Дым (Примечания). Часть IV

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
Предисловие ко 2-му изданию
Примечания: 1 2 3 4 5

IV

Злободневность, сатирическая заостренность, памфлетность некоторых образов «Дыма» обусловили то, что новый роман Тургенева, как и предыдущий — «Отцы и дети», — стал предметом оживленной полемики[308]. В письме к Герцену от 23 мая (4 июня) 1867 г. Тургенев писал: «…знаю, что меня ругают все — и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку — особенно сбоку».

«Дым», появилось в «Колоколе» 19 апреля (1 мая) 1867 г. В ответ на это Тургенев послал Герцену 5 (17) мая 1867 г. отдельный оттиск «Дыма» из «Русского вестника», сделав таким образом первый шаг к восстановлению прерванных в 1864 г. дружеских отношений. В сопроводительном письме Тургенев писал Герцену: «Итак, посылаю тебе свое новое произведение. Сколько мне известно, оно восстановило против меня в России людей религиозных, придворных, славянофилов и патриотов. Ты не религиозный человек и не придворный, но ты славянофил и патриот, — и, пожалуй, прогневаешься тоже; да сверх того и гейдельбергские мои арабески тебе, вероятно, не понравятся. Как бы то ни было — дело сделано. Одно меня несколько ободряет, ведь и тебя партия молодых рефюжиэ пожаловала в отсталые и в реаки; расстояние между нами и поуменыпилось»[309].

В статье, посвященной «Дыму» («Отцы сделались дедами») и напечатанной в «Колоколе» (1867, 15 мая н. ст., л. 241), Герцен сосредоточил свое внимание главным образом на речах Потугина, которого он назвал куклой, постоянно говорящей «не о том, о чем с ней говорят» (Герцен, т. 19, с. 261).

Герцен понял, что некоторые речи Потугина полемически направлены против его взглядов, но аргументы этого героя нашел настолько неубедительными, что не удостоил их опровержения, сграничившись длинной выпиской, содержавшей рассуждение Потугина о «вьюношах», и ироническим замечанием: «Читаешь, читаешь, что несет этот Натугин, да так и помянешь Кузьму Пруткова: ,Увидишь фонтан — заткни и фонтан, дай отдохнуть и воде“… особенно продымленной» (там же, с. 261). Аналогичный отзыв о речах Потугина содержался и в письме Герцена к Тургеневу от 7 (19) мая 1867 г.: «Я искренно признаюсь, — писал Герцен, — что твой Потугин мне надоел. Зачем ты не забыл половину его болтанья?» ( т. 29, с. 102).

Не соглашаясь с Герценом, Тургенев писал 10 (22) мая 1867 г. ему в ответ: «Тебе наскучил Потугин, и ты сожалеешь, что я не выкинул половину его речей. Но представь: я нахожу, что он еще не довольно говорит, и в этом мнении утверждает меня всеобщая ярость, которую возбудило против меня это лицо». Тургенев считал создание образа Потугина чрезвычайно своевременным, так как в 1867 г. в связи с этнографической выставкой и Славянским съездом в Москве активизировались панславистские реакционные силы во главе с М. П. Погодиным. «Я даже радуюсь, — писал Тургенев Герцену 23 мая (4 июня) 1867 г., — что мой ограниченный западник Потугин появился в самое время этой всеславянской пляски с присядкой, где Погодин так лихо вывертывает па с гармоникой под осеняющей десницей Филарета».

«Дым» также не понравился, и он написал в связи с этим эпиграмму на Тургенева:

Т<ургеневу>

Я прочел ваш вялый «Дым»
И скажу вам не в обиду—
Я скучал за чтеньем сим

(Лит Насл, т. 61, с. 594).

Тургенев с особым нетерпением ждал отзыва о своем романе не только от кружка Герцена, но и от Д. И. Писарева, который на протяжении всей своей литературно-критической деятельности с большим вниманием относился к его творчеству и приветствовал появление в «Отцах и детях» нового литературного героя.

Пользуясь правом недавно состоявшегося знакомства[310]«Я ценю Ваш талант, уважаю Ваш характер и, не разделяя некоторых Ваших убеждений, постарался бы изложить Вам причину моего разногласия — не в надежде обратить Вас, а с целью направить Ваше внимание на некоторые последствия Вашей деятельности». В том же письме Тургенев спрашивал: «…какое впечатление произвел „Дым“ на Вас и на Ваш кружок — рассердились ли Вы по поводу сцен у „Губарева“, а эти сцены заслонили ли для Вас смысл всей повести?»

Поскольку Д. И. Писарев по многим причинам[311] не собирался в ближайшее время писать статью о «Дыме», он изложил в письме к Тургеневу «основные черты» своего взгляда на роман. Все поняли, — отметил Писарев, — «даже и сами Ратмировы», что в «Дыме» «удар действительно падает направо, а не налево, на Ратмирова, а не на Губарева». Поэтому, оставив в стороне сцены Губарева, он сосредоточил внимание на уяснении вопроса, почему в новом романе автора «Отцов и детей» нет активно действующего героя.

