РЕАЛЬНЫЕ И БЫТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ "ДВОРЯНСКОГО ГНЕЗДА"
Рассказывая о том, как создавались основные художественные типы его произведений, Тургенев неоднократно указывал (применительно к образам Рудина, Кирсановых, Базарова, Потугина), что в основе этих образов почти всегда находятся какие-либо реально существовавшие лица или отдельные черты их характеров {См.: А. Г. Цейтлин. Мастерство Тургенева-романиста. "Сов. писатель", М., 1958, стр. 92-98, 143-160.}. Подтверждением этих слов писателя служат дошедшие до нас списки персонажей некоторых произведений с авторскими пометами об их прототипах.
высказаны в ряде работ о Тургеневе - большей частью в связи с образом Лизы Калитиной. Одним из признаков, по которым велись поиски прототипа, были обстоятельства биографические: не часто случавшийся уход молодой девушки из благополучной дворянской семьи в монастырь. В "Вестнике знания" в 1909 году была опубликована статья Елены Штольдер "Схимница Макария (Лиза из романа Тургенева "Дворянское гнездо")", в которой автор рассказывает о том, как она "узнала из разговоров", что "все лица романа "Дворянское гнездо" не вымышлены, а на самом деле жили", и посетила в Орле "дом и сад Калитиных, на самом же деле Кологривовых". Далее автор сообщает одну из легендарных версий о прототипе Лизы: "Немного спустя мне удалось напасть на след Лизы. Постриглась она в Тульском монастыре, а через 15 лет переехала в Орловский". Е. Штольдер посетила этот монастырь, но в то время схимница Макария (она же Елизавета Кологрявова) ужо умерла - и автор статьи подробно описывает келью умершей, приводя рассказы монахинь о подвижнической жизни отшельницы {См. "Вестник знания", 1909, Э 4, стр. 597-600.}. Другая аналогия между жизненной судьбой Лизы Калитиной и дальней родственницы Тургенева Елизаветы Шаховой, одаренной поэтессы, которая, пережив несчастное любовное увлечение, в ранней молодости ушла в монастырь, проводится в статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." {Творч путь Т, Сб, стр. 139, 142-147. Ряд дополнительных сведений о личности и судьбе Лизы Шаховой, заинтересовавшей молодого Тургенева, содержится в статье М. П. Алексеева "Е. Шахова - переводчица Мицкевича" в кн. "Адам Мицкевич в русской печати 1825-1855", изд. АН СССР, М. - Л., 1957, стр. 498.}. Но автор далек от того, чтобы считать Елизавету Шахову или других лиц со сходной биографией конкретным прототипом Лизы Калитиной, образ которой, по мнению исследователя, "явился итогом целого ряда этюдов, женской души". В той же работе указывается на общность некоторых черт Лизы и Н. А. Герцен, которую хорошо знал Тургенев. Подобные сопоставления, так же, как и установленное исследователями сходство Лизы Калитиной с петербургской знакомой писателя, графиней Елизаветой Егоровной Ламберт, служат источником для суждений о том, как отбирал и творчески перерабатывал Тургенев подсказанный ему живой действительностью материал.
Сходство Лизы с E. E. Ламберт, известной в великосветских кругах своей религиозностью, строгостью нравственных принципов, интересом к философским основам христианства, устанавливается по признаку интеллектуального и духовного родства. В специальном исследовании на эту тему проф. А. Гранжар {H. Granjаrd. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs". Paris, 1960, стр. 14 и след.} прослеживает историю отношений и переписки Тургенева с E. E. Ламберт и приходит к справедливому выводу, что эта женщина, связанная с писателем "симпатией чувств", по собственному его выражению, и импонировавшая настроениям Тургенева в 1856-1857 гг., сыграла некоторую роль в истории замысла "Дворянского гнезда". Письма самого Тургенева к этой корреспондентке, исполненные элегической настроенности, сожалений об уходящей молодости, размышлений о счастье, о любви, о долге, напоминают внутренний мир Лаврецкого, а нравственные искания самой E. E. Ламберт, известные нам по ее письмам, частично отразились в образе Лизы Калитиной. Но исследователь преувеличил общее влияние E. E. Ламберт на Тургенева, якобы стихийно стремившегося к христианству. Известная прямолинейность выводов сказалась и в параллели между Лизой и гр. Ламберт как ее прототипом {Этот вопрос обсуждался на расширенном заседании сектора русской литературы Института мировой литературы АН СССР, где проф. А. Гранжар выступил с докладом об основных положениях названной выше книги. Отчет см. в журнале "Вопросы литературы", 1960, Э 12, стр. 242-243.}. Принадлежавшая к высшей придворной аристократии, по самому образу жизни чуждая русской простонародной стихии, гр. Ламберт весьма далека от поэтической сущности образа Лизы Калитиной, от его национальных и гражданских основ. Можно говорить лишь о каких-то отдельных штрихах, увиденных Тургеневым в облике этой своей приятельницы, как и других окружавших его женщин, и воплощенных писателем в цельном, едином, собирательном образе его любимой героини.
