24 февраля (8 марта) 1851 г. Москва
Москва. 24 февр. 1851.
Чрез несколько минут после того, как я послал к Вам свое письмо, получил я Ваше,1 любезнейший Иван Сергеевич. Я был в ужасном раздражении и сплине, когда писал к Вам, и оттого мое послание, я чувствую, вышло как-то уродливо официально и пошло. Теперь постараюсь вознаградить это, подробно описавши Вам, что тут у нас творится нового и замечательного.
Начать с того, что в эти дни тут только и толков (разумеется, в известных кружках), что об Вашем последнем рассказе.2 Я уже писал к Вам, что он произвел на меня самое приятное впечатление. Под наитием его, я прихожу на другое утро к Кобра-Капелла.3 Тот уже прочел Ваш рассказ - и облизал, высосал и обнюхал его до совершенства. - Разговор сейчас начался, как и следовало, об этом новом произведении Вашего таланта. Был длинный спор, Кобра-Капелла проникал в самые сокровенные изгибы искусства вообще и Вашего дарования в особенности, и, наконец из всего разговора составилось следующее заключение, принадлежащее Боткину, и с которым я однако не совершенно и далеко не во всем согласен: разумеется, нечего и говорить про то, что содержание Вашего нового рассказа шире, нежели во всех Ваших прочих произведениях. Задача была огромная и превосходная - но, к сожалению, в исполнении видна страшная поспешность. Боткин говорит, что подобное произведение надо было долго "носить во чреве своем" для того, чтобы все вышло кругло и определенно, тогда как теперь, напр<имер>, фигуры мальчиков очерчены очень бегло, и с этим я не мог не согласиться. Действительно, кроме Павла и Кости, все прочие мальчики совершенно незаметны. Ваня, мне кажется, Вам не удался, также и Федя. Во всем рассказе бездна удивительных подробностей, - подробностей, которых, смело можно сказать, нет даже у Гоголя, но целостная картина не рисуется, общего впечатления недостает. - А некоторые подробности - я совершенно от них замирал: напр<имер>, этот звук, который среди ночной тиши вдруг несется над рекою, потом местоположение, и бездна других, самые рассказы - все это такая роскошь, что душа насквозь проникается каким-то ужасно поэтическим чувством, (Вместо: ужасно поэтическим чувством - было: ужасным, поэтическим чувством.) но в целом есть большие недостатки. Мне кажется, надлежало бы, чтобы над всею этою картиною лежал какой-нибудь фантастический характер, - потому что в этом маленьком очерке Вы взяли наш народ со всеми его таинственными поверьями, (Вместо: таинственными поверьями - было: преданиями.) суеверьем и т. д., - и этого-то характера нет, да и, вообще сказать, рассказы мальчиков (Вместо: рассказы мальчиков - было: рассказы эти.) очень мало действуют на читателя. Боткин говорит, что это оттого, что во всем рассказе не видно экономии: один рассказ тотчас же прерывается другим и нет отдыху читателю, нет промежутков, которые давали бы опомниться и прочувствовать вполне свое впечатление. Вот краткий перечень того, об чем говорили около 2 часов. Résumé тот, что вообще во всем рассказе нет общей нити, и оттого нет этого (Вместо: и оттого нет этого - было: и нет этого.) сильного, какого-то даже иногда смутного чувства, которое выносишь из всякого поэтического произведения, а Ваш рассказ должен был произвести это впечатление, потому что все-таки он принадлежит, по моему мнению, к лучшим Вашим произведениям, и исполнен подробностей высокопоэтических и нигде их столько не заключено разом, сколько в нем.4 от кушанья, а, между тем, все-таки хотят анализ править, из чего оно состоит и по всем ли правилам гастрономического искусства оно составлено.
Поговорим теперь о Драшусове. Как я уже Вам писал, он отдал мне 100 р<ублей> сер<еребром>, но дело в том, что он сказал, будто бы не знает, сколько Вам должен. Тогда я отвечал ему, что Вы тоже не помните, но во всяком случае не менее 150 р<ублей> с<еребром>. Он это число принял с радостью, но теперь, когда у Вас нашлась записка, то можно было повести лучше и не отказываться от 190 талеров. Поэтому нельзя ли Вам будет написать ему несколько строк и напомнить ему, сколько он Вам должен, а я уже тогда адресуюсь к нему. Пусть хоть он мне отдаст другие 100 руб<лей>. Пожалуйста, уведомьте меня, как бы тут поступить мне...5
Кетчер во фрейлины еще не произведен.6 Графиня очень больна теперь; она простудилась и лежит постоянно теперь. Через силу она сделала Вам приписку в моем прошедшем письме. Напишите ей непременно. - Об Аксакове я передал Ваше поручение Грановскому.7-- Ах! еще маленький анекдот, - но ради Бога, чтоб он остался между нами. Кобра-Капелла узнал о Вашем рассказе, как Вы провели вечер у отрекомендованной им дамы в маскараде, и он уверяет, что Вы оттого это рассказываете, что Вы не успели в своих исканиях и были ею деликатно выпровождены. Какая Кобра-Капелла! Он говорит, что дама эта очень недурна и будто ей не более 26 или 27 лет, и ссылается в этом на авторитет Кетчера, который тоже уверяет, будто бы она очень презентабельна и даже хороша. Но, пожалуйста, об этом ни слова. Еще успеете тут в Москве отмстить Кобре.
Тот же Кобра-Капелла вчера таял от какой-то актрисы под названием Марья Ивановна Иванова. Он говорит, что Вы ее видели, но она Вам не понравилась. Значит, что мне она понравится, потому что с знаменитого нашего посещения Малого театра - показали Вы, что не имеете вкуса, о! Драгоценный Иван Сергеевич! Человек, которому не нравится Ирка,8
Еще забыл. Когда я получил Ваше письмо, у графини был Грановс<кий>, и мы послали за шампанским Лелегар и Дельбек. Хорошо, а все не Редерер!9 Уж Вы преувеличиваете его достоинство!
