Неосуществленные замыслы рассказов, предназначавшихся для «Записок охотника»
В записях-программах Тургенева, относящихся к «Запискам охотника» (см. Клеман, Программы), в его письмах, а также в сообщениях, сделанных с его слов современниками, содержатся сведения о замыслах ряда рассказов, задуманных для этого цикла, но оставшихся ненаписанными. Сведения эти воедино были собраны в Т, ПСС и П, Сочинения, т. IV. В предшествующей литературе, кроме статьи Н. Л. Бродского («Замыслы И. С. Тургенева». — Вестник воспитания, 1916, № 9, с. 72 — 124), впервые объединившей разрозненные свидетельства о ненаписанных рассказах Тургенева, — наиболее полная сводка неосуществленных замыслов, относящихся к «Запискам охотника», дана в работе М. К. Клемана «Хронологический указатель литературных работ и замыслов И. С. Тургенева», опубликованной в 1934 г. в сборнике «И. С. Тургенев» (с. 329–394). Однако работа М. К. Клемана не включала в себя публикацию текстов, раскрывающих содержание замыслов.
Сведения о каждом замысле сгруппированы следующим образом: а) заглавие или условное название задуманного рассказа; б) указание на источник, документирующий существование замысла; в) содержание и судьба замысла; г) ссылки (по настоящему изданию) на тексты произведений Тургенева, в которых данный замысел был частично осуществлен или получил какое-то отражение.
1. СТЕПУШКА.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программе V и, возможно, VI (1847). В дальнейшем был объединен с замыслом рассказа «Туман» (см. № 2), образовав рассказ «Малиновая вода». Образ безродного крепостного Степушки является в последнем рассказе одним из важнейших. См. наст. том, с. 32–33.
2. ТУМАН.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программе V (1847). В дальнейшем был объединен с замыслом рассказа «Степушка» (см. № 1), образовав рассказ «Малиновая вода». Поэтому в черновой рукописи названия рассказа изменяются в следующей последовательности: «Туман», «Туман и Степушка», «Малиновая вода».
3. РУССКИЙ НЕМЕЦ
— см. раздел «Незавершенное», с. 368–369.
4. РЕФОРМАТОР
— см. раздел «Незавершенное», с. 363–368.
В качестве самостоятельного замысла значится в и VI (1847). М. К. Клеман ошибочно полагал, что «рудименты замысла „Человек екатерининского времени“ следует, вероятно, видеть в беглой характеристике эпизодического персонажа очерка „Малиновая вода“ графа Петра Ильича ***, бывшего владельца вольноотпущенного Тумана» (Клеман, Программы, с. 119–120). См. наст. том, с. 34, 36. Более аргументированно предположение, что замысел рассказа «Человек екатерининского времени» имеет генетическую связь с рассказом Тургенева «Бригадир» (1868). Об этом см.: Оксман, Сб, 1959, –265.
6. ИВАН ИВАНОВИЧ.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программе V (1847), являясь здесь, возможно, первоначальным названием будущего рассказа «Чертопханов и Недопюскпн». Возможно также, что в более ранних «программах» — I и III — этот же замысел носил еще одно название — «Помещик Иван Бессонный» (см. № 12). Частично замысел был реализован в рассказе «Бежин луг». См. наст. том, с. 97–98 и 466.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программе X (1848). По предположению Н. Л. Бродского, высказанному в его работе «Замыслы И. С. Тургенева» (с. 38–40) и в сборнике «Тургенев и его время» (I, 1923, с. 314), рассказ «Безумная» мог быть связан с одним эпизодом из жизни молодого Тургенева. Об этом эпизоде Тургенев рассказал однажды Флоберу в присутствии Мопассана. Последний следующим образом передал услышанное в своем рассказе «La peur» («Страх»), впервые напечатанном в газете «Figaro» — номер от 25 июля 1884 г.:
«Будучи еще молодым, он <Тургенев> как-то охотился в русском лесу. Он бродил весь день и к вечеру вышел на берег тихой речки.
Она струилась под сенью деревьев, вся заросшая травой, глубокая, холодная, чистая.
Охотника охватило непреодолимое желание окунуться в эту прозрачную воду. Раздевшись, он бросился в нее.
Он был высокого роста, силен, крепок и хорошо плавал.
Он спокойно отдался на волю течения, которое тихо его уносило. Травы и корни задевали тело, и легкое прикосновение стеблей было приятно.
