14 (26) января 1852 г. Москва
14 января. 1852.
Очень мне совестно, милый Иван Сергеевич, что я до сих пор не отвечал на Ваше письмо. Если бы Вы знали бездну мелких занятий и дел, которые не давали мне покою в последнее время, то, вероятно, не посетуете на меня. - На днях получен здесь "Современник" и в нем Ваша статья на "Племянницу".1 По прежнему примеру я и теперь скажу Вам свое мнение откровенно об этом произведении Вашего пера. - Нечего и говорить, что вся статья сверху донизу написана ужасно умно и вполне блестящим образом. С некоторого времени уже не приходилось читать в наших журналах таких литературных статей. Но кроме этого достоинства есть еще другая сторона - а именно, - должно взглянуть на эту статью по отношению ее к графине. Здесь нельзя не согласиться, что недостатки ее романа взяты Вами очень верно и ловко и развиты блестящим образом. Но жаль только, что, преимущественно обратившись в эту сторону, Вы не обратили такого же внимания на другую, положительную, то есть - достоинства романа, поэтому на многое было совсем не указано. А характер Мери и многие другие стороны, право, стоили, чтобы взглянуть на них. Есть также несколько выражений, которые выходят достаточно жесткими и желалось бы их несколько смягчить. Вообще же, если сказать свое мнение о статье, то вот Вам мое: Но это мнение мое личное, - графиня же крайне недовольна статьею, находит ее весьма неблагоприятною для себя и думает, что она только повредит роману.2 Между нашими литераторами мнения также различны. На Вашей стороне преимущественно Грановский и потом Галахов, (После: Грановский и потом Галахов, - строка заретуширована. Последующая фраза: вписана.) и некоторые другие, есть и против Вас. Вот Вам подробное изложение того, какое впечатление произвела статья на меня и на других.
Ну, как Вы поживаете? Тут скука неистовая; теперь уже поневоле, если бы даже и не хотел, приходится заниматься. Боткин приехал сюда из Петербурга что-то мрачным.3 Что это Вы там сделали с ним?
<ам> собираемся у Кудрявцевых и Галаховых, а по субботам у графини, где всякий раз бывают те же самые лица со включением Каткова и Галахова. Вообще в эти субботы не скучно, но они уже имели несчастие навлечь на себя гнев Кетчера, дурака Пикулина (Вместо: дурака Пикулина - было: пискаря Пикулина)4 5 во имя того, что она меняет старых друзей на новых. Разумеется, на все это должно смотреть с презрением и жалостью. Не говорите только, пожалуйста, об этом много в Петерб<урге>, потому что слухи могут дойти до Грановского и неприятно потревожат его.
Островский не читал еще своей комедии, все поправляет, но уже носятся слухи, что это - "Неожиданный случай", в широких размерах.6 Комизма ни малейшего, но зато бездна недосягаемой для толпы психологической тонкости. - Прочел я также "Ипохондрика" в 1 No "Москвитянина": неужели Вы хвалили это? Да ведь это ужас, сонный порошок, и что за завязка! По моему мнению, это ниже всякой посредственности.7 - Между прочим, скажите И. И. Панаеву, что роман его весьма нравится в Москве,8 "Маскарад" Назимову.9 До того они раздражены им. -
Грановский написал отличную речь для университетского акта, и я Вам пришлю ее. Скажите, между прочим, Панаеву, что около 15 числа, то есть чрез два дня, я пришлю ему разбор этой речи, (Вместо: этой речи - этих лекций)10 так же, как разбор различных публичных лекций, вышедших здесь на днях, который мы пишем вместе с Боткиным.11 -
Ну что Ваша красавица? Я думаю, больно Вам надоела. Пора и Вам развязаться с нею. - Выздоровели ли Вы наконец и неужели вся Ваша деятельность в нынешнем году ограничится только статьею о "Племяннице". Ведь это просто грешно! - Ах! если бы Вы знали, как бы мне хотелось побывать на недельку в Петербурге, - но увы! злостные обстоятельства не позволяют и думать об этой поездке. А тут в Москве начинаешь гнить от скуки, - только и слышно разговоров, что об Островском и К<омпании>. Но ведь уже все это куда как начинает надоедать. Был на днях бенефис Щепкина - и торжественное fiasco всего бенефиса.12 Как хотите, впрочем, - придет же в голову поставить теперь на сцену старинную комедию гр. Ростопчина и еще глупейшую комедию К. К. Павловой (перевод). - Публика просто стонала от скуки!