Собирательным по существу является также образ Лаврецкого. Указывалось на его сходство в отдельных биографических моментах с реально существовавшими лицами, например, с Н. П. Огаревым {См.: Г. Доке. Огарев и Тургенев. "Slavia", 1939, R. XVI, s. 1, стр. 79-94; здесь же приводятся факты, указывающие на то, что прототипом жены Лаврецкого Варвары Павловны является первая жена Н. П. Огарева - М. Л. Рославлева. М. Л. Рославлева и А. Я. Панаева в качестве прототипов Варвары Павловны упоминались и ранее в статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." (Творч путь Т, Сб, стр. 136).}. Но во всех исследованиях в то же время отмечается, что образ Лаврецкого вобрал в себя многие личные настроения самого Тургенева и что повествование о нем изобилует автобиографическими деталями.
Рукопись романа расширяет наше представление об автобиографическом характере некоторых подробностей повествования. Особенно показательны в этом отношении страницы, посвященные истории рода Лаврецких и описанию жизни героя до начала действия романа (главы VIII-XII). Глава о предках Лаврецкого состоит из 26 страниц чернового, обильно правленного текста. Кроме стилистических исправлений, обращают на себя внимание такие замены текста: прадед Федора Ивановича Лаврецкого Андрей первоначально в рукописи всюду назван Тимофеем (иногда Иваном, л. 46) и соответственно сын его - Петром Тимофеевичем. Характерно, что эти имена встречаются и в родословной самого Тургенева {См.: H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 4-8. В поколенной росписи рода Лутовиновых встречается и самая фамилия Лаврецких, в частности Мавра Ивановна Лаврецкая, ставшая женой Ивана Андреевича Лутовинова (ИРЛИ, Р. 1, он. 29, Э 87, л. 92).}. В окончательном тексте говорится, что родоначальник Лаврецкий выехал из Пруссии в княжение Василия Темного и "был пожалован двумя стами четвертями земли". В автографе первоначально была названа не Пруссия, а Венгерская земля {Родоначальник Тургеневых выехал из Золотой орды также при Василии Темном (там же).}, а в том месте, где должен был быть указан размер земельного надела, в рукописи оставлено пустое место с многоточием - очевидно, Тургенев где-то собирался уточнить цифру и сделал это позже, уже не в черновой рукописи.
В первоначальной редакции приводилось значительно больше подробностей из семейной хроники Лаврецких, чем вошло в окончательный текст. В частности, подробнее описывались, "страшные дела" Тимофея Лаврецкого и его сына Петра, прадеда и деда героя - жестокие методы обучения дворовых мальчиков ремеслу, картина оскудения некогда богатых хозяйств, произвол и беспутство поместных прожигателей жизни (см. варианты к стр. 149, 152).
Ивановича Лутовинова, между жизненной судьбой отца Лаврецкого Ивана Петровича и деградировавшего вольтерьянца Ивана Ивановича Лутовинова {H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 13-15; ср. Т, СС, т. V, стр. 439.}. Отзвуки семейных преданий о роде Лутовиновых встречаются и в других произведениях Тургенева, например в рассказах "Три портрета" (1846), "Три встречи" (1852), причем некоторые детали из жизни "людей екатерининского времени" в этих рассказах сходны с описанием того же времени в "Дворянском гнезде" (характеристика старого дома в Васильевском и фамильных портретов, появившаяся в автографе романа в виде позднейшей вставки).