«Мне хочется, — писал Писарев, — спросить у Вас: Иван Сергеевич, куда вы девали Базарова? Вы смотрите на явления русской жизни глазами Литвинова, Вы подводите итоги с его точки зрения, Вы его делаете центром и героем романа, а ведь Литвинов это тот самый друг Аркадий Николаевич, которого Базаров безуспешно просил не говорить красиво. Чтобы осмотреться и ориентироваться, Вы становитесь на эту низкую и рыхлую муравьиную кочку, между тем как в Вашем распоряжении находится настоящая каланча, которую Вы же сами открыли и описали <> Неужели же Вы думаете, что первый и последний Базаров действительно умор в 1859 году от пореза пальца?…Если же он жив и здоров и остается самим собою, в чем не может быть никакого сомнения, то каким же образом это случилось, что Вы его не заметили?»[312].

Писарев не увидел в «Дыме» героя, который был бы способен продолжить дело Базарова. Положительная программа Потугина также не привлекла внимания критика, что особенно удивило Тургенева. В связи с этим он вынужден был в ответном письме от 23 мая (4 июня) 1867 г. пояснить Писареву, что героем романа, с точки зрения которого оценивается современное состояние России, является не Литвинов, а Потугин и что он выбрал себе не такую уж низкую «кочку», так как «с высоты европейской цивилизации можно еще обозревать всю Россию». Тургенев добавлял далее: «Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось, что его наповал ругают в самое время этого всеславянского опьянения, которому предаются именно теперь, у нас. Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово: „цивилизация“ — на моем знамени, — и пусть в него швыряют грязью со всех сторон» (там же).

В ответ на вопрос Писарева, почему в «Дыме» нет Базарова, Тургенев писал: «Вы не сообразили того, что если Базаров и жив — в чем я не сомневаюсь, — то в литературном произведении упоминать о нем нельзя: отнестись к нему с критической точки не следует, с другой — неудобно; да и наконец — ему теперь только можно заявлять себя <>, а пока он себя не заявил, беседовать о нем или его устами — было бы совершенною прихотью, даже фальшью» (там же).

Аналогичное объяснение отсутствия в «Дыме» героя типа Базарова было высказано несколько позднее М. В. Авдеевым, который писал Тургеневу: «…выполнение осталось прежнее и об ослаблении таланта нечего и думать, а сатирич(еская) сторопа его („Дыма“) даже сильнее <> но интерес повести слабее предыдущих; в этом, впрочем, виновата ее эпоха: продолжая Ваш ряд романов, Вы должны были взять в герои политич(еского) преступника или не брать никого и хорошо сделали, предпочтя последнее. Совершенно верно, что у Литвинова нет политических) убеждений — но от этого он и мало интересен, как и вся мужская половина. Но общий очерк эпохи совершенно верен и хорошо обрисован» (Т сб, вып. 1, с. 418).

«Дым» появились еще до выхода в свет номера «Русского вестника», где был напечатан роман, и были связаны с публичными чтениями Тургеневым отдельных глав его в Москве (29 марта (10 апреля) 1867 г.) и в Петербурге (3 (15) апреля 1867 г.).

«Московские ведомости», помещая 1 (13) апреля 1867 г. (№ 73) отчет о «Литературном утре в пользу галичан», писали, что «львом» этого публичного чтения был Тургенев, который «вступил на кафедру при громе рукоплесканий». Прочитанные главы имели успех, и после того, как Тургенев закончил чтение, он был окружен многочисленными друзьями и почитателями.

Заметка в «Московских ведомостях», выходивших под редакцией M. H. Каткова, не касалась существа прочитанных Тургеневым глав из «Дыма».

М. П. Погодин также не вдавался в анализ содержания «Дыма», а ограничился только резким выпадом против его автора. «На этой неделе, — писал М. П. Погодин в газете „Русский“, выходившей под его редакцией, — прочитан был, говорят с ужасом, в обществе любителей русской словесности отрывок И. С. Тургенева, очень неприличный для публичного чтения, на коем присутствуют и женщины и девицы» (Русский, 1867, 3 (15) апреля, лист 7 и 8, с. 124).

О публичном чтении «Дыма» в Петербурге писали две газеты: «Голос» (1867, № 99, 9 (21) апреля) и «Гласный суд» (1867, № 178, 5 (17) апреля). Если газета «Голос» только констатировала большой успех, выпавший на долю Тургенева, прочитавшего «губаревские и генеральские сцены», то газета «Гласный суд», фактическим редактором которой был П. А. Гайдебуров, сочувственно относившийся к раннему народничеству, дала оценку общего замысла прочитанных глав. «… г. Тургенев для своего романа, — писал рецензент „Гласного суда“, — выбрал самый безобидный сюжет — русское заграничное барство, которое проводит чуть не всё время вне России, играя в рулетку и толкуя о будущности России…» Автор отзыва — вероятно, Н. К. Михайловский[313] — отрицал социальное значение «Дыма» и указывал только на имеющиеся в нем «признаки тенденциозности».

Мнение рецензента газеты «Гласный суд» не изменилось и тогда, когда он прочитал роман Тургенева целиком.