и веселы. Обнимаю Вас.
Е. Феоктистов.
Примечания
1 Статья-рецензия Тургенева "Племянница. Роман, соч. Евгении Тур. 4 части, Москва, 1851" за подписью "И. Т." появилась в III Отд. первого номера "Современника" за 1852 г. (ценз, разрешение 31 декабря 1851 г.). В этой статье, как известно, он дал не только оценку конкретному произведению, но изложил свою теорию романа, намечая перспективы романного жанра в России (см.: Назарова.
2 В письме к Бестужеву-Рюмину (без авторской даты, датируется предположительно: около 15 января 1852 г.) Салиас реагировала на рецензию Тургенева резко отрицательно: "На днях я была очень огорчена и теперь еще не могу без болезненного чувства вспоминать критику Тург<енева> в 1 No "Современника". Тон ее мне не нравится - какое-то глумление и ricanement. Вдобавок есть места странные (сами прочтете - судите), и я считаю, что эта критика много наделает вреда. Если о романе отзывается так дружеский журнал, что же скажут другие - враги. Нехорошо, очень нехорошо со стороны Тургенева. Лучше было вовсе не писать ничего, чем писать так. Впрочем его критика нашла самых жарких заступников в лице Грановского и Феоктист<ова>, что меня еще больше огорчило. Особенно не нравится мне место, где говорится, что одна женщина может решиться писать роман в 4 частях, и многие другие мысли, где речь идет о болтовне и проч. Прочтите внимательнее - вы увидите, что статья умная, но в высшей степени коварная и хитро задевающая. Весь Ив<ан> Серг<еевич> - со своим будто добродушием и ядовитостью из-за добродушия. Это очень меня расстроило" (РО ИРЛИ, No 25164, л. 85 об. Письмо в копии).
3 Боткин жаловался Тургеневу: "Я по приезде все хвораю - и именно простудой желудка"; "Скучно здесь до смерти" (Боткин и Тургенев.
4 См. резкую оценку Пикулина в воспоминаниях Феоктистова (приведена в 3-ем примечании к письму от 28 января 1852 г.). Никулин Павел Лукич (1822--1885) - принадлежал к кругу московской интеллигенции западнической ориентации, был дружен с Грановским, А. В. Станкевичем, К. Д. Кавелиным, А. И. Герценом и др.; врач-терапевт, адъюнкт-профессор Московского университета, редактор-издатель "Вестника садоводства", с 1854 г. женат на сестре братьев Боткиных - Анне Петровне (см.: Боткин и Тургенев. "... общий наш приятель добрый Пикулин, некогда отличный доктор, профессор Московского университета, живой, остроумный, страстный садовод, собиравший у себя также литераторов на шумные ужины..." (Чичерин. С. 141).
