«Записки охотника»
Более ста лет назад, в 1852 г., в Москве, вышло первое издание «Записок охотника». Книга Тургенева, по меткому определению Герцена, явилась «обвинительным актом крепостничеству». В этом состояла огромная историческая заслуга автора «Записок охотника». «Если бы я гордился подобными вещами, — говорил Тургенев, — я попросил бы только об одном, чтобы на моей могиле изобразили, что сделала моя книга для освобождения рабов». Но значение этих рассказов и очерков далеко не ограничивается той исключительной ролью, какую они сыграли в разрушении устоев помещичьего рабовладения в России. Как художественный «шедевр Тургенева» (Герцен) «Записки охотника» навсегда останутся произведением, близким сердцу русского человека, полным глубокого смысла и обаятельной прелести. Фигуры подневольных и бесправных крестьян, разнообразные типы крепостников, картины великолепной русской природы, как живые, встают перед взором читателя.
Тургенев И. С
Горький, говоря о годах своей юности в повести «В людях», причислил «удивительные «Записки охотника» к тем книгам, которые, по его словам, «вымыли... душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, — писал он о рассказах Тургенева и реалистических произведениях других писателей, — что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня»1*.
«Записок охотника» сознавал сам Тургенев. Он писал одному из своих друзей: «Я рад, что эта книга вышла; мне кажется, что она останется моей лептой, внесенной в сокровищницу русской литературы»2*.
Реалистическое изображение Тургеневым крепостной деревни и русского крестьянства получило восторженное признание у идеологов революционной демократии. Гениальный русский сатирик Салтыков-Щедрин считал «Записки охотника» произведением, имеющим важнейшее значение в литературной деятельности Тургенева. На вопрос, что сделал Тургенев для русского народа, он отвечал: «Несомненно, сделал очень многое и посредственно, и непосредственно. Посредственно — всею совокупностью своей литературной деятельности, которая значительно повысила нравственный и умственный уровень русской интеллигенции; непосредственно — «Записками охотника», которые положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды»3*.
В середине прошлого столетия, в пору создания «Записок охотника», положение народа, борьба за ликвидацию крепостнического рабства стояли в центре внимания передовых общественных и литературных деятелей. По определению Ленина, «когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками»4*. Массовые крестьянские волнения в 40-е годы охватили многие области страны. Число крестьянских «бунтов» из года в год росло. Первый помещик России, Николай I, напуганный революционным движением в стране, а также революциями 1848 г. во Франции, Германии, Венгрии и Австрии, стремился жестоким террором подавить сопротивление народных масс. Царствование Николая Палкина, как назвал коронованного деспота Л. Толстой в одном из своих рассказов, было, по словам Герцена, «эпохой мглы, произвола и отчаяния». Удушливая общественная атмосфера вынудила Тургенева оставить в начале 1847 г. на некоторое время родину и уехать за границу. «Я не мог дышать одним воздухом,— писал он в «Литературных и житейских воспоминаниях» по поводу замысла «Записок охотника», — оставаться рядом с тем, что я возненавидел; для этого у меня, вероятно, недоставало надлежащей выдержки, твердости характера. Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага за тем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца — с чем я поклялся никогда не примиряться... Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда»5*.
Тургенев остался верен своей клятве: в условиях полицейских преследований и цензурного террора он создал «Записки охотника» — эту глубоко правдивую картину крепостной России. Великое произведение Тургенева возникло в накалившейся атмосфере борьбы с реакцией и крепостничеством. Отсюда — тот пафос свободолюбия и гуманности, которыми овеяны образы этих рассказов. «Все, что ни есть в русской жизни мыслящего и интеллигентного, — писал Салтыков-Щедрин об этой эпохе, — отлично поняло, что куда бы ни обратились взоры, везде они встретятся с проблемою о мужике».
посвятили свои произведения многие прогрессивные писатели 40-х годов, в их числе — Герцен («Сорока-воровка») и Григорович («Деревня», «Антон Горемыка»). Наболевший, требующий немедленного разрешения вопрос о положении крестьянства Тургенев освещал с демократических и гуманистических позиций. Это вызвало злобное раздражение в высших правительственных кругах. Министр просвещения в связи с выходом отдельного издания рассказов Тургенева предпринял специальное следствие о деятельности цензуры. По распоряжению Николая I цензор, дозволивший издание, был отстранен от должности. Вскоре, использовав как предлог напечатанье статьи о Гоголе, Тургенева арестовали и затем отправили в ссылку в село Спасское-Лутовиново Орловской губернии. Об этом он писал П. Виардо: «Я, по высочайшему повелению, посажен под арест в полицейскую часть за то, что напечатал в одной московской газете несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом — статья сама по себе совершенно незначительна. Но на меня уже давно смотрят косо и потому привязались к первому представившемуся случаю... Хотели заглушить все, что говорилось по поводу смерти Гоголя, — и, кстати, обрадовались случаю подвергнуть вместе с тем запрещению и мою литературную деятельность"6*. О том, что причиной ареста и ссылки Тургенева были «Записки охотника», он писал и в другом письме: «В 1852 г. за напечатание статьи о Гоголе (в сущности за «Записки охотника») отправлен на жительство в деревню, где прожил два года» 7*.
