Тургенев И. С. - Анненкову П. В., 28 января (9 февраля) 1857 г.

576. П. В. АННЕНКОВУ

Несколько раз собирался я к Вам писать, любезнейший Анненков - да, право, перо из рук вываливалось; теперь, однако, улучив минуту, свободную от хандры, пишу Вам, "Отчего Вы хандрите?" - спросите Вы. На это один ответ: болезнь, проклятая болезнь пузыря, в которую Вы не верите, но которая, к сожаленью, слишком действительна, потому что лишает меня всякой бодрости, всякой охоты жить,-- это я говорю без преувеличивают. Жду не дождусь конца моего пребывания в Париже, климат которого мне решительно зловреден. Эта же болезнь причиною тому, что я ничего не сделал и не сделаю - где тут работать - или, говоря выспренним слогом, "творить" - когда каждое утро приходит в мысли гётевский стих из "Фауста":

"Nur mit Entsetzen wach' ich Morgens auf"...¹

Впрочем, довольно об этом; раненый зверь забивается в чащу леса, чтобы его не видели; больной человек должен лежать и не надоедать жалобами.

Неделю тому назад приехал сюда Некрасов², и мы теперь вместе живем - rue de l'Arcade, No 11. Avis au lecteur - т. e. au correspondant. Я нашел, что здоровье Некрасова поправилось - но Вы, я надеюсь, знаете не хуже моего, как мастерски скучает и хандрит этот человек, и потому можете представить, что мы, сидя вдвоем, не устремляемся в небеса, не поем гимн радости - и вообще о Шиллере думаем мало. Впрочем, я рад его видеть - и так как в математике из отрицания, помноженного на отрицание, выходит положение - то, пожалуй, и у нас выйдет что-нибудь. Фет был тоже здесь и уехал³, загнанный, как заяц борзыми собаками, скукой, самой неотступной и безжалостной, скукой бесплодного скитания по отелям, гостиницам, железным дорогам, любопытным зданиям и театрам. Он возвращается с ненавистью к Европе, которую не видел нисколько и о которой, однако, будет судить резко и смело.

Из Петербурга пришло известие, что Толстой сюда едет - и мы его ждем, хотя и не очень надеемся на его приезд⁴. Я получил от него очень милое и умное письмо⁵ - видно, что он приходит в более естественное положение. Это очень приятно - и следует всем нам помогать ему, по мере возможности, в его трудном и тугом развитии.

Прислал мне Елисей Колбасин отрывки из статьи Дудышкина обо мне. Во многом он, вероятно, прав - но неужели моя деятельность была бы лишнею даже во времена Карамзина?⁶ Немножко горько в этом согласиться - но делать нечего. Другой Колбасин пишет, что продажа моих книжек идет плохо⁷; сугубо поздравляю Вас с ускоренной продажей Базунову⁸; у него шея толста - авось не разорится от этого.

Был я на днях в заседании Академии и слышал речь Гизо {в ответ Биоту)⁹. Речь произвела большой эффект - и действительно была эффектна; qui a bu - boira, и Гизо, несмотря на всю свою austêritê, видимо, был доволен случаем поговорить и порисоваться. Он назвал Наполеона "ce hêros-despote" - и все нашли, что это было с его стороны ужасно смело; вот Вам факт, по которому Вы можете судить, до чего опустился здешний уровень.

Здесь много Русских, которых я вижу довольно часто толки из cara patria доходят разнообразные. Мне хочется поскорей вернуться; время, проведенное мною здесь есть погибшее время. Надо в Париж приезжать или раньше или позже моих лет; да и сверх того моя болезнь мне отравляет каждую минуту, каждое впечатление.

Письмо это невесело - да что прикажете делать? Меня утешает мысль, что Вы, по крайней мере, по-прежнему несокрушимы, веселы, многоядны и многожизнениы: Поклонитесь друзьям и Ольге Александровне. Мне ев жаль - что она не выходит замуж - хоть за Дрейнтельна, например?¹⁰

P. S. Я надеюсь, Вы распорядились насчет "Помещика" - в легком чтении?

Печатается по подлиннику: ИРЛИ, P. I, оп. 29, No 360.