Оно было похоже не то на женщину, не то на обезьяну. У него было широкое, морщинистое, гримасничающее и смеющееся лицо. Что-то неописуемое — два каких-то мешка, очевидно, груди, болтались спереди; длинные спутанные волосы, порыжевшие от солнца, обрамляли лицо и развевались за спиной.
Тургенев почувствовал дикий страх, леденящий страх перед сверхъестественным.
Не раздумывая, не пытаясь понять, осмыслить, что это такое, он изо всех сил поплыл к берегу. Но чудовище плыло еще быстрее и с радостным визгом касалось его шеи, спины и ног. Наконец молодой человек, обезумевший от страха, добрался до берега и со всех ног пустился бежать по лесу, бросив одежду и ружье.
Обессиленный беглец — ноги у него подкашивались от ужаса — уже готов был свалиться, когда прибежал вооруженный кнутом мальчик, пасший стадо коз. Он стал хлестать отвратительного человекоподобного зверя, который пустился наутек, крича от боли. Вскоре это существо, похожее на самку гориллы, исчезло в зарослях.
Оказалось, что это была сумасшедшая, жившая в лесу уже свыше тридцати лет; ее кормили пастухи. Половину своей жизни она проводила, плавая в речке.
И великий русский писатель добавил:
— Никогда в жизни я так не пугался, потому что не мог понять, что это было за чудовище» (Ги де . Полн. собр. соч. в 12-ти т. М., Правда, 1958. Т. X, с. 339–340. Оригинал см. в издании: Oeuvres complètes de Guy de Maupassant. La petite Roque. Paris, Louis Conard, 1909, p. 271–273).
8. РАЗМЕЖЕВАНИЕ.
В качестве замысла рассказа для «Записок охотника» значится в Программе III «Однодворец Овсяников». См. наст. том, стр. 65–66. В дальнейшем был реализован в драматической форме, в комедии 1849 г. «Завтрак у предводителя». См. в наст. издании т. II, стр. 159.
9. Н. А. ВЕНЕВИТИНОВ.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программах V и VI (1847). Б. М. Эйхенбаумом в 1928 г. т. I, с. 353) было высказано предположение, что запись «Н. А. Веневитинов» означает в данном случае не название рассказа, а наименование прототипа героя. Предположение подтверждается документальными данными. Гвардии поручик Николай Александрович Веневитинов (род. в 1806 г., ум. после 1866 г.) был троюродным братом поэта Д. В. Веневитинова и в то же время крестником Николая Алексеевича Тургенева, деда писателя. С 1823 по 1829 г. Н. А. Веневитинов находился на военной службе. Однако все имеющиеся сведения о нем не разъясняют нам сущность замысла рассказа.
10. M. H. ЗАСОKOB.
В качестве самостоятельного замысла значится в и VI «Н. А. Веневитинов» (см. № 9), относится и к этому замыслу. По мнению М. К. Клемана, M. H. Засоков является прототипом героя рассказа «Незадача» (см. № 15), что, однако, мало вероятно.
11. А. И.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программе III (1847). Инициалы «А. И.» до сих пор остаются неразъясненными.
В качестве самостоятельного замысла значится в Программах I и III (1847). М. К. Клеман связывал этот замысел с замыслом рассказа «Реформатор». Между тем герой этого рассказа, как об этом можно судить по незавершенному рассказу «Реформатор и русский немец», именовался не Иваном Бессонным, а Евгением Ладыгиным (фамилия прототипа Ладыгина — Зиновьев). Возможно, что замыслу рассказа «Помещик Иван Бессонный» позднее было дано название «Иван Иванович» (см. № 6).
13. САЗО<НОВ?>.
Программе VI (1847). Сущность замысла неизвестна, а название его остается неразъясненным.
14. ЗЕМЛЕЕД.
Краткое изложение рассказа «Землеед» содержится в письме Тургенева к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. из Парижа: «…в этом рассказе я передаю совершившийся у нас факт — как крестьяне уморили своего помещика, который ежегодно урезывал у них землю и которого они прозвали за то землеедом, — заставив его скушать фунтов 8 отличнейшего чернозему. Сюжетик веселенький, как изволите видеть».