До создания своей опальной книги у Тургенева не было еще уверенности в том, что литература составляет истинное его призвание. Он писал стихотворения, поэмы, повести, драмы, но в то же время мечтал об ученой карьере и готов был оставить литературные занятия под влиянием чувства неудовлетворенности своей писательской деятельностью. В «Записках охотника» дарование Тургенева предстало с новой стороны, во всей своей привлекательности и силе.
«Записки охотника» публиковались отдельными рассказами в передовом журнале того времени «Современнике» за 1847— 1851 гг. Лишь три рассказа из двадцати пяти были завершены и изданы значительно позднее. План и состав книги определился постепенно, в процессе работы писателя над своим произведением. «Только вследствие просьб И. И. Панаева, — писал Тургенев в «Литературных и житейских воспоминаниях», — не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-м номере «Современника», я оставил ему очерк, озаглавленный «Хорь и Калиныч». (Слова: «Из записок охотника» были придуманы и прибавлены тем же И. И. Панаевым, с целью расположить читателя к снисхождению.) Успех этого очерка побудил меня написать другие»8*.
«Хорь и Калиныч» был программным рассказом для «Записок охотника». В нем намечены основные проблемы всего цикла произведений. И когда Тургенев пишет: «В начале моей карьеры успех «Хоря и Калиныча» породил «Записки охотника», то дело не только в сочувственном внимании читателей «Современника» к новому произведению Тургенева. Критика Белинского и Некрасова, высказывавшего в письмах к автору «Записок охотника» самые высокие оценки его рассказов, помогла Тургеневу осознать, что он избрал правильный путь писателя-реалиста.
«Землеед». В его основе лежит действительный факт — расправа крестьян над своим помещиком, который ежегодно урезывал у них землю. По словам одного из мемуаристов, сюжет очерка, основанный на «истинном происшествии», Тургенев излагал следующим образом: «Бывши студентом (как видите, это было очень давно), приехал я летом в деревню охотиться. На охоту водил меня старик из дворовых соседнего имения. Вот раз ходили мы, ходили по лесу, устали, сели отдохнуть. Только, вижу я, старик мой все осматривается, головой покачивает. Меня это, наконец, заинтересовало. Спрашиваю: «Ты что?» — «Да место, говорит, знакомое»... И рассказал он мне историю, как когда-то на самом этом месте барина убили. Барин был жестокий. Особенно донимал он дворовых: конечно, потому что они находились с ним в более близких сношениях, чем крестьяне. Вот дворовые и сговорились вытащить его ночью из дома куда-нибудь подальше и покончить с ним. Старик мой был еще тогда мальчишкой. Он случайно подслушал разговор и в ту ночь следил за заговорщиками, — видел, как стащили барина с завязанным ртом, чтобы он не мог кричать (мальчик бежал за этой процессией сторонкой). Когда мужики пришли в лес, мальчик спрятался в кустарник и оттуда все видел. Были страшные подробности, — например, повар набивал барину рот грязью (в тот день шел дождь), приговаривая, чтобы он его кушанья попробовал»9*.
Не мог увидеть свет также очерк «Русский немец и реформатор», идея которого, по воспоминаниям того же современника, заключалась в изображении двух помещиков: «... один — 3. в своей деревне все распоряжался, все порядок водворял — мужиков обстроил по своему плану, — заставлял их пить, есть, делать по своей программе; ночью вставал, обходил избы, будил народ, все наблюдал. Другой был немец, рассудительный, аккуратный, но — у обоих мужикам приходилось плохо. Только 3. вышел у меня до того поразительно похож на Николая Павловича, что нечего было и думать печатать, цензура ни за что бы не пропустила»10*.
Крепостническое рабство Тургенев наблюдал еще в детстве, в имении своей матери, присматриваясь к жизни крестьян Спасского-Лутовинова и окружающих деревень. Я родился и вырос, — писал Тургенев, — «среди побоев и истязаний». «Ненависть к крепостному праву уже тогда жила во мне»11*. Глубоким чувством этой ненависти проникнута и книга Тургенева.
В сороковые годы, когда выступил Тургенев с «Записками охотника», были созданы многие произведения, изображавшие темные стороны современной жизни. После «Мертвых душ», появившихся в свет в 1842 г., наступила славная эпоха в истории русской литературы. Начала складываться новая литературная школа, которая получила название гоголевской. Писателей этой школы, зачастую отличавшихся друг от друга своими идейно-эстетическими взглядами, объединяла борьба с реакцией и крепостничеством, стремление к демократизации тематики и языка художественных произведений, отстаивание принципа народности искусства. К новой школе, главой и теоретиком которой был Белинский, принадлежали Герцен, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Островский, Гончаров, сгруппировавшиеся вокруг «Современника», который с 1847 г. перешел в руки Некрасова и Белинского. К гоголевской школе еще до появления первых рассказов «Записок охотника» Белинский относил и Тургенева за его ранние произведения, среди которых выделяется стихотворная повесть «Помещик».