5 Статья Тургенева о "Племяннице" обострила разлад в московских кружках. Боткин переживал назревший конфликт как своего рода кризис сложившихся форм бытовой и духовной жизни, тех критериев, которые их определяли: "... впечатление "Разбора" меня занимает сильно, - писал он Тургеневу 7 января 1852 г. вскоре после своего возвращения из Москвы. - Но между тем слухи до нее дошли жесткие и она заранее робеет. Я говорил об этом с Феоктист<овым> и объяснял ему это дело с его разумной стороны - именно с той, что пора, наконец, говорить с дарованием Гр<афини> откровенно, и что эту откровенность она может выдержать и даже должна, что курители фимиама могут только вредить ей и проч. Что я считаю совершенной правдой. Но он в этом деле может быть не совсем прямо смотрит. Кроме этого здесь произошли разные изменения: представь себе она почти разошлась с обществом, посещающим дом Грановских. < - К этим словам в подстрочнике письма примечание Боткина: >. Надобно признаться, что это общество состоит только из Фролова, Ник. Щепкина. Кетчера и Якушкина. Кроме самих Грановских - Гр<афиня> со всеми прочими всегда мало сходилась. Уж и не знаю, что такое было до меня, но когда я воротился в Москву, то застал уже Фролова и Кетчера враждующими против Графини, а Кетчер громко проповедывал ее исключение. Как мне кажется, - тут все дело в самолюбии. Графине скучно было между этими почтенными господами и она искала сближения с Кудрявцевым, Галаховым, Катковым, чтобы составить около себя кружок менее замкнутый и исключительный и более разнообразный. Главный источник отвержения заключался кажется в том, что Графиня осмелилась искать себе другой круг, где ей несравненно свободнее и легче и не так въедаются друг в друга, как делают это наши почтенные пророки..." (Боткин и Тургенев. С. 10--11). См. также информацию из писем Боткина к Тургеневу от 16 января, а затем 11 февраля: "Феоктистов писал к тебе, след., ты теперь совершенно au courant впечатления, произведенного на Графиню твоей критикой. Дело в том, что это сначала неприятное впечатление подтоплено было Кудрявцевым, - и за ним Катковым и Галаховым. На всех нельзя угодить, но зато большинство, все не принадлежащие к маленькому приходу Графини - решительно восхищаются ею. Жалко тут одного - того, что благое действие твоей статьи будет совершенно ослаблено сентиментальными восхищениями этих господ" (там же. С. 12); "Вчера обедал у Мих. Сем. Представь себе из разговора с Гранов<ским> узнал я, что Графиня все еще продолжает негодовать за разбор. Тут, брат, не помогут никакие объяснения и уверения, авторское самолюбие, разжигаемое хвалами сентиментального педанта (Кудрявцева. - Э. Г.) и не имеющего своего мнения Галахова - совершенно затемнили здравый смысл дамы. Она приписывает все - недоброжелательству. Гранов<ский>, которому статья твоя особенно понравилась - говорит мне вчера: "я убеждал, убеждал ее - и наконец бросил: пусть ее идет своей дорогой!"" (там же. С. 15--16). Отзвук споров вокруг статьи Тургенева о романе Салиас см. в письме Феоктистова от 18 февраля 1852 г.
6 "Бедная невеста" Островского, которая в среде Феоктистова сравнивалась с драматическим этюдом "Неожиданный случай" (опубликован в альманахе "Комета", см. его состав и время поступления в продажу в 15-ом примечании к письму от 17--18 марта 1851 г.). Ср. с отзывом Боткина: "В создании этого Мерича и его достойных друзей Милашина и Хорькова явно обнаруживается перо, написавшее "Неожиданный случай" - известный драматический этюд. Разговоры их, сцены, наполненные ими - пусты и скучны; все они образы без лиц" (Боткин и Тургенев. С. 22--23). На последующих страницах письма Боткин анализирует "Бедную невесту" в сравнении с "Неожиданным случаем", вскрывая один и тот же механизм развития обеих пьес.
7 Разочарование, вызванное "Ипохондриком", и, как следствие, прохладное отношение к этой пьесе, "Современник" объяснял, в частности, неумеренными восторгами и похвалами, которые предвосхищали ее появление. Панаев писал в февральском номере журнала: "Этой комедии предшествовали довольно громкие похвалы, возбуждающие обыкновенно преувеличенные ожидания, которым удовлетворить всегда трудно. Очень уважая талант г. Писемского, я скажу откровенно и прямо, что причина, почему комедия его принята довольно хладнокровно, заключается столько же в этих преувеличенных ожиданиях, сколько в существенных недостатках нового произведения, в основе которого замечается отсутствие серьезной и строго проведенной мысли. Сам Ипохондрик поражает безличностью: действие не развивается последовательно, не обусловливается ходом событий, но совершается вследствие обстоятельств чисто внешних, которые могут быть и не быть. Все основано на одном произволе автора, и не нужно иметь большой проницательности, чтобы подметить это. Лишенная живого и занимательного действия, из которого вытекала бы какая-нибудь завязка, комедия г. Писемского в частностях имеет однако большие достоинства. В ней есть несколько отдельно прекрасных и истинно комических сцен; в языке встречаются бойкие и меткие выражения, исполненные комизма: несколько надежды... Здесь я говорю мы, "Современника" разделяет мой образ мыслей относительно автора "Тюфяка" и "Комика"" (<Без подписи> Современные заметки. Заметки и размышления Нового Поэта по поводу русской журналистики//Современник. 1852. No 2. Отд. IV. Смесь. С. 289).