«Ведь у меня было заготовлено много рассказов для «Записок охотника», которые так и не попали в печать. Помню, между прочим, был рассказ об одном истинном происшествии. Бывши студентом (как видите, это было очень давно), приехал я летом в деревню охотиться. На охоту водил меня старик из дворовых соседнего имения. Вот раз ходили мы, ходили по лесу, устали, сели отдохнуть. Только, вижу я, старик мой всё осматривается, головой покачивает. Меня это, наконец, заинтересовало. Спрашиваю: «Ты что?» — «Да место», говорит, «знакомое»… И рассказал он мне историю, как когда-то на самом этом месте барина убили. Барин был жестокий. Особенно донимал он дворовых: конечно, потому, что они находились с ним в более близких сношениях, чем крестьяне. Вот дворовые и сговорились вытащить его ночью из дома куда-нибудь подальше и покончить с ним. Старик мой был еще тогда мальчишкой. Он случайно подслушал разговор и в ту ночь следил за заговорщиками, — видел, как тащили барина с завязанным ртом, чтобы он не мог кричать (мальчик бежал за этой процессией сторонкой). Когда мужики пришли в лес, мальчик спрятался в кустарник и оттуда всё видел. Были страшные подробности, — например, повар набивал барину рот грязью (в тот день шел дождь), приговаривая, чтобы он его кушанья попробовал» (Островская H. A. Воспоминания о Тургеневе. — Т сб (Пиксанов), –85).
Из цитированного выше письма Тургенева к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. видно, что замысел рассказа относится к той же эпохе, что и «Реформатор и русский немец», т. е. к концу 40-х годов. В том же письме к П. В. Анненкову Тургенев писал о том, что, придав давно им задуманному рассказу «другую турнюру», он (в 1872 г.) собирался его закончить и опубликовать в газете «Неделя», которой обещан был и рассказ «Русский немец и реформатор» (см. с. 521).
О рассказах «Приметы» и «Незадача» (см. № 16) Тургенев говорит в письме к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. как уже набросанных, но затем оставленных по их незначительности. О содержании рассказа «Приметы» дает представление нижеследующая страница из воспоминаний К. К. Случевского, близко знавшего Тургенева:
«Наконец, как бы сама собою, речь перешла к охоте и к охотникам. Несколько насмешливых слов Анненкова, одобренных молчаливой улыбкой Дудышкина, вызвали Ивана Сергеевича на разговор, и он начал вспоминать о том, чего не дописал в своих «Записках охотника».
— Да ведь охотники всё люди мнительные и лгуны, — сказал Анненков.
— Ну, лгуны не лгуны, а что мнительны многие из них, то это верно, — ответил Иван Сергеевич. — Да, вот, хоть бы со мною был случай, который не угодно ли вам объяснить!
Надо заметить, что Иван Сергеевич принадлежал к числу людей необычайно мнительных. Стоило ему встретить по выходе из дома лошадь той или другой масти, которая могла предвещать нечто нежелательное, стоило ему услышать в разговоре какой-нибудь намек на значение числа 13, как Иван Сергеевич тотчас если не содрогался, то как бы суживался и уходил в себя. Он ужасно боялся ночи и снов, а в особенности пугало его во всех видах и всегда чувство смерти.
— Да-с, — говорил Иван Сергеевич, — вот что со мною на охоте было… Не задалась мне как-то в один день охота с Ермолаем…
Как только Иван Сергеевич произнес имя Ермолая, так тотчас же у меня в голове промелькнул весь тот характерный облик его спутника на охоте, столь хорошо охарактеризованный в одном из его рассказов; промелькнула и мельничиха, и равнодушная ко всему на свете Валетка.
— Охота не удавалась, — говорил Иван Сергеевич, — дичи не было, собаки шли лениво. Денек был серый и неприглядный, скука одолевала нас. Понурил голову и Ермолай.
— Пойдемте, — говорил он мне, — домой. Ничего сегодня хорошего не будет.