В статье, посвященной «Дыму» (Гласный суд, 1867, № 221, 30 мая (11 июня)), он доказывал, что «социальное значение» нового романа Тургенева «заключается в каких-нибудь двух, трех случайных фразах» и что «сок рассказа» составляют отношения Литвинова к Ирине. «… Зачем тут примешан какой-то протест против общества, — писал рецензент, — без этого протеста аристократическая Ирина лучше сохранила бы обаяние красоты, молодости и страсти, каким так заботливо окружает ее автор». Ни Литвинов, ни Потугин, по мнению рецензента, не имеют никаких общественных идеалов: «они только эгоистически заняты томлениями своего сердца…» Западнические идеи, развитые в «Дыме», показались автору статьи устаревшими, не отвечающими насущным потребностям русского общества. Он считал, что Тургенев, заботясь только о том, чтобы русские сами изобрели «свой плуг» и «свою дугу», «совершенно сходится» со славянофилами.

Отзыв о «Дыме» рецензента газеты «Гласный суд» во многом перекликался с разбором этого романа в статье Н. Лунина (Г. Е. Благосветлова) «Старые романисты и новые Чичиковы», напечатанной в журнале «Дело» (1868, № 1 и 3), и с некоторыми другими рецензиями критиков-демократов.

Основной вывод статьи Г. Е. Благосветлова сводился к тому, что творчество Тургенева безнадежно устарело, хотя он и считал Тургенева «первой величиной между писателями сороковых годов» (Дело, 1868, № 1, с. 3). Касаясь «Дыма», автор статьи не отрицал мастерской мозаической отделки «мишурно-любовных сцен» (там же, с. 5), но речи Потугина представлялись Благосветлову лишенными социального смысла «копеечными обличениями» (там же, с. 7), а Литвинова он назвал «хозяином-приобретателем», идущим по пути Чичикова (там же, с. 15–16). Будучи, по словам критика, талантливым художником, Тургенев не позаботился о том, чтобы «дать своему таланту другого, лучшего назначения, посвятить его изучению высших человеческих интересов и понять действительные потребности того общества и литературы, которые дали ему имя и славу» (там же, № 3, с. 9). Благосветлов упрекал Тургенева не только в том, что он не знает молодого поколения и не нашел в нем никого, кроме Суханчиковой и Ворошилова, но и в нежелании когда-нибудь его узнать и заканчивал свою статью сожалением, что произведения Тургенева — «это тончайшие кружева, которые не могут ни греть, ни прикрывать тело, но могут украшать его» (там же, с. 20).

«Русские belles lettres в Бэден-Бадене (По поводу романа „Дым“)», помещенная в I т. сб. «Новые писатели» (СПб., 1868 г.), была написана не только с бо́льшим уважением, чем статьи «Гласного суда» и «Дела», к прежним заслугам Тургенева, но и с большим пониманием достоинств и недостатков его нового романа. Автор статьи, как и Писарев, считал, что главное в «Дыме» это — «генеральские сцены», по поводу которых в оппозиционных кругах русского общества говорилось: «Эта сатира весьма полезная штука: ибо в последнее время там думали, что Тургенев за них, а теперь видят, что он не за них — и это сильно злит» (с. 285). Как и Писарев, Н. Русланов утверждал, что «губаревские сцены» написаны Тургеневым из дипломатических соображений и что они являются «противовесом» к сатире на высшее общество, пришитыми, однако, «белыми нитками» (с. 287). Вслед за другими критиками-демократами Н. Русланов высказывал сожаление, что при изображении гейдельбергской эмиграции Тургенев не постарался выбрать в «этой массе разнородных оттенков» «несколько фигур, которые бы верно обрисовали и жалкие и светлые стороны нашего юношества» (там же, с. 289).

П. Л. Лавров, несмотря на неизменный интерес к творчеству Тургенева, смог откликнуться на новый роман писателя только в 1869 г., да и то в статье, напечатанной в №№ 5 и 9 «Отечественных записок», в отделе «Наука», без подписи.

Статья П. Л. Лаврова «Цивилизация и дикие племена» начиналась небольшим разделом: «Потугин вместо предисловия». Лавров признавался, что талант Тургенева доставлял ему «всегда много удовольствия», что он, как и автор «Дыма», недолюбливает деятелей «тех кружков, представителями которых г. Тургенев выставил изящных генералов» (Отеч Зап, 5, с. 108), и тем не менее, с его точки зрения, положительный идеал романа — служение цивилизации — лишен какого бы то ни было смысла.

Полагая, что Россия уже вступила в «период цивилизации» и что, следовательно, когда Потугин призывал служить цивилизации, он произносил только «громкие слова», не вникая в их смысл, Лавров напоминал о том, что «взамен людей, произносящих „громкие слова“ русскому обществу нужно побольше людей, которые бы смело <> посвящали свою жизнь и мысль на критику настоящего, на борьбу со всем гнилым, на развитие более строгой истины, на осуществление более полной справедливости» (там же, № 9, с. 127–128). Статья заканчивалась упреком Тургеневу, который, по мнению Лаврова, «улетучил в дым и мысль реакции, и мысль прогресса».