«Записок охотника» у Тургенева была близкая личная дружба с «одним из руководителей общественного сознания своего времени»12* — Белинским, с которым он познакомился в 1843 г. Белинский, по признанию Тургенева, «повлиял» на него «своими беседами»13*. Тургенев, написавший «Воспоминания» о Белинском, не раз с величайшим уважением и любовью говорил о том огромном значении, какое имела литературнокритическая деятельность Белинского для русской литературы и русского народа. Он с гордостью называл себя его учеником и перед смертью завешал, чтобы его могила была рядом с могилой великого критика.
По ранним литературным опытам Тургенева Белинский угадал его выдающийся писательский талант и предсказал ему славное будущее. Известные Белинскому рассказы «Записок охотника» были подвергнуты им тщательному разбору в письмах к автору и в последней большой статье-обзоре «Взгляд на русскую литературу 1847 года». Великий критик ставил «рассказы охотника» в один ряд с крупнейшими произведениями Герцена, Гончарова и начинавшего в те годы свою писательскую деятельность Достоевского. Все, что было создано Тургеневым до «Записок охотника», Белинский рассматривал лишь как поиски молодым писателем своего собственного пути в литературе. В лирических стихотворениях и поэмах, на которых сказалось влияние эпигонов романтизма и которые впоследствии Тургенев считал ученическими и никогда не включал в собрание сочинений, Белинский отмечал отдельные «намеки на русскую жизнь», «верные картины русской природы». По его словам, «вообще в этих опытах г. Тургенева был замечен талант, но какой-то нерешительный и неопределенный». Выше всех ранних его произведений критик ставил поэму «Помещик», этот «очерк помещичьего быта». Но только в «Хоре и Калиныче», по его словам, талант Тургенева «обозначился вполне». Хотя из напечатанных в «Современнике» за 1847 г. «не все... рассказы одинакового достоинства, — писал он в своей статье, — одни лучше, другие слабее, но между ними нет ни одного, который бы чем-нибудь не был интересен, занимателен и поучителен. «Хорь и Калиныч» до сих пор остается лучшим из всех рассказов охотника: за ним — «Бурмистр», а после него «Однодворец Овсяников» и «Контора»14*.
«Записки охотника» сыграли выдающуюся роль в истории русской литературы. Продолжая великие реалистические традиции Пушкина, Лермонтова и Гоголя, Тургенев осветил такие стороны народной жизни, какие в художественной литературе или освещались мало или совсем оставались вне поля зрения предшествующих писателей. Своеобразие реализма «Записок охотника» с необычайной точностью определил Белинский. По его словам, автор в «Хоре и Калиныче» «зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил»15*.
характер. На первом плане в них было изображение всего того, что отличает крепостного мужика от «интеллигентных» слоев общества. Для Даля характерно увлечение бытовыми и этнографическими деталями, подчеркивание натуралистических черт разговорной речи крестьян.
Значительным шагом вперед после Даля были проникнутые глубоким сочувствием к подневольному крестьянству повести Григоровича. Но у Григоровича мужик был представлен преимущественно со стороны беспросветных и трагических условий существования бесправного и задавленного нуждой человека. Изображение душевного облика крестьянина, поэтической стороны народной жизни с такой полнотой и силой, как в «Записках охотника», впервые имело место в художественной литературе. По глубине и народности содержания, по завершенности формы они относятся к произведениям, ознаменовавшим наибольший расцвет русской прозы XIX в., когда появились шедевры Тургенева и Л. Толстого, Гончарова и Достоевского, Г. Успенского и Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и Чехова. Классическое произведение Тургенева о народе открывало русскому читателю богатство духовного мира порабощенного помещиком крестьянина, покоряло чистотой нравственных чувств, глубиной и силой эстетических переживаний его героев. Не случайно Некрасов видел сходство в художественной манере рассказов Л. Толстого и «Записок охотника». Он писал Тургеневу: «В IX номере «Современника» печатается посвященный тебе рассказ юнкера: «Рубка лесу». Знаешь ли, что это такое? Это очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских), то есть вещь доныне небывалая в русской литературе. И как хорошо! Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие «Записки охотника», а один офицер так просто Гамлет Щигровского уезда в армейском мундире. Но все это далеко от подражания, схватывающего одну внешность»16*. Еще за несколько лет до появления рассказов этого цикла Тургенев писал: «В русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития»17*. Залогом этого является свободолюбие, природная одаренность и вся многообразная духовная жизнь русского крестьянина, которому присуще, несмотря на его порабощенное состояние, глубокое сознание своего человеческого достоинства. Уже в «Хоре и Калиныче», первом небольшом рассказе «Записок охотника», крестьяне выступают носителями наиболее типических особенностей русского национального характера и в этом отношении, по их душевным достоинствам, противопоставлены помещику. Ум, энергия, уверенность в своих силах, высокие поэтические чувства — все это характерно для крепостных господина Полутыкина. Взгляд Тургенева на народную жизнь крепостнической эпохи здесь выразился с большой полнотой. Последующие рассказы «Записок охотника» развивали многие из тех идей, которые были затронуты в «Хоре и Калиныче». Поэтому данному рассказу принадлежит особенная роль в общем замысле всей серии очерков и рассказов.