8 Роман Панаева "Львы в провинции", с первой частью которого читатели познакомились (4 главы) на страницах январского номера "Современника" за 1852 г. (Отд. I. Словесность). Ср. с отзывом Боткина в письме к Тургеневу от 5 марта 1852 г.: "Что это, брат, роман-то Панаева - того - опасно заболел,-- едва народившись. Если он не прибавит в него жару или сатиры - то он падет сильно. А этого жаль" (Боткин и Тургенев. С. 28).
9 Феоктистов просит передать Панаеву, что недовольство в московских кругах вызвала его статья "Литературный маскарад накануне нового (1852) года", написанная в сотрудничестве с другими авторами и появившаяся (под псевдонимом Новый Поэт) в первом (январском) номере "Современника" за 1852 г. (Отд. VI. С. 153-- 173). В этом фельетоне под видом участников маскарада выведены литературные герои, обратившие на себя внимание в 1851 г. По предположению Измайлова, одним из авторов фельетона был Тургенев и скорее всего ему принадлежат строки о романе Е. В. Салиас "Племянница" (см.: Боткин и Тургенев. "Ты не можешь представить себе, какой успех имеет здесь "Маскарад". Все хохочут и я убежден, что этим хохотом обязаны тебе - я готов указать на каждую строку, на каждое слово, которые принадлежат тебе. Но я молчу об этом, полагая, что может быть тебе неприятно будет, если об этом станут говорить" (там же. С. 12--13). Развитие этой темы см.: Громов В. А. К истории статьи Тургенева о романе Евгении Тур "Племянница"//Тургеневский сборник: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л., 1967. Вып. 3. С. 55.
10 12 января 1852 г. на торжественном собрании Московского университета Грановский произнес речь "О современном состоянии и значении всеобщей истории", в которой обосновал необходимость систематического построения истории как науки и сближения ее с методами других, в частности, естественных научных дисциплин (вошла в книгу: Речи и отчет, произнесенные на торжественном собрании Императорского Московского Университета 12 января 1852 года. М., 1852). Вынеся в заголовок своей рецензии название книги, Феоктистов посвятил ее только речи Грановского (см.: Современник. 1852. No 2. Отд. IV. Библиография. С. 54"... исторические примеры бесплодны не только для массы, но и для частных деятелей, и что история, не претендуя на самобытное значение, должна быть только, если можно так выразиться, вспомогательною или памятною книгою всех прочих наук" (там же. Отд. IV. С. 56). В рецензии подчеркнута главная мысль Грановского: снять эмпиризм современной исторической науки можно лишь на путях осознания ее самостоятельных целей и создания собственного метода на основе союза с "науками опытными", на почве углубленного изучения фактов духовного мира и природы в их взаимодействии (там же. С. 63).
