъ онъ кончилъ? Какъ?
- А дальше, по выходе изъ суда, и она, и свидетели отправились въ кабакъ, перепились и опять все попрежнему пошло, т. е. она превратилась опять въ старую Матрешку.
- Очень хорошо, ужасно я радъ, что онъ такъ кончилъ, - сказалъ Тургеневъ, - ложась опять на диванъ, - это вполне естественно; а я боялся, что онъ какъ-нибудь по-немецки кончитъ: заставитъ ее выйти за кого-нибудь замужъ, устроитъ имъ съ мужемъ какую-нибудь булочную или лавочку и т. д. Вы мне все-таки пожалуйста пришлите этотъ разсказъ.
- Кланяйтесь пожалуйста Глебу Ивановичу и всемъ-всемъ. Мне кажется, что еслибы я съ вами, господа, почаще виделся, то опять сталъ бы писать. А если буду въ силахъ и что-нибудь напишу изъ того, что думаю, непременно пришлю вамъ.
Я поблагодарилъ.
Черезъ несколько дней онъ возвратилъ мне оставленныя ему рукописи и уехалъ въ деревню. Больше я его уже не виделъ.
С. Н. К.
"Историческiй Вестникъ", No 2, 1890