Прощайте, драгоценный Иван Сергеевич. Будьте веселы, и главное - здоровы! Пожалуйста, напишите мне ответ. Жду его.
Искренне Вас любящий
Примечания
1 Письмо Тургенева из Петербурга, помеченное 16 февраля 1851 г. (см.: Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 91--92).
2 "Бежином луге", см. 5-е примечание к письму Феоктистова от 21 февраля 1851 г.
3 Прозвище В. П. Боткина. Произошло от названия очковой змеи кобра де капелла ("шапочная змея") или просто - кобра. аспида ("плюющая змея") (см.: Энциклопедический словарь/Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1897. Т. 20, кн. 39. С. 463--464). Из ответного письма Тургенева к Феоктистову от 4--13 марта 1851 г.: "Да скажите Кобре-Капелле, что я его щекочу под горлом. Змеи вообще это любят" Т. 2. С. 96).
4 "Что касается до Ваших замечаний насчет "Бежина луга" - то во многом согласен - в ином нет. Напр., я вовсе не желал придать этому рассказу фантастический характер - это не немецкие мальчики сошлись - а русские. Самое верное замечание сделал мне Дудышкин - сказав, что мальчики у меня говорят как взрослые люди" (Т. Письма. (2-е изд.). Т. 2. С. 95).
5 О Драшусове см. письма Феоктистова и примечания к ним - от 21 февраля 1851 г. (1-е), 24 февр. 1851 г. (8-е), 1 марта 1851 г. (8-е), 17--18 марта этого же года (9-е).
6 Отклик на строки из тургеневского письма от 16 февраля 1851 г.: "Кстати, здесь распространился слух, что Кетчер произведен во фрейлины; но я, однако, сомневаюсь - хотя бы весьма желал видеть шифр на декольтированном его плече" (там же. С. 92). (1806(?)--1886) - врач, переводчик, литератор круга А. И. Герцена, Н. П. Огарева, Н. В. Станкевича, В. Г. Белинского, позднее - Грановского, отличался экстравагантностью поведения и внешнего облика, что зачастую делало его неудобным в общении (см.: оценку Герцена в 4 ч. "Былого и дум", гл. XXXIII; также: Чичерин. С. 134--139). Шутка Тургенева вызвана, скорее всего, именно этими сторонами натуры в целом симпатичного ему человека. С годами Феоктистов стал судить о Кетчере еще более жестко как о характерном представителе, по его мнению, мелкотравчатой среды Грановского. Полемизируя с А. В. Станкевичем (см. изданный им в 1887 г. биографический очерк "Н. X. Кетчер. Воспоминания А. В. Станкевича"), он создал, по существу, глубоко антипатичный образ Кетчера (см.: Феоктистов. С.
7 Ответ на просьбу Тургенева (касалась К. С. Аксакова): "... Аксаков был в Петербурге - и ко мне заходил - не застал меня дома - и не оставил своего адресса, так что я никак не мог отплатить ему его визит - он так и уехал. Доставьте ему через Грановского мой поклон и мое сожаленье, что не видел его здесь" (Г. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 92).
8 Шутливые пассажи Феоктистова и Тургенева об Ирке (см. письмо Феоктистова от 1 марта 1851 г. и тургеневское письмо к нему от 4--13 марта 1851 г.) скорее всего восходят к их совместному посещению московского спектакля с участием снискавшей шумный успех танцовщицы Матиас (Mattias) Ирки (1829--1858). Родилась в Лионе в семье, корни которой связаны с Венгрией. Подростком была увезена в Париж, где стала ученицей первого балетмейстера Королевской Музыкальной Академии - Ж. Мезилье. Дебютировала на сцене театра в Руане. Два года танцевала на сцене Королевского театра в Гааге. В 1847 г. темпераментная и миловидная актриса вошла в труппу императорского московского театра (первое выступление на сцене Большого театра 17 сентября 1847 г.). Исполняла многочисленные танцевальные партии в операх и балетных спектаклях, выразив наметившуюся в балете тягу к яркой характерности ("Эсмеральда" А. С. Даргомыжского, "Пахита" Э. Дельдевеза, "Катарина, дочь разбойника" Ц. Пуни, и проч.). 9 января 1851 г. в бенефис М. Д. Львовой-Синецкой выступала вместе с Фанни Эльслер (Бенефис г-жи Львовой-Синецкой//Ведомости московской городской полиции. 1851. 9 янв., No 6. С. 1). Лучшей в репертуаре Матиас стала заглавная роль в "Гитане, или Испанской цыганке" (муз. Д. Обера, И. Шмидта), которая, по свидетельству биографа, испонялась ею с особенным увлечением и грацией. "Неоднократно восторженный партер осыпал ее цветами в этой роли..." (Драматический альбом с портретами русских актеров и снимками с рукописей / Изд. П. Н. Арапова и Августа Роппольта. М, 1850. С. 231). 30 апреля 1853 г. этим спектаклем завершилось пребывание Матиас в России, откуда она уехала в Париж, а затем на гастроли в Америку. См.: Русский балет от возникновения до середины XIX века. Л.; М., 1958. С. 284; Чернова Н. Ирка Матиас в Москве//Советский балет. 1991. No 2. С. 48--50.
9 Реакция на строки из письма Тургенева от 16 февраля 1851 г.: "... вчера мы страшно много пили - Зиновьев, Корш, Якушкин, Маслов, Тютчев и я - у Дюссо. Пили новое шампанское, Лелегар и Дельбек - гораздо лучше Редерера" Т. 2. С. 92).