О «достоинствах» г. Полутыкина достаточно сказать, что он «страстный охотник и, следовательно, — иронически замечает Тургенев, — отличный человек». Хорь и его друг Калиныч представляются «охотнику» личностями необычайно яркими и по уму, и по тем интересам, которыми они живут, по их житейскому опыту и знанию жизни. В рассказе находят отражение не только их общественное положение и быт, но и душевный склад героев.
человеческого достоинства.
Калиныч прислуживал «охотнику», который в его глазах являлся «барином», без всякого раболепства. Но еще с большей независимостью держал себя Хорь: «Он, казалось, чувствовал свое достоинство, говорил и двигался медленно, изредка посмеивался из-под длинных своих усов». Он — «мужик умный», складом своего лица он походил на древнегреческого философа Сократа. Хорь, деятельный и уверенный в себе, с его трезвым, практическим умом, напоминал автору Петра Первого, который был русским человеком именно в своих преобразованиях: «Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед».
Из мемуарной литературы известно, что прототип Хоря — крепостной крестьянин, «мощный, умный, высокого роста и необыкновенно радушный. Так как он был грамотный, то Тургенев прислал ему свой рассказ: старик с гордостью перечитывал» рассказ посетившему «его гостю»18*.
Об этом крестьянине писал также А. Фет в 1862 г.: «В запрошлом году, в сезон тетеревиной охоты, мне привелось побывать у одного из героев тургеневского рассказа: «Хорь и Калиныч». Я ночевал у самого Хоря. Заинтересованный мастерским очерком поэта, я с большим вниманием всматривался в личность и домашний быт моего хозяина. Хорю теперь за восемьдесят лет, но его колоссальной фигуре и геркулесовскому сложению лета нипочем. Он сам был моим вожатым в лесу, и, следуя за ним, я устал до изнеможения; он ничего... Хорь сам quasi-грамотный, хотя не научил ни детей, ни внучат тому же. У него какая-то старопечатная славянская книга, и подле нее медные круглые очки, которыми он ущемляет нос перед чтением. Надо было видеть, с каким таинственно-торжественным видом Хорь принялся за чтение вслух по складам. Очевидно, книга выводила его из обычной жизненной колеи. Это уже было не занятие, а колдовство»19*.
Если Хорь «был человек положительный, практический, административная голова, рационалист», то «Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных». По словам Белинского, Калиныч в сравнении с Хорем — «еще более свежий и полный тип русского мужика: это поэтическая натура в простом народе». Поэтический склад души Калиныча проявлялся в любви к природе и к народной песне. Он «пел довольно приятно и поигрывал на балалайке. Хорь слушал, слушал его, загибал вдруг голову набок и начинал подтягивать жалобным голосом».
исторического и национального развития таятся в народной среде. Мужественный характер русского человека — наряду с другими высокими моральными качествами — вот что увидел Тургенев в повседневной, будничной жизни крестьян, вынужденных бороться с нуждой и голодом, сносить бессмысленную жестокость помещиков. Арина («Ермолай и мельничиха») вовсе не напрашивается на участие, не стремится вызвать чувство жалости к себе, говоря о помещике Зверкове и о постылом ей мельнике, и не выказывает перед людьми тягостные и горькие переживания, которые переполняют ей душу.
Не менее сдержан в своих чувствах герой рассказа «Малиновая вода» Влас. О лично пережитом, в частности об издевательствах помещика, «мужик рассказывал... с усмешкой, словно о другом речь шла; но на маленькие и съеженные его глазки навертывалась слезинка, губы его подергивало». Потребность подлинно человеческой жизни столь органически присуща натуре крестьянина, так глубоко проникает в его душу, что составляет главную сущность его помыслов и чувств. Крестьянская девушка Лукерья превратилась в мумию, в живой труп. Но в пору расцвета своих сил эта «умница Лукерья», «первая красавица во всей... дворне», «хохотунья, плясунья, певунья», отличалась необычайной душевной энергией, любовью к радостям жизни, талантливостью. Это была натура страстная и поэтическая. Ее волновала красота весенней ночи, а «удивительная» песнь соловья гармонировала с тем чувством любви, которое ее захватило с такой силой.