«Дым», историческими причинами. «Уныние и подавленность Ивана Сергеевича в этот печальный период, — писал он там, — были временною болезнью, которую нетрудно объяснить и действительными событиями в русском обществе, и его удалением от России, не позволявшим ему заметить сохранившиеся и укрепившиеся живые силы общества и новые пробивающиеся его ростки»[314]. В той же статье Лавров признал, что «нельзя было не поставить на счет автору самую смелую для него картину кружка, дирижировавшего тогда судьбами России… За признание этого дымом, да еще, очевидно, зловредным, удушающим, Ивану Сергеевичу прощали многое»[315].

Прямо противоположная точка зрения на роман Тургенева «Дым» была высказана критиками либерального лагеря. Все они обвиняли Тургенева в отсутствии патриотизма и в том, что он не видит благотворного влияния на всю русскую жизнь проведенных правительством реформ.

Так, А. М. Скабичевский в статье, посвященной «Дыму», «Новое время и старые боги» писал: «Мы переживаем такой переворот, который в жизни русского народа имеет неизмеримо большее значение, чем все реформы Петра Великого. <> такие три реформы, как освобождение крестьян, открытие гласных судов и учреждение земства, уже нельзя назвать ничтожною игрою на словах и топотнею на одном месте» (Отеч Зап, 1868, № 1, с. 16–17). Со Скабичевским был солидарен и критик газеты «Русский инвалид». «Прямо скажем, — писал он, — г. Тургенев не понимает современной жизни <> Настоящее царствование стало было приучать нас понемногу смотреть поприлежнее на свое родное: поглубже взглянуть на народную жизнь, изучать Россию, которую мы знаем очень плохо, и в прошедшем, и в настоящем, а нам говорят: „варвары, побольше презирайте свое и глядите на Европу“» (1867, 20 мая (1 июня), № 138). Анонимный рецензент «Дыма», поместивший свой отзыв в газете «Голос», также утверждал: «Россия еще не так дурна, как изображает ее теперь г. Тургенев» (1867, 6 (18) мая, № 124).

Только еще начинавший тогда свою литературную деятельность А. С. Суворин в статье, напечатанной в «С-Петербургских ведомостях» (1867, 30 апреля (12 мая), № 117), встал на «защиту» Тургенева, доказывая, что в «Дыме» «подверглись сатире одни крайности». Истолковав по-своему основную идею романа, Суворин во второй статье, посвященной «Дыму», прибег к прямой фальсификации, вкладывая в уста Потугина следующие слова: «Что у нас теперь лучше, чем было прежде, что мы подвигаемся вперед — этого я никогда не отрицал. Я только смею утверждать, что если самоуничижение ведет очень часто к лакейству, то самовосхваление ведет к лени и спеси»[316].

Газета «Весть», гордившаяся своим ретроградством, не ограничилась разбором «Дыма» в двух статьях своего постоянного рецензента Тригорского[317] (псевдоним Екатерины Петровны Ермолаевой), которые заканчивались выводом: «Многое есть теперь в России, чего не заметил <> автор „Дыма“ с своим „через худшее к хорошему"». 24 мая ст. ст. 1867 г. в газете (№ 59) был напечатан отрывок из письма читателя. Автор письма, которое несомненно было редакционной уловкой, укрывшись за инициалом Z, с возмущением писал о том, что Тургенев в «Дыме» считает действия генерала Ратмирова безнравственными, и следующим образом объяснял свое несогласие с писателем: «Правительство командирует офицера с приказанием усмирить непокорных, причем предписывается употреблять в случае крайности меры решительные. Офицер исполняет свой долг. Кажется, всё это в порядке вещей и не возбудило бы ничьего негодования, даже и в странах наиболее либеральных. Посмотрите, как действуют англичане в случае открытого сопротивления закону!

У нас лучший повествователь, г. Тургенев, такое исполнение офицером своего долга считает, по-видимому, ужасающею безнравственностью! Вот это уж действительно дым, и дай бог, чтобы он скорее рассеялся»[318].

Точка зрения «Вести» отражала, очевидно, отношение к «Дыму» тех «настоящих генералов», которые, собравшись в английском клубe в Петербурге, намеревались письменно известить Тургенева об исключении его из их общества (см.: Т сб (Пиксанов)

Показательно, что и «магнаты из россиян», жившие в Баден-Бадене, со времени появления «Дыма», перестали приглашать его автора на охоту, о чем Тургенев сообщил 28 октября (9 ноября) 1867 г. из Баден-Бадена И. П. Борисову.

Отзывы о «Дыме», исходившие из лагеря представителей «официальной народности», во многом соприкасались с отзывами реакционной критики, в особенности это относилось к оценке романа в газете «Русский».