— Я, — говорит Тургенев, — послушался его, и мы двинулись по направлению к бричке, оставленной на опушке леса, на излучине реки. Небольшой дождь моросил, и мы шли с Ермолаем молча, понурив головы и свесив ружья. О чем уж я думал, — не знаю, не помню, но я, двигаясь совершенно машинально, решительно не замечал того, что подле меня делалось…
Вдруг я почувствовал, — продолжал Тургенев, — необычайно сильный удар в грудь, удар до такой степени неожиданный, что я не только остановился, но и отшатнулся. Не прошло и секунды, как глупая причина удара выяснилась. Громадный заяц, — почему уже, бог его знает, — бросился из-под кустов, спросонков что ли, ко мне прямо на грудь и — ошеломленный моею грудью гораздо больше, чем я зайцем — немедленно пустился наутек, стрелою по прямому от нас направлению. Ермолай, не пропускавший подобных случаев неожиданных появлений дичи, стоял тоже, как вкопанный, и даже не подумал вскинуть ружье, пока мы смотрели зайцу вслед. Я тоже не думал целиться, сначала будто руки свинцом налились, а потом мне смешно стало. Когда заяц исчез, юркнув в кусты, я опустил ружье на землю и посмотрел себе на грудь. Следы… следы заячьей шкурки, несомненно, оставались на моем полукафтане, а удар был так жив и неожидан, что я словно продолжал чувствовать его. Молчание прервал Ермолай.
— Ну, Иван Сергеевич, идемте скорее, нехорошо.
— Да что же нехорошо?
— Да уж идемте, примета нехорошая.
Мы пошли и минут через десять находились подле нашей брички, запряженной парою; взобрались в нее и поехали домой.
Дорога шла подле реки, дождь размочил колеи, жердняк по канавкам, при движении колес, подскакивал… И что ж бы вы думали, — говорил Иван Сергеевич, обращаясь к собеседникам, — что бы вы думали — ведь случилось несчастие…
— Какое? — в один голос спросили Анненков и Дудышкин, заинтересованные не тем, что рассказывал Тургенев, а как он рассказывал.
который, казалось, выходил вовсе не из его мощной груди, а откуда-то со стороны.
— Да-с, — продолжал он, — бричка опрокинулась, я вывалился и сломал себе ключицу…
Здесь я должен повиниться, что не особенно ясно помню, что именно сломал Тургенев: ключицу, руку или ногу. Брат мой, слышавший этот рассказ, тоже не помнит. Но по существу своему, по характеру своему, рассказ этот памятен ему так же хорошо, как и мне» (Случевский К. К. Новые повести. СПб., 1904, с. 101–104).
как Дудышкин умер в 1866 г.
16. НЕЗАДАЧА.
В письме Тургенева к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. о рассказах «Приметы» (см. № 15) и «Незадача» говорится, что они были уже «набросаны», но оставлены по незначительности. Содержание замысла рассказа «Незадача» раскрывают следующие строки из воспоминаний М. П. С<вистунов?>ой:
«Это происходило в первых числах ноября. Хотя листья еще не успели совсем осыпаться с деревьев, но земля уже была покрыта тонким слоем снега. Впрочем, морозов еще не было, и в воздухе, несмотря на снег, чувствовалось, относительно, тепло. В такую пору в средней и южной полосах России появляется весьма много волков, и с этого-то времени начинается за ними охота. В глубокую осень охота на волков происходит обыкновенно верхом, при участии загонщиков и со сворами собак. Впрочем, я не стану вдаваться в подробное описание осенних охот на волков, так как я мало в этом понимаю, и скажу только одно, что Тургенев, в более молодых летах, любил этого рода охоту и, если только представлялась возможность, никогда не отказывался погоняться на добром скакуне за хищным зверем. Особенно он любил рыскать за волками в обществе таких же любителей охоты, каким он был сам. В тот раз, о котором я хочу говорить, охота была устроена в больших размерах. К Ивану Сергеевичу собралось человек восемь охотников, отправили вперед к месту охоты загонщиков-крестьян, забрали с собою собачьи своры и пустились в путь в самом веселом настроении, предвкушая всё удовольствие охоты и даже не предчувствуя, каким она трагическим концом завершится для одного из участников охоты.
