Литературные реминисценции в романе. Строки Пушкина и Крылова
Литературные реминисценции, их роль в характеристике персонажей. Мы увидели, что литературная и творческая тема занимает столь важное место в сюжете романа. Она требует отдельного самостоятельного рассмотрения. Давайте начнем исследование.
Прежде всего нужно обратить внимание на имена писателей, прямо упоминаемых в тексте, цитаты, их место, значение. Об одном мы уже говорили. Перечень любимых французских авторов помогает понять воспитание Юлии, которая «вероятно, читает и теперь» Эжена Сю, Гюстава Друино, Жюля Жанена. Курсивом выделены цитаты, выражающие сам дух, идеи и стиль прозы «неистовых романтиков»: «Она (Юлияпал к ее ногам <…>, если б не клялся ей всеми силами души, если б осмелился <…>, пил бы только чашу жизни по капле в ее слезах и поцелуях». И все же центральные из звучащих на страницах романа творческих имен – имена двух великих русских писателей – баснописца И. А. Крылова и А. С. Пушкина. Цитаты и реминисценции второго пронизывают всю ткань повествования, тогда как произведения Крылова упоминаются чаще всего в главах первой и второй части второй. Увлечение Александра баснями Крылова совпадает с разочарованием в человечестве вообще и Наденьке в частности. В баснях он видит верную картину ничтожного окружения своего:
– Да! За кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басен Крылова и есть.
– Хозаровы, например?
– Целая семья животных!…
– Ну, Лунины?
– Хороши и эти. Сам он точно тот осел, от которого соловей улетел за тридевять земель. А она такой доброй лисицей смотрит…
Действительно, образы Крылова универсальны, но в равной степени могут быть адресованы и Александру. Как только дядя с блеском это доказал, он моментально охладевает к лукавому баснописцу: «Оставьте его, ради Бога, в стороне; что он за любимый автор! Издевается только над ближним». «А! издевается! Не с тех ли пор ты разлюбил Крылова, как увидел у него свой портрет?»
«какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» не замечает у Крылова ни племянник, ни, кажется, дядя. А меж тем, принимаемая или отвергаемая, реалистическая поэзия Крылова продолжает существовать. Когда Александр отправляется на искушение наивной Лизы, крыловский бесенок нашептывает ему укоризненные слова.
Пушкинские цитаты рассыпаны по страницам романа и для верного о них суждения прежде всего должны быть систематизированы. Вы сами можете проделать эту основу основ работы литературного исследователя. Великие литературоведы, как например, саратовский ученый Александр Павлович Скафтымов, перелистывали страницы, тщательно и последовательно выписывая на карточках каждую цитату, страницу и контекст в котором она упомянута. Попробуйте сделать это и систематизировать цитации Александра Адуева.
Пушкинские строки присутствуют в романе и в формах реминисценции: «В <…> комнате за столом сидел Александр, положив руки на стол, а на руки голову, и <…> спал. Перед ним лежала бумага. Петр Иваныч взглянул – стихи. «И сам уснул!» Эти строки заставляют вспомнить другого романтика – Ленского, ночь перед дуэлью, когда «на модном слове «идеал»/Поэт тихонько задремал…». Пушкин, как известно, видел для своего романтика два пути. Возможно, Ленский «расстался б с музами, женился,<…> /Пил, ел, скучал, толстел, хирел./И наконец в своей постеле /Скончался …», знаменуя торжество человеческой пошлости. Именно это и случилось с Александром! – воскликнете вы. С той лишь разницей, что не «в деревне» закончилось это превращение. Но великий Пушкин провидел иной путь своего героя: «Его умолкнувшая лира/Гремучий, непрерывный звон/ В веках поднять могла…» Таким образом, победа пошлости не безусловна.
«Онегина». Так же настойчиво Иван Александрович пытается привлечь внимательного читателя к одному из великих стихотворений поэта. Суммируя в письме другу первые впечатления от знакомства с родственником, Александр отмечает: «…Или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь, – и прощай, вдохновение! Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона… Не верит он любви, и проч., говорит, что счастья нет…» Стихотворение стоит, чтобы его процитировать, тем более что Александр прервал его только на том, что его в данную минуту тревожит, не удосужившись вспомнить целиком. А напрасно.
В те дни, когда мне были новы
–
И взоры дев, и шум дубровы,
И ночью пенье соловья,
Когда возвышенные чувства,
Свобода, слава и любовь
Так сильно волновали кровь,
Часы надежд и наслаждений
Тоской внезапной осеня,
Тогда какой-то злобный гений
Печальны были наши встречи:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Он Провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
–
Благословить он не хотел.
«Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все… Он думает и чувствует по-земному…» Однако «земные» добродетели дядюшки обретают зловещую дьявольскую окраску, если проникнуть в подтекст, определяемый лирикой поэта. Сам он объективно осуществляет сатанинский план совращения чистой юношеской души.