За счет автобиографического материала значительно расширен в автографе текст в главе о воспитании молодого Лаврецкого. Так, вначале было сказано, что единственными игрушками Феди в детстве были три картонные фигурки, которые по воскресеньям разрешалось ему перекладывать с места на место. Во втором варианте единственным развлечением маленького Феди было воскресное посещение обедни (см. варианты чернового автографа к стр. 161, строки 15-32). Затем на полях появляется большая вставка о любимой книге Феди Лаврецкого - "Эмблемы и символы" Максимовича-Амбодика, - книге, которую читал и маленький Тургенев (см. ниже, стр. 507). Добавлена также на полях сатирическая характеристика "системы" Ивана Петровича, при помощи которой он хотел воспитать из сына спартанца (в автографе: "гражданина, спартанца" - этот вариант не зачеркнут), и обобщение: ""Система" сбила с толку мальчика, поселила путаницу в его голове, притиснула ее" (стр. 162-163, строки 18-4) {В воспоминаниях о Тургеневе Н. А. Островской говорится, что, по признанию самого писателя, изображая "спартанское" воспитание Лаврецкого, он изобразил себя и своего отца (Т сб (Пиксанов), стр. 122). В письме Тургенева к П. Виардо от 25 июня/7 июля 1858 г. сообщаются сведения о воспитании детей M. H. Толстой, сходные с тем, о чем рассказано в "Дворянском гнезде". Тургенев пишет: "Он <В. П. Толстой> проводил по отношению к ним систему сурового обращения; он доставлял себе удовольствие воспитывать их на спартанский лад, сам ведя образ жизни совершенно противоположный. Подобные вещи случаются часто: люди таким образом доставляют себе удовольствие быть и порочными и добродетельными - добродетельными за чужой счет" (Т, Письма, т. III, стр. 224 и 418).}.
прилегавших к обрывистому берегу реки Орлик {Н. Чернов. Литературные места Орловского края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; автор ссылается на рассказ "Несмертельный Голован" Н. С. Лескова, описавшего те же, что и Тургенев, места над обрывом Орлика.}. В этой местности, над рекой, в конце Октябрьской улицы (б. Дворянской), находится старинный дом, который известен среди орловчан как "дом Калитиных". По свидетельству старожилов, Тургенев с большой точностью описал в романе действительно существовавший в названной местности дом и окружавший его большой сад {Н. Чернов. Литературные места Орловского края. Изд. 2. Орел, 1961, стр. 19-20; ср.: "Орел". Материалы для описания Орловской губернии. Изд. П. Александрова, Рига, 1903, стр. 34; "Орловский вестник", 1913, Э 198 от 22 августа; И. А. Бунин. Повести. Рассказы. Воспоминания. "Московский рабочий". М., 1961, стр. 347-348.}.
Хорошо знакомые ему края описал Тургенев и в тех главах романа, где рассказывается о родовом имении Лаврецких - Васильевском. В своих воспоминаниях о совместных охотах с Тургеневым летом 1858 г. А. А. Фет указывает, что, как он достоверно знает, действие романа "Дворянское гнездо" в той части, где говорится о Васильевском, "перенесено Тургеневым в Топки", имение писателя в Малоархангельском уезде Орловской губернии. В романе отразились реальные впечатления писателя от одной из таких поездок в Топки вместе с Фетом: окрестный пейзаж, картина запустения старого дома, встреча с крепостным слугой Антоном, церемония обеда и т. д. При этом автор воспоминаний уточняет некоторые детали: "Описание старого флигеля, в котором мы остановились, верное в тоне, весьма преувеличено пером романиста. По раскрытии ставней, мухи действительно оказались напудренными мелом, но никаких штофных диванов, высоких кресел и портретов я ее видал" {Фет, стр. 277-278.}.
Если учесть, что упоминаемое Фетом описание старинного барского быта - мебель екатерининских времен, портреты предков и т д. - представляет в автографе позднейшую вставку в текст, как и описание одичавшего сада, старинных лип, небольшого пруда о чем нет никаких упоминаний в рассказе Фета о Топках, то можно предположить, что Тургенев при последней отделке романа в описании объединил Топки и свое любимое Спасское, с его поэтическим садом, светлым прудом, липовой аллеей и домом, где висели родовые портреты и сохранялась старинная фамильная мебель.
