Отрывок из статьи "Новая фаза русской литературы"
Наш печальный очерк почти закончен, и читатель вправе спросить нас, где же во всем этом литература? Где новые произведения, новые таланты? Где поэт, романист, мыслитель? Какие созданы типы? Наконец, какие идеалы, какой лиризм, какое страдание нашли себе выражение в искусстве?
Ничего подобного. Ни одного нового дарования не принес с собой этот кровавый прибой, эти свинцовые черные волны. Даже дарования прежнего времени, которые еще уцелели, теперь побледнели и сбились с пути1*.
Нет более книг в России, газеты все поглотили. К счастью еще, у нас много переводят. Не имея своих капиталов, мы живем займами. Наша экзотическая цивилизация продолжает быть предметом ввоза.
Какая-то тревога забирается в душу, нарушает покой, отнимает спокойствие, необходимое для работы мысли. Ожидание реформ, потрясения от встречаемых на пути препятствий, ретроградное движение, ошибочные шаги правительства, постоянные обещания более свободного закона о печати и постоянные вмешательства беспорядочной цензуры - все это, не говоря уже о восстании в Польше, поддерживает лихорадочное и болезненное состояние2*.
Мы присутствуем при всеобщем разложении, перестройке.
Успеет ли воплотиться в жизнь новая форма, к которой стремятся, не зная ее? Никто не ответит на это. Одно ясно: мы не возвратимся назад, к государству, основанному на крепостном праве, к государству без народа. Но какое расстояние, какая пропасть между нашими новыми стремлениями, превосходящими все, что где-либо существует, предвосхищающими будущее, и призраками патриотизма XVI века, с его проповедью истребления, крови и виселицы, имеющей за себя большинство!
Самые выдающиеся люди предшествующего периода растерялись подобно другим. Возьмите, например, Ивана Тургенева. Он создал себе в русской литературе видное и независимое положение. Артист и наблюдатель, художник и фотограф, он по своему темпераменту был далек от всяких партий, далек не в смысле немецкого отчуждения от реального и бегства в мир фантастический, нет, напротив, он брал свои краски и свои образцы из самой природы. Его очерки из жизни крепостных - эта поэтическая обвинительная речь против крепостничества - принесли огромное благо.
И вот он также покидает свое спокойное созерцание и вдохновляется страстями, которые бурлят вокруг него; он становится человеком политики, он создает, вместо своих великолепных картин во вкусе Рюисдаля3*, тенденциозные романы, из которых ясно было видно, что тенденции эти никогда не были его тенденциями. Его герои превращались мало-помалу из живых людей, какими они были раньше, в ходульных носителей мысли, скрытой за кулисами.
Увлеченный прогрессивным потоком, Тургенев рисует нам агитатора, фанатика национализма, принадлежащего к миру, который страждет, но не возмущается, болгарского заговорщика, мечтателя, освободителя in spe4*, но который, будучи белым негром между своими, не знает, что делать, и отправляется умирать еще очень молодым и кашляя от чахотки, подобно Травиате, на берега Адриатики5*.
Подхваченный противоположным течением, Тургенев пытается создать тип передовой молодежи в России,- задача не только художественная, но еще и весьма нравоучительная. Автор хотел дать головомойку молодому поколению, постоянно противопоставляя ему поколение предшествующее... которое, однако, не отличалось вообще ничем, кроме своего пассивного ничтожества и своей хлопотливой бесполезности6*.
Время, тип - все было выбрано неудачно. Роман, появление которого совпало с возникновением реакции, обрушивался на тех же самых лиц, что и она, высмеивал те же самые идеи и те же недостатки, так же преувеличивая их, наконец употреблял то же слово нигилизм, которым пользовались и московские реакционеры, которые, устав называть своих противников материалистами, изобрели термин нигилист, как бы желая тем подчеркнуть отягощающее вину обстоятельство, высшую степень материализма7*. А между тем этот термин, в применении к молодым людям, преданным своему делу, то есть науке, был лишен всякого смысла.
Мы понимаем еще, что можно говорить в известных пределах о трагическом нигилизме Шопенгауэра, этого философа смерти8*, или об эпикурейском нигилизме бессердечных созерцателей людских страданий, этих праздных свидетелей кровавой борьбы, держащихся в стороне и не принимающих никакого участия в горестях и страстях своих современников. Но говорить о нигилизме молодых людей, пламенных и преданных, лишь делающих вид отчаявшихся скептиков,- это грубая ошибка.
Нигилизм, как понимает его реакция, появился не со вчерашнего дня: Белинский был нигилистом в 1838 году,- он имел на это все права. Сын мелкого пензенского чиновника, он прошел трудную школу, страдая от нищеты, пробиваясь через всяческие препятствия, добывая себе одновременно и хлеб и знания; и, несмотря на все это, он, уже в 25 лет, взял на себя роль учителя и был признан действительно учителем всей учащейся молодежью в России. Его появление во главе умственного движения было весьма знаменательным. Он пришел не тайком и не старался заставить забыть о своем происхождении. Он выступал таким, каков был. Задолго до него из среды духовенства, чиновничества выходили ученые, литераторы, государственные деятели; но они сливались с той средой, в которую вступали. Теперь же обстоятельства изменились: не отдельные уже люди поднимались и карабкались на вершины, но уровень образования, умственного пробуждения опускался все в более и более низкие слои.