В числе доезжих находился дворовый человек Ивана Сергеевича, по имени Игнатий. Умный, проворный, сметливый, ловкий, он пользовался всегда особенным благорасположением своего барина. Человек этот был далеко не старый, ему было лет под сорок; он имел жену, кучу детей и старика отца, который в своей молодости тоже принадлежал к барской охотничьей команде. Таким образом, Игнатий состоял в доезжих не только по воле барина, но и по собственной склонности, унаследованной им от отца. Для него охота была всегда праздником. «Не дай ему есть, — говорили про него односельчане, — но дай поохотиться». И, действительно, пока он не сидел верхом на скакуне и не держал в руках ружья, он чувствовал себя точно лишним среди других дворовых людей, слонялся из угла в угол по обширной барской усадьбе и его энергия возвращалась к нему только в те часы, когда он работал для своей семьи. Но как только Игнатий выезжал в поле со сворою собак, он становился неузнаваем: какая-то особенная энергия возбуждалась в нем, и он готов был по целым дням, не евши, рыскать по полям и лесам в погоне за дичью и зверем. Иван Сергеевич не мог не ценить ловкости и усердия своего доезжего и выражал ему свою благодарность не только разного рода подарками и льготами в пользовании барским лесом, хлебом и другими хозяйственными статьями, но вознаграждал его, так сказать, и нравственно, предоставляя ему, как ловкому и опытному охотнику, главную распорядительную часть на охоте. В роли распорядителя Игнатий всегда обнаруживал много такта и сметки: он умел всегда так ловко вести дело, что загнанный зверь непременно натыкался на его барина, который одним метким выстрелом и заканчивал дело. Коротко сказать, Игнатий был одним из тех редких охотников из дворовых, тип которых часто можно было встречать во время крепостного права, но которые теперь почти нигде не встречаются, разве где-нибудь в имении какого-нибудь богача-охотника, вроде известного Лихачева и ему подобных.
для ружейных снарядов охотников, в числе которых находился и Иван Сергеевич. Расставив всех по местам, он сам со стаей собак бросился верхом на лошади в лес, чтобы криками, пронзительными режущими звуками охотничьего рожка и собачьим лаем «встревожить» лесных обитателей и «поставить их на ноги». Волков и разной дичи было согнано много, ружья наших охотников поработали усердно, успех был полный, добыча блестящая, все были веселы, довольны, захлопали пробки, полилась янтарная влага. Посреди общего ликования Ивану Сергеевичу вдруг пришла мысль справиться: где же главный виновник удачной охоты? отчего не видно нигде Игнатия? На его вопросы никто ничего не мог ответить. Иван Сергеевич, полагая, что Игнатий где-нибудь-просто замешкался, велел отыскать его. Бросились в лес, начали окликать рожками, но на все оклики отвечало только лесное эхо. Когда Ивану Сергеевичу было доложено, что Игнатия нигде не слышно и не видно, он сильно встревожился и предложил всем рассыпаться по лесу и искать пропавшего любимого доезжего. Все участники охоты бросились в лес, и поиски начались самые энергичные. Искали часа три, но всё бесполезно. Но вот, наконец, в одном из концов леса заслышался поспешный призывной звук рожка; все бросились на призыв: Игнатий был найден…
Но в каком ужасном положении!..
Каждому, кто только жил в деревне, очень хорошо знаком обычай наших русских крестьян рыть в лесах для истребления вредных зверей — медведей и волков — так называемые западни, т. е. довольно глубокие ямы, прикрытые слегка ветвями и листьями, так что если только зверь попадает на эти ложные прикрытия, то он, вследствие своей тяжести, неминуемо всегда проваливается в западню, где крестьяне и добивают его живьем. Вот в одну-то из таких ям, вырытых для волков, и провалился Игнатий с лошадью в то время, когда он с собаками выгонял из леса зверей. Будь яма обширна, очень может быть, что Игнатий отделался бы только испугом да легким ушибом; но, к несчастью, яма, предназначавшаяся для волка, была не особенно широка, так что лошадь, свалившись туда с всадником, не могла свободно подняться на ноги, и в то время, когда ее круп и задние ноги находились на дне ямы, передними ногами она упиралась в стенки. Игнатий, попав под лошадь, был ею положительно придавлен, и это обстоятельство было для него роковым. Дело в том, что испуганная, ошалевшая от внезапного падения лошадь употребляла неимоверные усилия принять удобное положение и выкарабкаться наверх. Не имея, однако, возможности достигнуть цели, она металась во все стороны, била задними ногами и своими неистовыми движениями смяла и избила Игнатия до смерти, который во время падения, вероятно, или был сильно ушиблен, или лишился чувств, почему и не мог защищаться против обезумевшего своего скакуна и погиб, очевидно, без всякой борьбы. Когда нашли яму и вытащили из нее лошадь, то всем присутствовавшим представилась на дне ямы ужаснейшая картина: Игнатий, за несколько часов до того здоровый и бодрый, представлял теперь собою какую-то массу — разбитую, посиневшую, окровавленную, едва дышавшую.