Особое место занимает в романе фигура Лемма. Человек чистой души, он один из тех, кому автор предоставил право обнажать нравственную сущность героев, судить их судом совести. Значительна для Тургенева в собственная судьба Лемма. Оторванный от родной почвы немец-музыкант, который по своей одаренности мог бы стать в ряду великих композиторов своей родины, он становится жертвой губительных для таланта обстоятельств. Страницы биографии Лемма (глава V) вырабатывались в автографе с особой тщательностью: многие строки, фразы, слова имеют по несколько вариантов. Варьируется возраст немца (год рождения 1796, затем 1798, затем 1790, в окончательном тексте - 1786), отыскиваются наиболее выразительные портретные штрихи, в рассказе о бродячей жизни музыканта отбираются наиболее характерные и вместе с тем трагические подробности.
Образ Лемма занимает особое место в эстетической системе писателя, поставившего перед собой задачу сделать самую музыку объектом художественного изображения, передать литературными средствами силу ее эмоционального воздействия. Тургенев говорит об этом в письме к Л. Н. Толстому от 17/29 января 1858 г., отзываясь о его рассказе "Альберт" ("Музыкант"): "Мне странно, однако, почему Некрасов забраковал "Музыканта"; что в нем ему не понравилось, сам ли музыкант, возящееся ли с собою лицо? Боткин заметил, что в лице самого музыканта недостает той привлекательной прелести, которая неразлучна с художественной силой в человеке; может быть, он прав; и для того, чтобы читатель почувствовал часть очарования, производимого музыкантом своими звуками, нужно было автору не ограничиться одним высказыванием этого очарованья" {Т, Письма, т. III, стр. 188.}.
Тургеневу хорошо был известен тип немца, учителя музыки - и по собственным наблюдениям {А. Д. Галахов в своих воспоминаниях "Сороковые годы", рассказывая о московских встречах Тургенева со Щепкиным, Садовским и Шуйским, добавляет, что на эти встречи являлся "какой-то немец, может быть, подлинник Лемма (в "Дворянском гнезде"), мастерски игравший на фортепьяно" (Историч Вестн, 1892, Э 1, стр. 140).}, и по предшествующей русской литературе { А. П. Степанов. Постоялый двор. СПб., 1835; М. С. Жукова. "Дача на Петергофской дороге". - 03, 1845, т. 39, Э 4, отд. 1, стр. 255-326.}, но в самой тональности повествования о Лемме сильнее всего сказались традиции немецкой романтической литературы 20-30-х годов XIX века, широко привлекавшей образную музыкальную стихию для психологической характеристики героев {В этом смысле характерна "Музыкальная жизнь Иосифа Берглингера" Ваккенродера в его книге "Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного", изд. Л. Тика, М., 1826 (в русском переводе С. П. Шевырева, Н. А. Мельгунова, В. П. Титова). Вариации той же биографической схемы имеются у Гофмана. См. примечания М. П. Алексеева к "Моцарту и Сальери" в изд.: Пушкин. Полное собрание сочинений, АН СССР, т. VIL M., 1935, стр. 539 и следующие.}. Усвоению этих традиций способствовало личное пребывание писателя в 30-е годы в Германии, а также общение с русскими шеллингианцами, пропагандировавшими в России немецкую романтическую литературу - и прежде всего с известным меломаном и философом В. Ф. Одоевским.
Неоднократно отмечалось, что "Дворянское гнездо" музыкально, как ни одно из произведений Тургенева {А. И. Белецкий. В мастерской художника слова. - В кн.: Вопросы психологии и теории творчества, вып. VIII, Харьков, 1923, стр. 245-246.}. В нем много говорится о музыке, и действующие лица часто предстают перед читателем в момент музицирования - игры на фортепьяно, пения. Отношением к музыке характеризуются многие персонажи - Лиза, Варвара Павловна, Паншин и другие. Высокой музыкальностью отличается самый язык романа, звукопись - важнейший элемент пейзажной лирики в "Дворянском гнезде". Во всей этой многообразной музыкальной стихии композиционно выделяется лирическая мелодия Лемма. Музыкальные композиции Лемма оттеняют моменты высокого душевного напряжения героев, языком музыки Лемма рассказывает Тургенев о любви Лаврецкого к Лизе. Эпизод вдохновенного творческого взлета Лемма является кульминацией темы счастья в романе - темы, вокруг которой организована вся идейная проблематика произведения.