Нравственная мощь русской женщины, поэтический строй ее души находит выражение в искреннем и глубоком чувстве любви («Живые мощи»), в подвиге самоотвержения и бескорыстия в отношении к любому человеку («Петр Петрович Каратаев»). Крепостная девушка Матрена выдает себя помещице, чтобы избавить от преследований Каратаева, которого она жалела и любила. Такая глубокая натура, такой человек «золотой» души сложился в народной среде вопреки тягостным условиям существования. Несомненно, что духовная жизнь крепостного крестьянина не убита рабским трудом, она только подавляется и нередко уродуется.
Крестьянину «Записок охотника» свойственны глубокие эстетические чувства, и эта любовь к красоте природы, к народному искусству неотделима у него от вольнолюбивых идеалов. Касьян мечтает о жизни на привольных местах, где бы была не только плодородная земля, но и леса, реки, луга, как на Красивой Мечи, чтобы взору открывались бесконечные дали («Касьян с Красивой Мечи»). Однако не одно чувство красоты природы влечет Касьяна на иные земли. Он остро воспринимает то, что много «хрестьян» в лаптях ходят, правды ищут, и он мечтает о другой, лучшей жизни.
Роль поэзии сказок и легенд, значение песенного творчества в жизни народа Тургенев особенно ярко изобразил в «Бежином луге» и «Певцах». В сознании крестьянских детей впечатления природы гармонируют с поэтическими вымыслами народной фантазии о домовом, русалке, разрыв-траве, о лешем. Этот интерес к легендам и сказкам, чуткость героев рассказа ко всему поэтически-прекрасному в природе говорит об их одаренности.
«Певцы» — это вдохновенный рассказ о талантливости народа и о свойственном русским людям художественном чутье. В голосе Якова «была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны». Именно эта сторона личности простого русского труженика, его высокий строй души привлекал пристальное внимание автора «Записок охотника». Как писал Чернышевский, «Тургенева особенно привлекают явления, положительным или отрицательным образом относящиеся к тому, что называется поэзиею жизни, и к вопросу о гуманности»20*.
Эту же мысль развивал Добролюбов, говоря об особенностях таланта Тургенева. «Не бурная, порывистая сила, — писал он, — а напротив, мягкость и какая-то поэтическая умеренность служат характеристическими чертами "его таланта". Вместе с тем Тургеневу, по мнению критика, свойственно «живое отношение к современности», умение «тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство, только что еще начинающее проникать в сознание лучших людей»21*. Это чутье Тургенева «к живым струнам общества» позволяло ему, говоря словами самого писателя, проникнуться «сущностью своего народа, его языком, его бытом»22*.
Изображением, как писал Чернышевский, гуманных начал и поэзии жизни народа «Записки охотника» сыграли глубоко прогрессивную роль. Крестьяне «Записок охотника» — это не покорные, готовые примириться с своим положением мужички. Такие люди, как крестьяне Леночкина, питают большое недоверие и ненависть к барину. Противопоставление крестьян помещикам, нищенского положения крепостной деревни — тунеядству разжиревших от праздной и сытой жизни обитателей дворянских усадеб вызывало злобу к Тургеневу со стороны угнетателей народа. Цензор, выражавший точку зрения официальных правительственных кругов, возмущался тем, что в «Записках охотника» «однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противозаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше»23*. Изображение душевного облика крестьянина и многочисленные картины нищенского и бесправного положения мужика проникнуты ненавистью к поработителям народа.
«Льгов»). Крепостническим взглядам дворян, смотревших на Сучка, Ермолая («Ермолай и мельничиха»), Степушку («Малиновая вода») как на никудышных, он противопоставил сочувственное отношение к этим крестьянам и показал в них многие привлекательные черты. Но ни в чем с такой силой не выступает ненависть автора «Записок охотника» к крепостничеству, как в изображении многочисленных и разнообразных проявлений глубокого недовольства крестьян, их непримиримой вражды к помещикам: от насмешливого отношения Хоря к его притеснителю, расчетливому, но недалекому г. Полутыкину, до гневного возмущения крестьянина своим зависимым положением от помещика и его пособников. Пойманный Бирюком в господском лесу мужик, которого разорил помещичий приказчик и которому с голодухи приходится «околевать», говорит о нем как о «кровопийце» и «душегубе» («Бирюк»). Эта готовность бесправных и голодных крестьян к стихийному протесту вызывает особенную подозрительность и страх у крепостников. Недаром за мирными жалобами крестьян на бурмистра помещику мерещится бунт («Бурмистр»).