Это трагическое обстоятельство, эта гибель любимого доезжего, — гибель, произошедшая, конечно, вследствие несчастного случая, в котором никого нельзя было винить, тем не менее так потрясла Ивана Сергеевича, что в первое время он даже слышать не мог об охоте и лишь с течением времени едва мог примириться с этим печальным фактом, за который он обвинял только самого себя, как барина, ради прихоти которого погиб человек. Когда Игнатий, несмотря на медицинскую помощь, поданную ему, все-таки через несколько дней умер, Иван Сергеевич мог находить утешение только в тех заботах, которые он принял на себя по отношению к осиротелому семейству погибшего доезжего.
Вот этот-то несчастный случай с дворовым человеком Ивана Сергеевича и вдохновил его писать очерки из крестьянской жизни, которые, строго говоря, и сделали имя Тургенева знаменем европейского прогресса на Руси, которую он будил от векового сна своими гениальными произведениями. Иван Сергеевич несколько раз принимался описать гибель своего любимого доезжего, но у него никогда не хватало твердости довести до конца этот очерк: как только он начинал вспоминать обо всех подробностях этого трагического случая, он испытывал такое сильное душевное волнение, такую сердечную тоску, такое умственное смятение, что его силы слабели и перо вываливалось из его рук…. Тем не менее, те идеи, те чувства, которые Тургенев никогда не мог изложить в рассказе о смерти Игнатия, он блестяще и могуче разлил по другим своим произведениям, собранным в знаменитых «Записках охотника», этом вечном памятнике русского литературного гения» (<вистунов?>а М. П. Происхождение «Записок охотника». — Новости, 1883, № 257, 27 сентября, с. 2–3).
Заглавие рассказа — «Незадача» — соответствует изложению мемуаристки. Об источнике своих сведений автор воспоминаний говорит так: «Подробности об этом эпизоде мне приходилось слышать от самого Ивана Сергеевича, и это обстоятельство, я думаю, придает моему рассказу тем больший интерес». Устное изложение замысла Тургеневым в присутствии М. С<вистунов?>ой относится к началу 50-х годов. Дата возникновения замысла (по данным мемуаристки) — 1846 год. О попытке отождествить этот замысел с замыслом рассказа «M. H. Засоков» см. № 10.
17. <ВОР>.
О существовании замысла известно из следующего рассказа Тургенева в мемуарной записи Н. А. Островской:
«Был у меня еще рассказ, писанный с натуры, — только он мне просто не удался. Сюжет был не для меня: годился бы разве для щедринского таланта. — У матери моей пропала шкатулка с деньгами. Подозрение пало на караульщика, отставного солдата. Нарядили следствие. Допрос происходил во флигеле, который был разделен на две половины: в одной половине расположилась матушка со своими лекарствами, пилюлями и каплями; в другой заседали мой дядя, предводитель дворянства, принимавший участие в следствии по родству, становой пристав и священник, который обязан был увещевать вора. Я был еще мальчиком. Мне очень хотелось присутствовать при этой истории, и так как я знал, что меня оттуда прогонят, то я потихоньку пробрался в темный чуланчик и из этого чуланчика смотрел и слушал. Прежде всего вышел на сцену поп, — крякнул и стал увещевать. Потом становой затопал ногами и заорал. Из соседней половины раздавались стоны, истерические вскрикиванья. Дядя то и дело бегал к маменьке, уговаривая ее: «Soyez raisonable, menagez vous pour vos enfants»[56] — затем прибегал назад и принимался уговаривать преступника возвышенным слогом и тоном благовоспитанного дворянина. Вор не признавался. В комнату набрался, конечно, народ. В числе других стоял отставной солдат и всё усмехался. Дядя в конце концов его заметил. — «Ты что смеешься? Знаешь, разве, что?» — «Дадите мне, ваше благородие, пять рублей — найду деньги». Становой на него кричать: «А! ты, мошенник, заодно!» Но дядя догадался — пообещал пять рублей. «Прикажите», говорит, «ваше благородие, у него в дегтярке посмотреть; у нас в полку всё в деготь деньги прячут!» Как только он это сказал, вор сейчас же в ноги» (Островская H. A. Воспоминания о Тургеневе. — Т сб (Пиксанов),
Время возникновения замысла неизвестно. Рассказ Тургенева Н. А. Островская относит к 1873 г.
56. «Будьте благоразумны, поберегите себя для детей»