29 марта (10 апреля) 1852 г. Москва
29 марта. 1852.
Милый Тургенев, - вовсе не думал я писать к Вам до самого Вашего приезда, который, вероятно, скоро будет, - но одно обстоятельство заставляет меня взяться за перо. В Петербург поехал г. Корнилевский, - тот самый, который приходил к Вам в Москве переписывать бумаги по моей рекомендации и после которого Вы должны были выставлять рамы у окон. Этот г. Корнилев<ский> просил у меня рекомендательного письма к И. И. Панаеву "для занятий литературою". Я не дал этого письма и опасаюсь, что он явится все-таки и назовется "моим другом". Ради Бога, спасите меня от этого нарекания, скажите Панаеву, что я этого господина едва знаю, что он хам беззастенчивости и что между нами вовсе нет отношений Ореста и Пилада.
У меня тут была маленькая неприятность по поводу Вашей статейки о Гоголе, помещенной в "Мос<ковских> Вед<омостях>",1 но об этом при свидании. Когда же оно будет? Жду с нетерпением.
Ваш Е. Феоктистов.
На обороте письма:
Его Высокоблагородию Ивану Сергеевичу Тургеневу.
Примечания
1 Феоктистов имел в виду события, последовавшие за публикацией статьи Тургенева о смерти Гоголя, которые завершились для него и Боткина полицейским надзором (длился до 1856 г.) и приказом для молодого кандидата поступить на государственную службу (см. также 5-е примечание к предшествующему письму от 24 марта). Осенью Феоктистов отправился с семейством Салиас в Крым и поступил на службу в Симферополе. Свою версию событий он изложил в мемуарах (Феоктистов. "толстяком", "толстым другом", о других говорит отстраненно), пересказывает только что пережитые события и дает им свою интерпретацию. В письме от 28 апреля 1852 г. (датируется по почтовым штемпелям, первый: Москва. 1852. Апреля 28; второй - Тамбов. Мая 1852; на полях рукой неизвестного лица карандашная помета: 27--<18>52. Москва; письмо в копии) она пишет; "У нас здесь было много нового - но писать не могу, и туда едва не попался как кур во щи (Так в копии.) ваш Толстый друг, который еще вам и не пишет. В моем последнем письме я говорила вам, что он занят очень. Теперь меньше занятий - и, вероятно, он напишет. Кстати, новость литературная - здесь в Клубе говорили, будто бы Тургенева за то, что он напечатал статью о Гоголе в "Моск. Вед." посадили на два месяца на съезжую - а потом приказали выслать из обеих столиц. Видите ли, говорят, что статья эта была Мусиным-Пушк<иным> запрещена, а Тург<енев> переслал ее своим двум друзьям в Москву, из кот<орых> один - отдал ее в "Ведомости", а другой хлопотал будто бы, не зная, впрочем, что статья запрещена, - чтобы ее тотчас напечатали. Вероятно, это незнание спасло приятелей - Ф<еоктистова> и Б<откина>. Что же касается до Тур<генева>, то ему велено жить в Орловской деревне. Впрочем, это все слухи - а верного ничего нет, поэтому я и не советую вам писать мне об этом" (РО ИРЛИ, No 25164, л. 107--108). Вскоре в письме от 4--5 мая 1852 г. (датируется по штемпелям: Москва. 1852. Мая 5--4; Письмо в копии) Салиас снова вернулась к этим событиям: "Здесь все тихо, и становится монотонно - и если бы не хлопоты вашего Толстого друга, то мы бы забыли о делах и деловых людях. Теперь это все кончилось чрезвычайно благополучно - для толстяка конечно, - не предвиделось, чтобы дело кончилось слишком дурно, хотя его и стращали. Я оставляю его в Москве - заплывшего жиром и сбрившего усы, отчего он стал крайне дурен. Новостей нет - никаких, ни простых, ни литературных, кроме той, что Тург<енев> сидит в Петерб<урге> в частном доме, и потом будет выслан из обеих столиц на житье в Орловской его деревне. Говорят, это не только за напечатание статьи, сколько за грубость Мусину-Пушкину. Впрочем, ничего разобрать нельзя отсюда - вести, приходящие из Петерб<урга> изменяют колорит, как хамелеоны. Верно то, что он сидит" (там же, л. ПО об. --111). Позже, 21 мая 1852 г. (год не проставлен; письмо (в копии) датируется по содержанию), она говорит более открыто: "Вы меня спрашиваете, что было с Е<вгением> М<ихайловичем>. Ужели вы из последнего письма не поняли. Вся беда за статью о Гоголе обрушилась на него - он прошел, однако, счастливо разные допросы, и наконец - это кончилось благополучно. К нему были милостивы (хотя он и был - без вины виноват) и приказали поступить немедленно в службу. Я боялась для него других последствий - ручаться было нельзя, что и его, как Т<ургенева>, вышлют из обеих столиц. Это значило бы погубить всю его жизнь и карьеру. Слава Богу, этот удар миновал его" (там же, л. 113 об. --114). Библиографию документального изучения вышеизложенной системы фактов см. в 23-й сноске вступительной статьи публикации.