Знаменательно, что в крепостной деревне появляются люди, способные взять на себя роль народных заступников, вроде разночинца Мити («Однодворец Овсяников»). Деятельность этого поборника народных интересов широка и разнообразна. По словам Овсяникова, Митя «крестьянам просьбы сочиняет, доклады пишет, сотских научает, землемеров на чистую воду выводит, по питейным домам таскается, с бессрочными, с мещанами городскими да с дворниками на постоялых дворах знается. Долго ли тут до беды? Уж и становые и исправники ему не раз грозились. Да он, благо, балагурить умеет: их же рассмешит, да им же потом и наварит кашу». Душевцой привлекательностью отличается также уездный лекарь в рассказе того же названия — разночинец из среды демократической интеллигенции, способный понять глубокую натуру своей больной, признающейся в любви к нему, Александры Андреевны, в образе которой обозначились черты героинь тургеневских романов. Еще более крупными чертами обрисован Авенир Сорокоумов, гегельянец в пору своего студенчества, вынесший из философских кружков бескорыстную преданность русской литературе, театру, честные верования и честные стремления, с книжными взглядами на жизнь, наивный и ограниченный, твердо переносивший одиночество и «рабство учительского звания» в доме помещика, спокойно встретивший неизбежную смерть от чахотки («Смерть»).
Объективный, познавательный смысл «Записок охотника» гораздо шире, чем только изображение крепостной деревни. В «Малиновой воде» в центре внимания автора тема XVIII в яркие картинки жизни вельможного графа Петра Ильича, веселившего себя забавами не знающего ограничения желаниям и прихотям феодала.
«Лебедянь») или старика Чертопханова («Чертопханов и Недопюскин»), от которых немногим отличаются также господа с тонкими манерами и с претензиями на своеобразную «культурность» и даже на «либерализм». Еремей Лукич Чертопханов от скуки и праздности утешался грубыми, самодурными выходками. Он каждый день новую затею придумывал: «... то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами»; или всех своих подданных для порядка и хозяйственного расчета велел «перенумеровать и каждому на воротнике нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало, так уж и кричит: «Такой- то нумер идет!»
Омерзителен своими гнусными преследованиями крепостных людей и грабительством Мардарий Аполлонович Стегунов («Два помещика»), закоренелый крепостник и циник. На любые упреки в бесчеловечности его поступков у Стегунова есть «ясный» и «убедительный» довод: «По-моему: коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик». Просто и естественно, по его понятиям, сселять мужиков с их земли, а «опальных» истреблять. «Я, признаться вам откровенно, — говорит он своему собеседнику, — из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи проклятые». В облике этого дикого барина, никогда ничему не учившегося лежебоки, есть черты, напоминающие «гуманного» помещика Пеночкина: его добрейшая улыбка, его ясный и кроткий взор, которыми он сопровождает свои разговоры о производимой по его приказанию порке мужика.
«гвардейский офицер в отставке» холодно-расчетлив и жесток по натуре. Хищничество — главная отличительная его черта. Оброк с крестьян он довел до такой степени, что сам удивляется, как они «концы с концами сводят».
Тургенев не впадает в преувеличения или односторонность, говоря о таких помещиках, как Стегунов или Пеночкин, равно как и не прикрашивает жизнь, рисуя образы крестьян, которым иногда присущи черты рабской приниженности или дурные замашки господ, которым они служат, как например, камердинеру в рассказе «Свидание», самодовольному эгоисту, способному с холодной бессердечностью надругаться над доверчивостью полюбившей его девушки. То, что рассказывает Тургенев о крепостной деревне, «было явлением простым, заурядным, обыденным, — писал В. Г. Короленко. — И на негодующий взгляд рассказчика (в «Двух помещиках». — А. Б.) старик удивляется:
— Что вы, молодой человек, что вы? Что я злодей, что ли, что вы на меня так уставились?»
И он действительно не злодей. Человек с меньшим чувством правды, чем Тургенев, непременно изобразил бы его чудовищем, и это была бы ложь. Чудовищность рабства была не в том, что добродетельные рабы находились во власти злодеев-рабовладельцев. Чудовищность этого порядка именно в том, что такие дела творятся зауряд, заурядными людьми над другими тоже заурядными людьми; и дальше в том же очерке Тургенев рассказывает, как он, уезжая, встретил наказанного буфетчика. «За что тебя наказали?» — спрашивает у него автор.
«А поделом, батюшка, поделом. У нас барин хороший. Такого в целой губернии не сыщешь!»
«Барин так барин, мужик, так мужик!» — говорит он с убеждением. Наказанный раб, очевидно, думает так же. Но вот приходит художник и только рассказывает правдиво и просто все, как было. Но у художника в душе есть уже высшее представление о народе. Если нет жалующейся стороны, то суд этот истекает из высшего представления о человеке, с которым не мирится ни положение раба, ни положение рабовладельца. И вот почему, рассказывая все именно так, как было, не сгущая излишне красок, художник вызывает в душе читателя суд над всем порядком, суд безапелляционный и бесповоротный»24*.
Наиболее острые по своему социально-политическому смыслу рассказы «Бурмистр» и «Контора» Тургенев написал под непосредственным влиянием Белинского, с которым он вместе жил за границей в 1847 г. В этих произведениях с необычайной силой раскрыта подлинная сущность крепостнического уклада жизни: произвол крепостников, с одной стороны, бесправие и нищета народа — с другой. Тургенев выступает как продолжатель традиции Гоголя, когда он воспроизводит черты помещичьего быта, создает образы госпожи Лосняковой и ее «главного конторщика». Писатель рисует выразительный портрет помещичьего пособника Николая Еремеича, взяточника и вора: это — «человек лет пятидесяти, толстый, низкого росту, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу».