11 О публичных лекциях профессоров Московского университета в пользу бедных студентов, прочитанных в течение января-марта 1851 г. см. 12-е примечание к письму от 17--18 марта 1851 г. Феоктистов имеет в виду книгу: Публичные лекции о<рдинарных> профессоров Геймана, Рулье, Соловьева, Грановского и Шевырева. Читаны в 1851 году в Императорском Московском университете. М., 1852. См. в этом издании: разд. IV. Четыре исторические характеристики. Публичные лекции, читанные ордин<арным> проф. Т. Грановским в 1851 году. Свою рецензию Феоктистов посвятил лишь четвертому разделу книги, в который вошли тексты лекций Грановского о Тамерлане, Александре Македонском, Людовике Св. и Бэконе (см.: Современник. 1852. No 3. Отд. III. Критика. С. 10--16). По словам рецензента, Грановский утверждал личную нравственную ответственность исторического деятеля, а значит, закономерность общественного суда над ним и его поступками. Эта идея обосновывалась им в противовес историкам, рассматривавшим историческую личность как пассивного субъекта, детерминированного объективной исторической логикой, и, следовательно, не подверженного общественному суду. Раскрывая суть подобных концепций, Феоктистов, опираясь на аргументы Грановского, писал: "Отвлеченному закону, движущему человеческие общества, дана такая сила, что пред ним должна была неметь человеческая личность и низойти на степень простого орудия. <...> Кому из образованных людей незнакомы лекции великого историка нашего времени - Гизо? Возьмите какое угодно произведение его, например: "Cours d'histoire de la civilisation en France", и следите, с каким огромным талантом, при исследовании деятельности всякой исторической личности, связывает он каждое деяние ее общей нитью, проходящей по эпохе ее времени. Без сомнения, велика в этом случае заслуга науки, показавшей, что каждый факт в истории человечества имеет свое значение, что в ней нет скачков и не совершается переворотов и происшествий по какому-нибудь произволу, без более глубокой причины. Дурная сторона подобного направления лежит в том, что оно породило взгляд, по которому деятельность человека в истории является чем-то пассивным; если ход человеческого развития направляется непреложным законом, если не совершается никакое дело без побудительных причин, вызвавших его исполнение, какое же значение имеет исторический приговор, основанный на нравственном чувстве? Но неужели в подобном случае достаточно ограничиться только одним объяснением факта и нет места строгому приговору, произнесенному не только над самым фактом, но и над вызвавшими его причинами? Неужели лицо, явившееся орудием его совершения, должно быть непричастно суду истории? Какое же значение получает тогда свободная воля лица, и неужели закон, по которому всякий факт не должен совершиться именно в такой-то момент, но в тот или другой промежуток времени, - неужели, повторяем мы, этот самый закон не говорит в обвинение или прославление лица? Великие люди, представители известной эпохи в развитии народа, даже всего человечества, наиболее подлежат этому суду. <...> Они обречены строгой ответственности за свои деяния" (там же. Отд. III. С. 11--12). Общий вывод Феоктистова: "При внимательном чтении этих лекций нельзя упустить особенно двух качеств: глубокого, нравственного чувства и поэтического колорита, лежащих на каждой из них. Достоинства эти ставят предлагаемые лекции на степень художественных произведений" (там же. С. 13).
12 Бенефис Щепкина состоялся 9 января 1852 г. на сцене Большого театра (см. объявление о спектакле в No 4 "Московских ведомостей" от 8 января). В свою программу актер включил забытую пьесу гр. Ф. В. Ростопчина "Вести, или убитый живой", переведенную с немецкого Каролиной Павловой комедию "Гаррик во Франции" и еще два французских водевиля. За несколько дней до спектакля в заметке "О бенефисе Щепкина" предстоящее зрелище афишировалось "Московскими ведомостями" как многообещающее веселое театральное действо (1852. No 3. С. 3). Однако после спектакля эта же газета отозвались о нем весьма прохладно: "О театрах сказать особенно нечего: из ряда более обыкновенных явлений выходит бенефис г. Щепкина, о котором, без сомнения, на днях же будет упомянуто в нашей газете подробно <...>, а здесь можно, кажется, безошибочно заметить вообще, что нынешний бенефис любимого всею Россиею артиста едва ли не неудачнее прежних его бенефисов... Судите, как хотите, но незавидно, право, положение бенефицианта, когда нужно прибегать ему к библиографической замечательности, к литературному воспоминанию; главная же пьеса г. Щепкина принадлежит к этой категории; остальные - перевод и переделки, и все это остальное не спасается даже именем известной писательницы" (Московские ведомости. 1852. 22 янв., No 10. Без подписи).