Предисловие к переводу романа Максима Дюкана "Утраченные силы"

Предисловие <к переводу романа Максима Дюкана «Утраченные силы»>

В истории духовного развития почти всех европейских народов повторяется факт довольно знаменательный, а именно — преобладание французского влияния в первую пору умственного движения в обществе и быстрое падение этого влияния, как только в обществе начинает пробуждаться самостоятельность. Факт этот особенно ясно обозначается в истории литературы; всем хорошо известно, что он повторился и у нас в России. Нетрудно, кажется, приискать причины подобного явления. Французская литература, будучи по преимуществу искусственной и подражательной, тем самым удобнее возбуждает и облегчает подражательность в других; притом Франция, как и все народы романской расы, раньше германских племен восприняла в себе и развила семена древней культуры и, получив благодаря своему скорому объединению и другим счастливым обстоятельствам рановременный политический вес и историческое значение, распространила свое влияние на всю остальную Европу. Нужно также принять в соображение общепонятность и общедоступность речи, ясность мысли, доходящую, правда, иногда до бесцветности, практический склад ума и дерзость почина, отсутствие резкого национального колорита, подвижность и сообщительность сангвинического темперамента, не без деспотических наклонностей, умеряемых, однако, чувством равновесия, — словом, все качества, составляющие отличительные свойства французского духа. Качества эти важны и драгоценны — и мы нисколько не намерены посягать на их достоинство. Они объясняют ту педагогическую, воспитательную роль, которую так часто играла Франция в отношении других народов. Но воспитание продолжается не вечно — и наступает время, когда народы и отдельные люди выходят из-под опеки. Реакция против наставников становится неизбежной и заходит иногда слишком далеко — особенно когда наставники сами слабеют и никнут, как это мы видим в современной нам наполеоновской Франции.

Подобная реакция преимущественно высказывается в сфере искусства, поэзии. Наука не нуждается в особенной физиономии, в живых определенных красках; форма становится в ней вопросом второстепенным, и творческие способности, всегда и везде необходимые, принимают здесь иное направление и иной смысл. Наука, по самому существу своему, космополитична — и в мире ее, особенно в некоторых ее отраслях, французы всегда будут занимать одно из почетнейших мест. Но, подобно римлянам, которых они считают своими предшественниками и предками и к которым стоят действительно ближе, чем остальные европейцы, французы слабо одарены поэтическими способностями. Ум француза остер и быстр, а воображение тупо и низменно — зато сообразительность, в смысле сопоставления противоречий, весьма развита; вкус француза тонок и верен особенно в отрицании — но жизненную правду и простоту он ощущает как-то вскользь и неясно, в красоте он прежде всего ищет красивости, и, при всей своей физической и моральной отваге, он робок инерешителен в деле поэтического создания… или уже, как В. Гюго в последних его произведениях, сознательно и упорно становится головою вниз… Уж кутить, так кутить! «Шакеспеар», мол, так поступает. Словом, французы так же легко обходятся без правды в искусстве, как без свободы в общественной жизни. Как? — скажут мне, — французы, изобретшие принципы 1789 года? Французы, гордящиеся талантами Гюго, Ж. Санда, Дюмасов отца и сына и даже Абу и Фейдо и милейшего из милейших Октава Фелье? — ответим мы, — именно те самые французы. Принципы 1789 года, как вообще всё политическое, мы оставим в стороне; а что великий талант может существовать рядом с непониманием художественной правды в одном и том же человеке — этому поразительный пример Бальзак. Все его лица колют глаза своей типичностью, выработаны и отделаны изысканно, до мельчайших подробностей — и ни одно из них никогда не жило и жить не могло; ни в одном из них нет и тени той правды, которой, например, так и пышут лица в «Казаках» нашего Л. Н. Толстого.