Автор «Записок охотника» с беспощадной правдивостью изображает и дикость нравов, самодурство владелицы ананьевского поместья («Контора»), и истинный облик интеллигента-славянофила Любозвонова («Однодворец Овсяников»), столь же чуждого народу, как и гамлетствующий «западник» («Гамлет Щигровского уезда»), пустой и ничтожный. Разоблачительная сила образов дворян в «Записках охотника» вызывала восхищение Герцена. «Никогда еще, — писал автор «Былого и дум», — внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение».
Вульгарно-социологическая критика пыталась умалить разоблачительную силу «Записок охотника», приписать Тургеневу «идеализацию» крестьян и крепостнического уклада жизни.
Литературоведы-компаративисты стремились доказать зависимость» «Записок охотника» от так называемого «деревенского жанра» в западноевропейской литературе, отрывая рассказы Тургенева от конкретно исторических условий, в которых они создавались. Еще Белинский писал, что Тургенев содержание своих очерков и рассказов брал из современной русской жизни. По словам великого критика, главная характеристическая черта таланта Тургенева «заключается в том, что ему едва ли бы удалось создать верно такой характер, подобного которому он не встретил в действительности. Он всегда должен держаться почвы действительности». Впоследствии сам автор «Записок охотника» признавался, что в своих произведениях он постоянно опирается на «жизненные данные». Основываясь на наблюдениях над повседневной жизнью, он умел с философской глубиной и поэтической тонкостью нарисовать образы, согретые искренним и волнующим чувством.
«никогда не старается изображать ее только в поэтических ее видах, — говорил Белинский, — но берет ее, как она ему представляется. Его картины всегда верны, вы всегда узнаете в них нашу родную, русскую природу». Пейзаж Тургенева выражает чувство радости бытия. Классическими стали его слова, прославляющие любовь человека к жизни: «Я предпочту созерцать торопливые движения утки, которая влажною лапкой чешет себе затылок на берегу болота, или длинные блестящие капли воды, медленно падающие с морды неподвижной коровы, которая только что напилась в пруду, куда она вошла по колено, — всему, что можно видеть в небе».
В «Записках охотника» природа изображена с необычайной яркостью. Становятся ощутимыми не только краски, звуки, очертания предметов, но даже течение времени, как, например, при описании того, как «внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком». Удивительнее всего эта живопись словом, когда «по шуму листьев» в роще можно узнать, какое стояло время года: «То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не долгий говор лета, не робкое и холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня. Слабый ветер чуть-чуть тянул по верхушкам» («Свидание»).
Ни у кого из русских писателей до Тургенева нет такого обилия изумительных по силе художественного впечатления описаний природы. Его пейзаж поэтически великолепен и полон глубокого смысла. Пейзаж «Бежина луга» намечает тему рассказа — тему красоты родины — и создает определенное настроение, прежде чем будет начато повествование о крестьянских детях. Их ум, их талантливость, их поэтическое восприятие мира гармонируют с тем впечатлением, какое производит великолепие «русской летней ночи». Насколько существенную сюжетную роль играет пейзаж в «Записках охотника», можно проследить также по рассказу «Смерть». Природа здесь символизирует могущество родины, безграничную силу народа.
Природа, богатая неисчерпаемыми возможностями для деятельности человека и восхитительная по красоте, вызывает у автора «Записок охотника» чувство гордости за свою родину, воскрешает в памяти героическое прошлое русского народа и его поэтические создания, живущие в веках: «... уж очень красивыми местами нам приходилось ехать. То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озерец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людом любимые места, подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц» («Стучит!»). При всей тонкости пейзажных зарисовок и удивительной способности, как писал о Тургеневе Флобер, «одухотворять пейзаж» личным чувством, «Запискам охотника» совершенно не свойственен субъективизм и культ деталей. Тургенев называл «ложной манерой» субъективизм романтиков в описаниях природы; по его мнению, у Гюго «везде видишь автора вместо природы». Напротив, объективность наблюдений над жизнью природы и раскрытие ее законов в реалистических образах требуют от писателя глубокого проникновения в сущность изображаемых явлений. «Ничего не может быть труднее человеку, — писал он, — как отделиться от самого себя и вдуматься в явления природы... Попробуйте понять и выразить, что происходит хотя бы в птице, которая смолкает перед дождем, и вы увидите, как это нелегко». В описаниях природы Тургеневу чужда была «вкрадчивость» Фета, стремление «подслушать, подсмотреть» тайны природы, подметить что-то необыкновенное, до чего добираются «немногие», вместо того чтобы выразить «главное ощущение», как это видим у великих поэтов — Пушкина, Гоголя, Шекспира.