Газета «Русский» (1867, 12 июня, л. 23 и 24) напечатала на своих страницах письмо читателя из провинции под названием: «Недоумение по поводу „Дыма“ Тургенева, напечатанного в „Русском вестнике“». Это письмо, вероятно, было написано самим М. П. Погодиным, который «недоумевал», «…что же значит повесть г. Тургенева „Дым“, помещенная в „Русском вестнике“ за месяц март? Дым ли это отечества, который нам сладок и приятен? Или это угар, наносимый с Запада, оружие русского, направленное против России? "Московские ведомости" верят в хорошие стороны русского народа и в высокое призвание России: с какой же стати появились в „Русском вестнике“ неприязненные шляхетские насмешки »

Злобный отзыв М. П. Погодина, помимо общих идейных расхождений между ним и Тургеневым, корни которых уходили в 1840-е годы, объяснялся еще и тем, что «Дым», с его проповедью служения европейской цивилизации и насмешками над неославянофильскими теориями, появился в самый разгар подготовки и про-ведения этнографической выставки и съезда славян, проходившего в Москве под реакционными панславистскими лозунгами и возглавлявшегося М. П. Погодиным[319].

H. H. Страхов, называвший себя славянофилом и принадлежавший к группе «почвенников», объединившихся вокруг журналов D. М. Достоевского «Эпоха» и «Время», обращался к «Дыму» дважды. Первый раз сразу же после опубликования романа в «Русском вестнике» и второй раз в статье, написанной в 1871 г. и посвященной последним произведениям писателя от «Призраков» (1863) до рассказа «Стук, стук…» (1871).

Разбирая роман в 1867 году, H. H. Страхов пришел к выводу, что Тургенев неискренен в своем утверждении: «всё дым и больше ничего». Критик считал, что Тургеневу не понравилось новое направление ветра, который подул после 1862 г., и он написал роман против господствующего ветра». Суть перемены, происшедшей в русском обществе после 1862 г., критпк истолковал следующим образом: «Внимательный наблюдатель должен признать, что благодаря нынешнему царствованию действительно вскрылись все язвы, которые мы носили в своем теле, воображая себя вполне здоровыми; <> Говоря литературными формулами, все мы до 1862 г. были более или менее западниками, а после этого года все более или менее стали славянофилами».

Заканчивая свою статью, Страхов выразил уверенность, что «черноземная сила» и «ветер, потянувший с Востока», помогут устоять России в столкновении с Европой и выйти из этого столкновения нравственно обновленной (Отеч Зап, 1867, № 5, с. 172–180,).

Вторая статья Страхова была полемически направлена не только против некоторых концепций «Дыма», но и против истолкования романа Тургенева в статье П. В. Анненкова (см. ниже).

«не содержит в себе действительной преданности началам, выработанным европейскою жизнью», а является своего рода нигилизмом, заимствованным из «отрицательных и мрачных учений современной Европы»[320].

Н. И. Соловьев, критик журнала «Всемирный труд», также обвинил автора «Дыма» в том, что его любимый герой, Потугин, высказывает суждений, с которыми могли бы согласиться все «русские нигилисты», страдающие «недоверием к силам и средствам своего народа»[321].

Истолкование содержания «Дыма» в статье-лекции О. Ф. Миллера интересно тем, что он, высказавшись в защиту славянофильства и сказав, что Потугин — это «…один из последних могикан того бесшабашного западничества, которое в сущности вытекает из препох-вального свойства нашей натуры <>, которое очень метко определяет Базаров, говоря <>: „Русский человек только тем и хорош, что сам о себе прескверного мнения“»[322],— неожиданно пришел к выводу, что новый роман Тургенева заканчивается оптимистической верой в будущее. Тургенев, — писал он, — «заключает свой, Дым“ успокоительным указанием на то, что одно — это воскресающее значение дела освобождения, воскресающее значение его как для самого народа, так и для нас всех, чающих появления новых людей» (там же, с. 273).

По мнению О. Ф. Миллера, в России того времени еще не появились «новые люди», чем и объясняется их отсутствие в «Дыме». Заканчивая свою статью, критик высказал уверенность, что Тургенев по-прежнему обладает большими творческими возможностями и что новый подъем в его творчестве будет возможен тогда, когда русское общество «представит ему новые данные и новые типы».

Положительной рецензией на «Дым», автор которой дал всесторонний и глубокий анализ романа Тургенева, была статья П. В. Анненкова «Русская современная история и роман И. С. Тургенева „Дым“» (ВЕ,  6).

По определению П. В. Анненкова, «Дым» — роман социальный, ибо «он выводит перед нами явления и характеры из современной русской жизни, важные не но одному своему психическому или поэтическому значению, но вместе и потому, что они помогают распознать место, где в данную минуту обретается наше общество, и мысль, которою оно занято перед наметкой последующего своего шага» (с. 100).

В новом романе Тургенева Анненкову слышалось «биение» современной ему жизни, главной проблемой которой была необходимость «строить разумно внутренний быт людей». «Дым» свидетельствует, — утверждал критик, — что ни кружок Губарева, ни блестящее общество генерала Ратмирова не в состоянии решить эту задачу, к тому же обе эти группы ослеплены торжеством «по случаю победы „народного духа“ над его отрицателями» (с. 107 и 108).