Как бы то ни было, но несомненно то, что, несмотря на истинно изумительное обилие продуктов французской беллетристики, спрос на эти продукты у нас в России упал заметно. И не потому только, что вообще охота к беллетристике у нас охладела: английские романы пользуются еще почетом и находят читателей. Не говоря уже о той давно минувшей эпохе, когда не только Буало и Вольтер, но даже Дюсис и Делилль считались у нас законодателями Парнаса; но куда девалось то время, когда Дюма-отец мог с свойственным ему наивным самообожанием воскликнуть: «Les Russes ne lisent que moi! Cela fait honneur à leur goût: ils me jugent maintenant comme la postérité me jugera, dans cinq ou six cents ans!»?[29] Теперь у нас хоть и продолжают читать Дюма, но только в высшем обществе и, разумеется, в оригинале — а на русский язык его более не переводят; да не только Дюма — Поль де Кока не переводят; «Фанни»… сама пресловутая «Фанни» не нашла порядочного издателя. Не переводят также все эти «Griffes roses», «La mort de l’amour», «L’amour du diable», «Le fils du diable», «Le fils de Tantale», «Letueur de mouches», «Le tueur de tigres», «Le tueur de brigands», «Palsambleu!», «Ce que vierge ne peut lire», «Entre chien et loup», «La poudre et la neige», «Le nez d’un notaire»[30] — словом, всё, что так жадно пожирается парижанами. (Не можем не привести здесь изречения, произнесенного в нашем присутствии одним юным французским литератором: «Il s’agit seulement de trouver un titre, — уверял он, — le titre est tout; le reste — peu de chose — et ne demande qu’un peu de discernement. C’est le titre seul qui fait acheter le livre!»[31].) Мы уже не упоминаем о книжицах вроде мемуаров Терезы, Могадоры, Коры, Леотара«Фигаро». Самые даже плоды французской драматической литературы, этой до сих пор всесветной поставщицы водевилей, комедий и драм, что-то плохо прививаются к нашей сцене… Оффенбах, правда, торжествует вполне и беспрекословно. Но пока рейнские провинции не присоединены к Великой империи, его нельзя считать французом, так как он родился и воспитывался в Кёльне.

именно той жизненной правды, которую мы, к сожалению, так редко находим в других современных французских сочинителях. В этом отношении роман г-на М. Дюкана, особенно в первых главах, напоминает — конечно, в более скромных размерах — «Госпожу Бовари» Флобера, бесспорно, самое замечательное произведение новейшей французской школы. История, которую рассказывает нам автор «Утраченных сил», точно прожита, не выдумана. Это исповедь — своя ли, чужая ли, нам в это незачем входить, — и как во всякой исповеди, даже в самой невеселой и горькой, в ней есть своего рода тишина, та драгоценная тишина естественности и искренности, которою природа так сильно действует на нас. Событие, выведенное автором, не ново; всё это было уже сказано и рассказано — мы всё это знаем, кто по собственному опыту, кто по слуху; но есть два-три вопроса человеческой жизни, которые никогда не будут исчерпаны; к ним принадлежит и тот вечный вопрос любви и страсти, взаимных отношений между мужчиной и женщиной, за который в свою очередь принялся автор «Утраченных сил». Не решение этих вопросов вообще, не достижение положительных результатов для нас важно, а нам хочется знать, как они разрешались в данном случае и что сталось именно с этим сердцем в эту эпоху. Пишущий эти строки полагает, что читатели сочувственно отзовутся на ту правду, на ту верность психического анализа, который раскроется перед ними на немногих страницах книги, предложенной их вниманию, и что они также оценят искусство, с которым воспроизведены краски, свойственные времени и месту действия.

«Утраченных сил», г-н Максим Дюкан (Ducamp), уже довольно давно известен французской публике. Он начал свое литературное поприще стихотворениями, в которых — в противность многим романтическим и другим поэтам — прославлял так называемую «прозу» века, успехи цивилизации, науки, даже индустрии; издал несколько занимательных описаний стран, им посещенных (он долго был на Востоке); рассказал экспедицию Гарибальди в Сицилию — ту знаменитую экспедицию «тысячи» (I mille) (он сам принимал в ней деятельное участие); напечатал несколько романов — а в последнее время посвятил свою деятельность эстетической критике, и, как тонкий знаток и нелицемерный судья произведений живописи и ваяния, составил себе почетное имя своими ежегодными отчетами (salons) о выставках в «Revue des Deux Mondes», «Journal des Débats». Сверх того, он в течение семи лет находился во главе возобновленной им «Revue de Paris», которую императорский декрет насильственно прекратил в январе месяце 1858 года. М. Дюкан не верит в прочность наполеоновской династии и принадлежит к либеральной оппозиции. Его труды по части статистики также не лишены достоинств и отличаются изяществом изложения.