«Современнике»: «Бывают тонко развитые, нервические, раздражительно-поэтические личности, которые обладают каким-то особенным воззрением на природу, особенным чутьем ее красот; они подмечают многие оттенки, многие часто почти неуловимые частности, и им удается выразить их иногда чрезвычайно счастливо, метко и грациозно; правда, большие линии картины от них либо ускользают, либо они не имеют довольно силы, чтобы схватить и удержать их»25*.
«Записок охотника», чуждые болезненной эстетизации поэтов «чистого искусства», приводили в восхищение крупнейших писателей. Гончаров во время кругосветного путешествия, прочитав «Записки охотника», писал М. А. Языкову в 1853 г.: «Как заходили передо мной эти русские люди, запестрели березовые рощи, нивы, поля и... прощай, Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья и кусты, море, где я, — все забыл. Орел, Курск, Жиздра, Бежин луг — и так и ходят около»26*. Картины природы «Записок охотника» не были бы так неподражаемо великолепны, не приобрели бы такой жизненной силы, какая им присуща, без подлинного совершенства языка.
Вслед за Пушкиным и Гоголем Тургеневу принадлежит выдающаяся роль в создании русского литературного языка, который он считал «чарующим», «волшебным» и могучим. Язык, своеобразие речи персонажей «Записок охотника» отображают склад ума крестьянина, его мудрость, его юмор. Простая, умная речь Хоря, сдержанного на слова и «крепкого на язык», как нельзя лучше отвечает здравому смыслу русского человека. Напротив того, нередко на речи крепостника лежит отпечаток вялости и лености мысли, пустоты его души. Позерство и самолюбование Пеночкина, его злобная раздражительность неотделимы от манерности речи и фразерства. Говорит он не спеша, «с расстановкой и как бы с удовольствием пропуская каждое слово сквозь свои прекрасные, раздушенные усы». Народность языка и совершенство стиля «Записок охотника» — одной из наиболее патриотических книг русской классической литературы — делают задушевные мысли великого писателя волнующими и близкими современному читателю. Демократизм и гуманизм Тургенева позволили ему глубоко проникнуться сущностью народной жизни, создать образы, которые воспитывают в людях любовь к родине и к великому русскому народу, по его выражению — «самому удивительному народу во всем мире».
«Записок охотника» объединены общим замыслом, согреты горячим чувством патриотического воодушевления автора и составляют единый цикл произведений о крестьянстве и крепостной России. Как шедевр художественного творчества «Записки охотника» и теперь полностью сохранили глубокую идейную и эстетическую ценность. Народная книга Тургенева, эта поэма о духовной красоте и мощи русского народа, для современного читателя — одно из наиболее любимых созданий русской классической литературы27*.
Примечания
1* (—358.)
2* (И. С. Тургенев, Собрание сочинений, т. 11, изд. «Правда», М, 1949, стр. 98. )
3* ()
4* (В. И, Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 473.)
5* (И. С. Тургенев, Сочинения, т. XI, ГИХЛ, 1934, стр. 385.)
6* («Правда», 1949, стр. 96. )
7* («Первое собрание писем И. С. Тургенева», СПБ, 1884, стр. 155—156.)
8* (И. С. Тургенев, Сочинения, т. XI, ГИХЛ, М.—Л., 1934, стр. 421. )
9* (Н. А. Островская, Воспоминания о Тургеневе В кн.: «Тургеневский сборник», под ред. Н. К- Пиксанова, Пг., 1915, стр. 84—85. )
10* (Н. А. Островская, Воспоминания о Тургеневе. В кн.: «Тургеневский сборник», под ред. Н. К. Пиксанова, Пг., 1915, стр. 84. )
11* («Правда», 1949, стр. 286.)
12* (И. С. Тургенев, Сочинения, т. XII, ГИХЛ, М.—Л.. 1933, стр. 250.)
13* (М. М. Ковалевский, Воспоминания об И. С. Тургеневе, «Минувшие годы», 1908, № 8, стр. 10. )
14* (В. Г. Белинский, Собрание сочинений в трех томах, под редакцией Ф. М. Головенченко, т. III, Гослитиздат, 1948, стр. 832, 833, )
15* ()
16* ()
17* (И. С, Тургенев, Сочинения, т. XII, ГИХЛ, 1933, стр. 106. )
18* (И. С. Тургенев, Избранные произведения, Гослитиздат, М.—Л., 1946, стр. 563. )
19* («Русский вестник», 1862, № 5, стр. 246. )
20* (Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. III, Гослитиздат, М., 1947, стр. 422. )
21* ()
22* (И. С. Тургенев, Сочинения, т. XII, ГИХЛ, 1933, стр. 104. )
23* ()
24* (См. наш комментарий к I тому Собрания сочинений И. С. Тургенева, Гослитиздат, М., 1953, стр. 463—465. )
25* (И. С. Тургенев, Сочинения, т. XII, ГИХЛ, 1933, стр. 160. )
26* (—9.)
27* ("Записках охотника" см. соответствующую главу в книге: С. М. Петров, И. С. Тургенев, Учпедгиз, М., 1957)