Анализируя взгляды Потугина, Анненков доказывал, что тургеневский герой призывал учиться не у той Европы, язвы которой очевидны, а у другой, которую мы «мало видим и почти не знаем». Главной задачей той, другой Европы является стремление дать «точное, общедоступное определение идей нравственности, добра и красоты, и такое распространение их, которое помогло бы самому скромному и темному существованию выйти из сферы животных инстинктов, воспитать в себе чувства справедливости, благорасположения и сострадания к другим, понять важность разумных отношений между людьми и, наконец, получить способность к прозрению „идеалов“ единичного, семейного и общественного существования» (с. 110). Для этой скрытой Европы характерен интерес к «серьезным социальным учениям» и к «реалистическому направлению в науках» (с. 108).

«Западничество» Потугина Анненков объяснял именно тем, что он успел «прозреть эту, а не другую какую-либо Европу» (с. 110).

«Дыма» в клевете на Россию и русский народ, Анненков писал, что Тургенев, избегая пошлости, «не перечисляет доблестных приобретений последнего времени, но он только их и имеет в виду, когда показывает дикие силы, еще теснящиеся и гарцующие вокруг молодых зачатков нашего развития, когда говорит о всем том, что, по его мнению, отводит глаза кажущимся достоинством и величием представлений от прямых условий этого развития» (с. 119–120).

Анненков глубже других вскрыл содержание романа, но и его статья не лишена некоторых крайностей. К последним относится безоговорочное утверждение, что Потугин — «представитель некогда знаменитого кружка западников» и что он, «скромный, безвестный, ничем себя не заявивший, но глубоко убежденный полусеминарист и полуразночинец», явился «после Белинского и Грановского» (с. 106). Кроме того, содержащееся в статье Анненкова толкование сути «западничества» Потугина значительно шире, чем те выводы, которые можно сделать на основании анализа суждений этого героя. «Западничество», как его понимает Анненков, отражает, очевидно, в какой-то мере взгляды автора «Дыма» и в еще большей степени самого Анненкова. Помимо критических статей, роман Тургенева вызвал ряд пародий, эпиграмм и откликов в сатирических и юмористических журналах[323].

«Дым» оживленно обсуждался не только в печати. В одном из своих писем к А. Ф. Писемскому П. В. Анненков рассказывал: «Петербург в эту минуту читает „Дым“, и не без волнения. Очень любопытно слушать теперь толки, когда еще запевалы литературные не дали тона для суждений <> Большинство испугано романом, который приглашает верить, что вся русская аристократия да и вся русская жизнь есть мерзость»[324].

«возбудит много толков», писал Тургеневу также Боткин.

Ф. И. Тютчева не удовлетворило, как передавал Боткин, «нравственное настроение, пронизывающее повесть» и «отсутствие национального чувства», хотя он и признавал «всё мастерство, с каким нарисована главная фигура» (Боткин и Т, с. 264). Отрицательное отношение к роману Тютчев выразил в эпиграмме «И дым отечества нам сладок и приятен», напечатанной в «Голосе» (1867, № 170, 22 июня ст. ст.)[325]. Тогда же поэтом было написано и стихотворение «Дым», в котором в аллегорической форме высказана надежда, что «безотрадный, бесконечный дым», окутавший «могучий и прекрасный <> лес» (творчество Тургенева), рассеется и лес снова «зазеленеет», «волшебный и родной»[326].

В отсутствии национального чувства Тургенева упрекал также Достоевский. Он поставил автора «Дыма» в один ряд с Герценом, Утиным и Чернышевским, утвергкдая, что все они «ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением» (Достоевский, Письма, т. 2, с. 31).

Присоединяясь к голосу реакционной критики, Фет писал Толстому: «Читали Вы пресловутый „Дым“? У меня одна мерка. Не художественно? Не спокойно? — Дрянь. Форма? — Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит из брани всего русского в минуту, когда в России все стараются быть русскими. А тут и труженик, честный посредник представлен жалким дураком потому, что не знает города Нанси. В России-де всё гадко и глупо и всё надо гнуть насильно и на иностранный манер <> В чем же, спрашивается, гражданский подвиг рассказа (литературный — в уродстве и несообразности целого)? Очевидно, что главная цель умилостивить героев «Русского слова» и тому подобных, которые так взъелись на автора за «Отцов и детей». Эта цель достигнута, к стыду автора»[327]. Любовная коллизия «Дыма» также вызвала яростные нападки Фета, потому что, как он считал, Тургенев предлагал ее разрешить, исходя из моральных принципов «прогрессистов»[328].

Отвечая на письма Фета, Толстой коснулся только нравственно-этических проблем, поставленных в романе. «Я про „Дым“ думаю то, — писал он, — что сила поэзии лежит в любви, — направление этой силы зависит от характера. Без силы любви нет поэзии <> В „Дыме“ нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна» (Толстой, т. 61, с. 172).

Скрытая полемика с автором «Дыма» содержится и в «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Прочитав очерк «Войны и просвещение», Тургенев писал 27 января (8 февраля) 1870 г. П. В. Анненкову: «Во втором нумере „Отечественных записок“ я уже успел прочесть продолжение „Истории одного города“ Салтыкова — и хохотал до чихоты. Он нет, нет — да и заденет меня; но это ничего не значит: он прелестен».