И. Тургенев

Баден-Баден.

Примечания

–11.

В собрание сочинений впервые включено в изданий: Т, Сочинения, т. 12, с. 282–286.

Slave 75; описание см.: Mazon, ИРЛИ,  328.

«Revue Naionale» появился новый роман французского писателя Максима Дюкана (1822–1894) «Утраченные силы» («Les Forces perdues»). В середине марта 1867 г. роман вышел отдельно, а вскоре после этого Дюкан обратился к Тургеневу, находившемуся тогда на родине, с письмом (до нас не дошедшим), в котором просил его порекомендовать «Утраченные силы» для перевода и издания на русском языке. Тургенев откликнулся на просьбу Дюкана, но выполнил ее, по-видимому, только в середине апреля н. ст. того же года, когда он побывал в Петербурге: именно там выходило «Собрание иностранных романов, повестей и рассказов», куда он предназначал роман Дюкана. Тогда же, в ответ на предложение издательницы «Собрания» Е. Н. Ахматовой, Тургенев обещал написать к русскому изданию «Утраченных сил» специальное предисловие. Возвратившись в Баден-Баден, он известил Дюкана (в письме от 17 (29) апреля 1867 г.) о результатах своих хлопот и сообщил, что предисловие «должно быть готово к 1 июня».

В действительности оно было написано полностью лишь к середине октября н. ст. и 7 (19) октября 1867 г. отправлено П. В. Анненкову вместе с письмом, в котором, между прочим, говорилось: «…предисловие окончено мною только теперь (Дюкану я, тайно краснея, сказал, что давно его послал) и теперь препровождается к Вам <…>. Не теряйте, пожалуйста, времени и попросите г-жу Ахматову поспешить печатаньем, так как я здесь пропадаю от стыда перед Дюканом».

раздел предисловия: «Дюкан не только писатель — он человек в лучшем смысле этого слова — и это чувствуется в его произведениях». Характерно для работы над рукописью обширное дополнение, состоящее сплошь из названий «продуктов французской беллетристики». Первоначально Тургенев привел всего несколько случайных примеров, при обработке же, добиваясь наибольшего эффекта, вписал на полях не менее пятнадцати, причем работа над этим фрагментом не прекратилась и позднее: в окончательную редакцию не попали, например, такие названия, как «Bonjour et bonsoir» (роман Л. Лакруа, 1864) и «L’Homme à l’oreille cassée» (роман Э. Абу, 1862). Наконец, стремясь привлечь внимание читателей к роману Флобера «Госпожа Бовари» (1856), не имевшему в России успеха, Тургенев ввел лаконичный, но необычайно выразительный отзыв о нем: «бесспорно, самое замечательное произведение новейшей французской школы».

Говоря о «новейшей французской школе», Тургенев не имел в виду единого художественного направления. По всей вероятности, речь шла о реализме 1840-50-х годов, тенденции которого отчасти получили воплощение в знаменитом романе Флобера. К этому же течению Тургенев относил и роман Дюкана, хотя между «школой здравого смысла», к которой тот принадлежал, и позицией автора «Госпожи Бовари» было значительно меньше сходства, чем различий.