Антиподом истинного артиста-неудачника является в романе образ дилетанта Паншина. Основная функция этого персонажа в романе - типизация тех кругов чиновного дворянства, которые наиболее далеки от народной жизни. Сущность Паншина - его суетность, карьеризм, бездушие, эгоизм, его поверхностное западничество и неверие в русский народ - раскрывается в рассказе о его воспитании, в его отношениях с Лизой, с Варварой Павловной, с Леммом, с Лаврецким, с людьми из народа (кучер). Эти страницы были созданы Тургеневым уже на первом этапе работы над романом и не подверглись в дальнейшем серьезной переработке. И только одна черта Паншина - его не получившая развития одаренность, его дилетантизм - привлекла особое внимание автора. Тургенев неоднократно переделывал текст в тех местах, где говорилось об этой особенности Паншина. После слов: "Все ему далось: он мило пел, бойко рисовал, писал стихи, весьма недурно играл на сцене" (в одном из вариантов было еще "лепил статуэтки" - см. варианты Ч А к стр. 134, строки 10-11) автор делает вставку на полях: "Правда, все это выходило у него второстепенного достоинства, a la dillettante... но от этого именно оно и имело успех". Этот текст автором зачеркнут и против него сделана помета: "NB. Не после ли?". В окончательном тексте вещи своими именами называет не автор, а Лемм (стр. 143, строка 35). Еще одна деталь, сатирически оттеняющая духовное ничтожество Паншина-художника - рассказ о том, как он постоянно рисовал один и тот же пейзаж, - добавлена писателем еще позднее, уже не в автографе. Отношение самого Тургенева к дилетантизму высказано в упоминавшемся выше письме Тургенева к Толстому от 17/29 января 1858 г.: "... всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом; специализм исключает дилетантизм <...> а дилетантом быть - значит быть бессильным".
Несомненное воздействие на образную систему "Дворянского гнезда" оказало творчество Пушкина, благоговение перед которым, по собственному признанию Тургенева, наложило отпечаток на всю его деятельность {Об этом говорится в письме Тургенева к А. И. Незеленову от 5/17 декабря 1882 г. ("Русский библиофил", 1911, Э 5, стр. 59).}. Вынашивая образ любимой своей героини Лизы Калитиной, наделяя его прекрасными чертами русского национального характера, - правдолюбием, близостью к народной жизни, особым обаянием безыскусственной женственности, нравственной чистоты и силы, Тургенев был близок к пушкинскому идеалу русской женщины, нашедшему воплощение в образе Татьяны Лариной. Элементами пушкинской поэзии пронизана тема любви в романе, самая ткань повествования, отдельные сюжетные ситуации {См.: И. Эйгес. Значение Пушкина для творчества Тургенева. - "Литературная учеба", 1940, Э 12, стр. 75; W. Ledniсki. The Nest of Gentlfolk and the "Poetry of Marriage and the heart" в его книге: "Bits of Table Talk on Pushkin, Mickiewicz, Goethe, Turgenev and Sienkiewicz", the Hague, 1956, стр. 60-86.}.
Социальная проблематика "Дворянского гнезда" в соотношении с этическими исканиями действующих лиц романа (размышления их о долге и счастье) преемственно связана с теми же проблемами в повести Герцена "Долг прежде всего" (1854). Эта повесть вышла вторым и дополненным изданием в 1857 году - незадолго до того, как Тургенев, перед началом работы над "Дворянским гнездом", посетил Герцена в Лондоне {По мнению А. С. Долинина, предки Лаврецкого введены в роман "по образу и подобию" рода Столыгиных у Герцена, в той же последовательности смен различных поколений и с той же целью - вступления к рассказу о центральном герое. При этом указывается на совпадение обстоятельств смерти Ивана Петровича Лаврецкого в "Дворянском гнезде" и Льва Степановича Столыгина в повести Герцена (А. С. Долинин. О книге В. А. Путинцева "Герценписатель". - Ученые записки Ленинградского госуд. педагог, ин-та, 1954, т. IX, вып. 3, стр. 306).}.