[329].

Мысли Потугина о том, что Россия должна идти по пути европейской цивилизации, вызвали страстные возражения также со стороны героя хроники Н. С. Лескова «Соборяне» (1872), протопопа Туберозова, который с горечью говорил, что «иносказательная красавица наша, наружная цивилизация, досталась нам просто», но весь вопрос в том, как завоевать «другую красавицу», «духовную самостоятельность» (см. ч. III,гл. VII).

Наряду с полемическими были и другие отклики на «Дым».

«величайшею и самой едкой сатирой», писал, что так же, как он, относятся к «Дыму» все умные, образованные и честные люди в Москве (Писемский–219)[330].

Одним из этих «москвичей» был В. Ф. Одоевский, который внимательно и весьма сочувственно следил за творчеством Тургенева, хотя и вступал с ним в полемику (см. с. 454 и 493–494).

«Дыме» Одоевский набросал в 1867 г. на обороте автографа заметки об «Отцах и детях» (см.: Турьян М. А. В. Ф. Одоевский в полемике с И. С. Тургеневым. — Русская литература, 1972, № 1, с. 101).

«Дыма», критиковавшим русскую действительность, почти во всем, «за исключением ». Он писал: «…всего грустнее то, что человек с талантом не нашел другого вывода. Много в русских недоделанного, но надобно было в книге русской жизни поискать того, что в ней написано между строк. Скажут, ничего; но и воздух — но мы им дышим. Правда и то, что большая часть одной половины понимает лишь свои обыденные выгоды и страстишки, а большая часть другой половины ничего не понимает; но есть некоторый quantum[331] и понимающий, и думающий, и болеющий.

Этот quantum есть закваска, которая рано или поздно заквасит всё русское тесто, и оно поднимется. Не надобно высказывать презрение к закваске, иначе мы век останемся при Губаревых, Ратмировых, Балебаевых, Биндасовых, Ворошиловых, Суханчиковых, Тугиных и „снисходительных“ генералах»[332]«Дыме». «Есть 4 строки, доказывающие, что Тургенев еще не Мессия отчаяния и безнадежности, — писал Одоевский, приводя далее рассуждение автора романа: „Великая мысль осуществлялась понемногу; переходила в кровь и плоть; выступил росток из брошенного семени, и уже не растоптать его врагам — ни явным, ни тайным“.

»[333].

Г. И. Успенский в очерке «По-хорошему и по-худому» (1888) из цикла «„Мы“ на словах, в мечтаниях и на деле» поставил «Дым» Тургенева в один ряд с теми произведениями, в которых нашла отражение драма, разыгравшаяся в русском обществе того времени. «Унижение человеческого достоинства — вот что именно и ужасно, что собственно и потрясает в этой современной культурной драме», — писал Успенский. — Трагическая судьба Ирины — еще одно доказательство «бесчеловечья людей, среди которых прошла ее жизнь»[334].

Положительно отнеслись к «Дыму» А. Д. Галахов и А. В. Никитенко. И тот и другой дали высокую оценку именно критической части романа, касающейся «текущей действительности»[335].

«Многие недовольны тем, что Тургенев будто бы обругал Россию. Конечно, он выказывает себя не особенно благосклонным к ней. В романе веет дух недовольства всем, что делалось и делается в ней <> Народности нашей роман почти не касается. Весь он сатира, чуть не памфлет на наших заграничных шатунов обоего пола. Особенно достается аристократам и политикам: это им и поделом» (Никитенко,

В письме М. В. Авдеева к Тургеневу от 19 июня (1 июля) 1867 г. выделялись как художественное новаторство сатирические сцены «Дыма»; «любовные сцены» романа, с точки зрения Авдеева, были «прелестны, как всегда». Касаясь недостатков «Дыма», Авдеев писал: «Не удовлетворила меня мысль, которая проглядывает у Вас, о недоразвитости нашей для политической жизни и в конце — политический индифферентизм Ваш: тут бы следовало высказаться Вам, и опять-таки именно Вам, гораздо положительнее и дать свою программу <> Теперь уже — без политических солений и пикулей нам всё кажется пресно, и это Вам доказывает, между прочим, нашу дозрелость до этой жизни. Что вся здешняя жизнь — дым, это можно говорить в минуты мизантропии, и было уже Вами высказано несравненно определеннее; но что все наши русские повороты — дым, направляемый дуновением сверху, — совершенно верно…» (Т сб,

Весьма положительная оценка романа Тургенева содержалась и в письме А. Н. Плещеева к А. М. Жемчужникову от 15 (27) июля 1867 г. «Что касается до меня, — писал Плещеев, — то я от „Дыма“ пришел в неистовое восхищение. Кроме того, что это высокохудожественная вещь, напомнившая прежнего Тургенева — автора „Записок охотника“, „Рудина“ и пр., — <> я нахожу, что и с большей частью того, что высказывает Потугин, нельзя не согласиться <> Меткость и язвительность некоторых выражений не уступят грибоедовским и не умрут, как они. Это верно. Видно, что накоплено у человека, что не чернилами, а кровью сердца писалось, и все на него озлобились: и „Весть“, и реалисты, и английский клуб, и славянофилы»[336].