Обращаясь к литературным вкусам дядюшки, мы не замечаем, чтобы он цитировал якобы наизусть знакомого Пушкина. Единственным исключением становится обращенная к племяннику реплика: «Еще одно последнее сказанье!» – из драмы Пушкина «Борис Годунов», а точнее, из монолога Пимена в сцене «Ночь. Келья в Чудовом монастыре». Можно догадаться, что Адуев-старший читал и ценит плоды зрелого реализма поэта. Мы также можем провести аналогию между спорами двух Адуевых и беседой старца Пимена с пока еще монахом Гришкой. Подобно Петру Иванычу, Пимен полному сил молодому Григорию дает мудрые советы «смирять… младую кровь», которые тот не в состоянии выполнить. Его мудрость была итогом долгого опыта, и сам он признается, что ведал «безумные потехи юных лет». Григорий подтверждает: «Ты воевал под стенами Казани, / Ты видел двор и казни Иоанна…» Так и старший Адуев в свое время знал «потехи юных лет», или, говоря словами Гончарова, «рвал желтые цветы», от чего он тщетно предостерегает племянника. Такова философия человеческих возрастов, о которой мы говорили.
– не только читатель; он сам пробует свои силы в литературе. Как мы помним, среди его юношеских стремлений тяга к стихотворству занимает одно из главных мест – «всего же более он мечтал о славе писателя». «Неужели, – возмущается Александр, – мне изображать этих пошлых героев, которые встречаются на каждом шагу <…> – эти жалкие лица вседневных мелких трагедий и комедий, не отмеченные особой печатью <…> унизится ли искусство до того?..» «Героем, возможным в драме или в повести, – резюмирует Гончаров, – он воображал <…> корсара или великого поэта, артиста…» По таким рецептам Александр создал первое творение, в котором «местом действия избрал он Америку; обстановка была роскошная американская природа, горы, и среди всего того изгнанник, похитивший свою возлюбленную. Целый мир забыл их; они любовались собой да природой… Потом, …европеец приехал туда, пошел… на охоту и нашел на одной горе хижину и в ней скелет. – Европеец был соперник героя». Это нагромождение романтических эффектов – своего рода концентрат отживающей романтической поэтики.
Опыт жизни и наставления дяди привели к тому, что в следующей повести мы встречаем новые мотивы. «В этой повести действие происходило уже не в Америке, а где-то в тамбовской деревне. Действующие лица были обыкновенные люди: клеветники, лжецы и всякого рода изверги – во фраках, изменницы в корсетах и в шляпках». «Все было прилично, на своих местах», – иронизирует Гончаров. Сменив костюмы действующих лиц, Александр не отказался от прежней эстетики, с ее резким делением на «плохих» и «хороших» персонажей, с отвращением к рядовому человеку, прозе жизни, – за что получил суровую отповедь редактора журнала. Под маской редактора Гончаров высказывает свои заветные идеи, прежде всего требование художественной объективности писателя, который не может творить «под влиянием личного увлечения. Он должен обозревать покойным и светлым взглядом жизнь и людей вообще – иначе выразит только свое я…»
«Второе и главное условие <…> – нужен талант…» Обратимся опять к проницательному объяснению Белинского, который писал о литературных опытах Александра: «Его несчастие состояло не в том, что он был бездарен, а в том, что у него вместо таланта был полуталант, который в поэзии хуже бездарности, потому что увлекает человека ложными надеждами». Но не все так просто. Александр неожиданно для себя обнаруживает дарование в той области, к которой не скрывает презрения («писатель о наземе»), и занимается ради заработка да по настоянию дяди. Переводы и статьи о сельском хозяйстве – предмет, который ему сызмальства известен, в котором сельский уроженец разбирается. Здесь он и продолжает искать, пробовать, критически осмысливать свои прежние воззрения. Даже когда в этом как будто минула надобность – в деревенском раздолье – Александр вновь садится за перо, чтобы исправить прежние ошибки («Как часто мы врали там…» – думал он <…> и стал вникать в дело глубже и пристальнее»), продолжает выписывать специальные книги. Наблюдательный дядюшка сразу понял это, в одной из первых встреч попытался раскрыть глаза племяннику: «Отличиться хочется?.. тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя, говорит, что статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль – все показывает <…> ученого производителя, а не ремесленника <…>. Ты можешь <…> приобресть известность писателя…» Вот так: дарование не в предмете, дарование раскрывается в отношении к тому, что ты делаешь: «…Отчего пренебрегать скромным назначением? И оно имеет свою поэзию».
За разъяснением центральной идеи романа Гончаров тоже отправляет читателя к строкам Пушкина. Великий поэт одним из первых почувствовал признаки перерождения общества. Еще в 1823 году, начиная в Одессе «Евгения Онегина», поэт предпослал ему стихотворение в форме диалога в стихах «Разговор книгопродавца с поэтом». В нем ловкий и умный «книгопродавец», которому в принципе все равно, чем торговать – книгами или другими вещами, написанными о свободе или о любви, лишь бы это принесло прибыль, – с торжеством провозглашает:
век – торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава? – Жалкая заплата
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Поэт в конце концов вынужден уступить доводами дельца. Соглашаясь на сделку, он говорит языком «суровой прозы»: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся».
«К вельможе», где вновь проводит черту между веком нынешним и минувшим. При этом трагизм в характеристике материализма молодого поколения усиливается:
…Все новое кипит, былое истребя…
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
В поисках исторических аналогий поэт обращается к эпохе упадка рыцарского средневековья и наступления буржуазии на Западе. Горький протест Лизаветы Александровны мужу: «Хорош век, нечего сказать», – перекликается с финальным восклицанием Герцога в «Скупом рыцаре»: «Ужасный век, ужасные сердца!»