Сын мелкого чиновника, не желающий служить, как Белинский, неверующий сын священника, как Чернышевский, наконец бедный провинциальный дворянчик, барин-пролетарий, как Гоголь, начинают играть большую роль. Они не представляли собою ни третьего сословия, ни вообще отдельного класса, но живую среду, которая черпала свою силу и снизу и сверху. И чем дальше мы подвигаемся, тем больше убеждаемся, что именно этот неустойчивый слой, занимающий промежуточное положение между растущей бесплодностью верхов и некультурной плодовитостью низов, призван спасти цивилизацию для народа. Эти новые люди камергеров от литературы.
нигилистов. И тот и другой своим пылом, своими подчас вульгарными образами, эксцентричностями, неумеренностью выражений скандализировали многих. Белинский своей страстностью бесконечно переходил границы всего того, что допускалось в салонах. Непреоборимый пыл увлекал его, а вместе с ним и всю молодежь. С пером в руке, в своих импровизациях, которые трепетали от негодования, которые обвиняли, метали анафемами в свинцовый свод, давивший его, он не имел времени надевать белый галстук, да он и не хотел надевать его. "Для этого человека нет ничего святого, ничего, заслуживающего уважения",- кричали литературные авторитеты. Это - нигилист, сказали бы они теперь на реакционном жаргоне нашего времени.
Но серьезная сторона, сторона трагическая, происхождение той черты, которую они преследовали в Белинском, эта горечь, бродившая в его крови, - вот что ускользало от понимания его строгих судей. Они всегда обращали внимание на формы и никогда не задавали себе вопроса, откуда же в нем это разлагающее начало, которое причиняло столько разрушений и вызывало столько надежд. История нигилиста
Будучи ребенком, он испытывает в своей жизни ряд несправедливостей. Ставши юношей, он, под давлением враждебных сил, отрекается от своей юности; в возрасте, когда душа раскрывается всему миру, он недоверчив, и в ту пору жизни, когда больше всего нуждаются в поддержке, он рассчитывает лишь на свои силы. Оскорбленный тысячи раз, он боится людей и в особенности тех, которые являются dona ferentes9*. Он питает отвращение к тому миру, который унизил его отца и обезобразил его мать. Терзаемый скептицизмом, он старается выработать себе холодную мысль и дерзкую речь; но молодое сердце его переполняется, он жертвует собою, он погибает, отрицая самопожертвование.
Что за задача - раскрывать истину с терпением Агассиса, наблюдающего день и ночь зародыш черепахи, улавливать связь, существующую между горьким чувством сына при виде взяточничества и вынужденным воровством отца, исследовать, как слезы матери превращаются в социалистические мечты! Да, подобная задача стоила труда. Но для этого надо было быть независимым от каких бы то ни было влияний.
А Тургенев сделал из своего нигилиста "буку-племянника", наделенного кучею всяческих пороков, какие только мы знаем, пороков, которые он боится исследовать глубже их наружного покрова.
"нигилиста" столь же несчастна, как и судьба его невозможного болгарина: автор отделывается от него на манер Брута, он убивает его тифом. Спорный вопрос, тяжба "отцов с детьми", процесс между пошляками, фатами и наглецами не мог закончиться за отсутствием сторон. Нигилист и болгарин ничего не сделали; они едва вступили на свое житейское поприще, откуда еще была видна школьная дверь, только что закрывшаяся за ними.
Случается, что люди умирают очень молодыми, это правда, но в таком случае они не успевают сделаться типами; а если и становятся, то лишь образами хрупкости человеческого тела.
И все-таки этот роман Тургенева - единственное замечательное произведение новой литературной фазы... литературы консервативной. Заглядывайте, сколько вам угодно, в караван-сараи наших ежемесячников, этих огромных сборников... вы не найдете там ничего, ничего, кроме того, может быть, что цензура оставила по ту сторону и о чем надо догадываться, ничего, кроме труизмов и завываний патриотического шакала.
10*, не породила великих произведений, но она замечательна по многочисленности усилий, по воодушевлению, по множеству затронутых вопросов.
Примечания
Статья А. И. Герцена "Новая фаза русской литературы" впервые напечатана в "Колоколе", 1864, № 44-45. Печатается по изданию: А. И. Герцен. "Избранные сочинения", ГИХЛ, 1937, стр. 417-441; публикуемый отрывок - на стр. 438-441.
1* (Герцен имеет в виду жесточайшую реакцию, наступившую в 1862 г., когда были арестованы Чернышевский и Писарев, и приостановлено на восемь месяцев издание "Современника".)
2* ()
3* (Рюисдаль Якоб (1628-1682) - знаменитый голландский художник-пейзажист.)
4* (В будущем.)
5* (Герцен говорит о герое романа "Накануне" - Инсарове.)
6* (Здесь и далее речь идет о романе "Отцы и дети".)
7* ("Московские реакционеры" - реакционные журналисты М. Н. Катков, К. Леонтьев, а также славянофилы типа М. Погодина.)
8* (Шопенгауер (1828-1878) - немецкий философ-идеалист.)
9* (Приносящими дары. - Ред.)
10* ()