В этом же письме Плещеев сообщал Жемчужникову, что И. В. Павлов «очень озлобился на Тургенева за „Дым“». По мнению Плещеева, Павлова больше всего огорчило, что Тургенев в своем романе «общину задел»[337].

Роман Тургенева «Дым» привлекал к себе внимание критиков и исследователей русской литературы и после смерти писателя. Этот интерес никогда не был нейтральным или только эстетическим. «Дым» продолжал возбуждать споры, и споры эти всегда касались самых насущных вопросов общественной жизни. Это говорит о том, что широта сатирических обобщений образов «Дыма» сделала роман значительным явлением не только русской литературы, но и русского освободительного движения.

[338].

«Дыме» см.: Кузнецова В. Критическая борьба вокруг романа И. С. Тургенева «Дым». — Уч. зап. Калинингр. пед. ин-та, 1961, вып. 9, с. 10–33.

«молодой эмиграцией» посвящены несколько глав VII т. «Былого и дум». Общественно-политические причины раскола в русской эмиграции 1860-х годов исследованы Б. П. Козьминым в статье «Герцен, Огарев и „молодая эмиграция“» (Козьмин –577).

310. См. «Воспоминания о Белинском» И. С. Тургенева и письмо Тургенева к М. В. Авдееву от 30 марта (11 апреля) 1867 г.

Писарев, т. 4, с. 424) и письмо Н. А. Некрасова Д. И. Писареву ( –86).

312. Писарев, т. 4, с. 424–425.

313. Н. К. Михайловский в это время по приглашению П. А. Гайдебурова вел критической отдел газеты «Гласный суд» (см.: Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. СПб., 1900. Т. 1, с. 42–43).

314. Лавров П. И. С. Тургенев и развитие русского общества. — Вестник народной воли, 1884, № 2, с. 106

–108.

«Письмо Потугина о разных современных явлениях и преимущественно о том, что „дым отечества нам сладок и приятен“» (СПб Вед, 2867, № 180, 2 (14) июля).

 49, 1 мая ст. ст. и № 149, 29 декабря ст. ст.

318. Весть, 1867, № 59, 24 мая (5 июня); ср.: А. Б. Тургенев в борьбе с правительственной реакцией. (К истории некоторых образов «Дыма»). — Филологические науки, 1964, № 1, с. 161.

–1876 годах. М., 1960, с. 156–259.

320. Страхов H. H. Последние произведения Тургенева. — Заря, 1871, № 2. Критика, с. 24.

321. — Всемирный труд, 1867, № 5, с. 193.

322. Миллер О. Ф. Об общественных типах в повестях И. С. Тургенева. — Беседа, 1871, № 12, с. 270.

323. См.: М. И. С. Тургенев в карикатурах и пародиях. — Гол Мин, 1918, № 1–3, с. 203–209.

 20. т. 23, с. 20!.

Мордовченко Н. Неизвестный экспромт Тютчева. (По поводу повести Тургенева «Дым»). — Звезда, Л., 1929, № 9, с. 202–203.

«Дым» было напечатано в «Отечественных записках» (1867, № 5, кн. I, отд. 1, с. 181–182), вслед за статьей о «Дыме» H. H. Страхова.

327. Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. М., 1962, с. 268.

«светской истории» в «Дыме» и в «Анне Карениной», упрекая Тургенева в том, что в его романе «страсть

329. См.: Е. И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М., 1963, с. 54–55.

330. Высказано предположение, что, создавая «гейдельбергские арабески», Тургенев учел «наблюдения Писемского над бытом и нравами русской политической эмиграции» (см.: «Дым». Тургенев и Писемский. Еще раз о «гейдельбергских арабесках». — Т сб, вып. 5, с. 261–265).

331. количество, масса (нем.)

332. ГПБ, ф. 539 (В. Ф. Одоевский), оп. 1, № 22, л. 114 об.; цит. по указ. статье М. А. Турьян, с. 101.

334. Успенский Г. И. Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1054. Т. X, кн. 2, с. 55–56.

335. Галахов ИВ,  1, с. 141.

336. Рус Мысль, 1913, кн. VII, с. 121.

338. См. работы Ленина «Аграрный вопрос и „критики“ Маркса» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 147, 153–154, 168, 216); «Материализм и эмпириокритицизм» (там же, т. 18, с. 214) и письма к А. А. Якубовой, Е. Д. Стасовой и Ф. В. Ленгнику (там же, т. 46, с. 54–55, с. 364). Анализ цитат Ленина из романа «Дым» Тургенева см.: Цейтлин А. Г. «Дым». — В кн.: Творчество Тургенева. Сборник статей. М.: Учпедгиз, 1959, с. 422–423; Mypaтов А. Образы романа И. С. Тургенева «Дым» в работах и письмах В. И. Ленина. — В кн.: Сборник студенческих научных работ. ЛГУ, 1963, с. 240–249.

1 2 3 4 5 6 7 8 9
Предисловие ко 2-му изданию
Примечания: 1 2 3 4 5