В представлении Тургенева, творчество этих писателей, столь несходных по художественным ориентациям и масштабам дарований, сближает одна общая черта, или точнее — тенденция. Это «объективность», по терминологии Тургенева — «жизненная правда». С этой точки зрения, едва ли не самым выдающимся среди писателей был для него Лев Толстой. Вообще твердая убежденность в том, что русская литература уже давно поднялась до уровня наиболее развитых европейских и обрела право на полную независимость, лежит в основе предисловия. Этой мыслью продиктована тургеневская критика французской беллетристики (и драматургии) эпохи Второй империи и его желание преградить им путь к русскому читателю. Однако и в данном случае достаточно отчетливо проявилось то глубокое сочувствие идее духовного общения народов, которое Тургенев пронес через всю свою жизнь: неприязненно-раздраженное отношение к французской литературе 1850-60-х годов в целом не помешало ему по достоинству оценить не только роман Флобера, но и новую книгу Дюкана. Рекомендуя «Утраченные силы» русским читателям, Тургенев руководствовался стремлением вводить в поле зрения своих соотечественников любой, пусть самый скромный, новый факт культурной жизни европейских стран, способный — так или иначе — принести им реальную пользу. Предисловие к «Утраченным силам» явилось началом деятельности Тургенева по ознакомлению русской читающей публики с современной французской литературой — с творчеством Флобера, Золя, Э. Гонкура, Доде, Л. Кладеля и других. Наибольшего размаха деятельность эта достигла уже после переселения писателя во Францию, в 1870-х годах.

…В. Гюго — головою вниз… — Тургенев имеет в виду поэтический сборник В. Гюго «Песни улиц и лесов» (1865), его роман «Труженики моря» (1866), а также его книгу «Вильям Шекспир» (1865), особенно главу V книги.

Абу и Фейдо — Фелье? — Эдмон Абу (1828–1885), Эрнест Фейдо –1873), Октав Фелье (1821–1890) — французские романисты.

…Дюсис и Делилль — Парнаса… — Жан Франсуа Дюсис –1816) и Жак (1738–1813) — французские писатели-классики; период их наибольшей известности в России — первая четверть XIX века.

…«Фанни — издателя… — Нашумевшая повесть Э. Фейдо (1858); в русском переводе издана в 1870 г.

…все эти «Griffes roses» — «Le nez d’un notaire»… — Тургенев приводит, иногда неточно, названия романов следующих авторов: А. Рено («La Griffe rose», 1862), А. де Кока («L’amour et le diable», 1858), П. Феваля («Le fils du diable», 1847 и «Le tueur de tigres», 1854), А. Роллана («Le fils de Tantale», 1863), А. Ннколя («Le tueur de mouches», 1861), Г. Шодена («Palsambleu!», 1856), Э. де Лонле («Ce que vierge ne doit lire», 1867), А. де Понмартена («Entre chien et loup», 1866), графини Даш («La poudre et la neige», 1845), Э. Абу («Le nez d’un notaire», 1862) и других.

Мы уже не упоминаем о книжицах вроде мемуаров Терезы, Могадоры, Коры, Леотара… — Речь идет о «Mémoires de Thérèse écrits par elle-même» (Paris, 1865) и других сочинениях со сходными названиями (например, «Mémoires d’une femme de chambre», 1864; «Mémoires d’une honnête fille», 1865; «Mémoires d’une modiste», 1866; «Mémoires de Finette», 1867).

…в столице «Фигаро». — «Le Figaro» — бульварная газета, выходившая в Париже; основана в 1854 г. Вильмессаном.

–1880) — французский композитор, автор многочисленных оперетт; расцвет его деятельности приходится на эпоху Второй империи.

29. Подлинные слова г-на А. Дюма. <Русские читают только меня! Это делает честь их вкусу: они судят обо мне так, как лет через пятьсот-шестьсот будут судить потомки! (франц.)>

«Розовые когти», «Смерть любви», «Любовь дьявола», «Сын дьявола», «Сын Тантала», «Истребитель мух», «Истребитель тигров», «Истребитель разбойников», «Чёрт возьми!», «Что не должна читать девственница», «В сумерки», «Пыль и снег», «Нос нотариуса» (франц.).

31. «Нужно только найти заглавие… заглавие — это всё; остальное — пустяки и требует лишь некоторой сообразительности. Только заглавие заставляет покупать книгу!» (франц.).