Овсянико-Куликовский Д. Н.: "Новь" и тип "нужного для России" человека (старая орфография)

ТУРГЕНЕВЪ и ТОЛСТОЙ. 

"Новь" принадлежитъ къ числу наименее оцененныхъ - въ свое время - произведенiй Тургенева. Правда, вследъ за появленiемъ ея (1877), рядомъ съ отрицательными отзывами высказывались и хвалебные, даже восторженные, но въ общемъ, можно сказать, сумма недоразуменiй и нареканiй, вызванныхъ "Новью", не уступала таковой-же, вызванной "Отцами и Детьми", только тонъ нападокъ на автора на этотъ разъ не былъ такой страстный какъ тогда.

"Новь", не подчиниться обаянiю этого чуднаго произведенiя, блещущаго необыкновенной свежестью и яркостью красокъ, проникнутаго дивной поэзiею и въ целомъ представляющаго собою удивительную художественную композицiю, мастерски сотканную изъ положительныхъ и отрицательныхъ (сатирическихъ) элементовъ ("Новь на половину - сатира и очень злая).

О самомъ процессе творчества, создавшаго "Новь", мы имеемъ любопытное свидетельство Тургенева въ письме къ Полонскому (отъ 22 января 1877 г. "Письма", No 247): "Ты находишь, что въ "Нови" чувствуется напряженiе, излишняя головная работа и некоторая робость... можетъ быть; замечу только одно, что ни одно изъ моихъ большихъ произведенiй не писалось такъ скоро, легко (въ 3 месяца) и съ меньшимъ количествомъ помарокъ. Вотъ после этого и суди! (Идея у меня долго вертелась въ голове, я несколько разъ принимался за исполненiе - но наконецъ написалъ всю штуку, какъ говорится, выходить, что ничего нельзя знать напередъ". Первыя впечатленiя бываютъ иногда обманчивы и примеръ Полонскаго показываетъ, какъ могутъ ошибаться въ этомъ отношенiи даже люди, сами одаренпые поэтическимъ талантомъ, которымъ, казалось-бы, и книги въ руки. При первомъ чтенiи легко возникаютъ иллюзiи, въ зависимости отъ личнаго настроенiя читателя. Вероятно г. Полонскiй, читая впервые "Новь", находился въ такомъ состоянiи духа, которое вызывало ощущенiе некоторой напряженности при умственной работе. Усвоенiе-же художественнаго произведенiя есть несомненно умственная работа: оно, въ известныхъ границахъ, является повторенiемъ творчества автора. И вотъ, если "повторить" это творчество, такъ сказать, на "свежую голову", не будучи озабоченъ или занятъ постороннею мыслiю, то, я уверенъ, "Новь" произведетъ прежде всего впечатленiе, вполне согласное съ темъ, что говоритъ Тургеневъ въ приведенномъ отрывке именно впечатленiе легкости творчества, увереннаго въ самомъ себе, отсутствiя разсудочной работы, ведущей къ перемаркамъ и переделкамъ. "Новь" является художественному чувству читателя въ виде вдохновенной импровизацiи, и въ ней незаметно и следа той "старательности" или "копотливости", которую отметилъ Достоевскiй въ "Отцахъ и Детяхъ" {См. "Письма Тургенева", 78, стр. 101.}. Въ "Нови", такъ чувствуется, художникъ далъ волю своему дарованiю, дошедшему здесь (употребляя выраженiе Тургенева въ письме къ Салтыкову, "Письма", стр. 508) до "резвости", и его скорее можно упрекнуть въ томъ, что онъ не подвергъ въ должной мере свой вдохновенный трудъ контролю холодной разсудочности, которая, напр., воздержала-бы его отъ такого проявленiя художнической "резвости", какъ Фомочка и Фимочка - явный анахронизмъ и, по признанiю самого Тургенева, "капризъ" художника ("Письма", No 247, стр. 310). И въ некоторыхъ другихъ фигурахъ, напримеръ, въ Паклине, въ особенности-же въ отрицательныхъ типахъ (въ Колломейцеве, Сипягине) сказалась та-же игривость творчества, на этотъ разъ впрочемъ, упрека не заслуживающая.

Но обратимся къ главному герою романа {Что главный и рой именно - Соломинъ (а не Неждановъ), это, полагаю, ясно само собою, и только для полноты укажу на свидетельство о томъ самого Тургенева въ письме къ Полонскому отъ 30 октября 1876 г. ("Письма", No 216).}.

Отношенiя Тургенева къ Соломину во многомъ напоминаютъ его отношенiя къ Базарову. Какъ и этотъ последнiй, Соломинъ - любимецъ автора и въ то-же время представляетъ собою полный контрастъ самому художнику. Можно сказать даже, что въ Соломине этотъ контрастъ еще сильнее выраженъ, чемъ въ Базарове. Мы видели, что въ Базарова вложено его творцомъ нечто субъективное, отъ себя ("самоломанность" мысли о вечности, о смерти) и только какъ натура, характеръ, складъ ума - Базаровъ являетъ полную противоположность Тургеневу. Въ Соломине нетъ уже и тени этихъ субъективныхъ примесей {Кстати упомянуть, Базарову Тургеневъ приписываетъ некоторыя свои мненiя и точки зренiя на вещи, напримеръ отзывъ о "Переписка съ друзьями" Гоголя (я прескверно себя чувствую точно начитался писемъ Гоголя къ калужской губернаторше), скептическiй взглядъ на народъ и некоторые др. Въ "Нови" Тургеневъ говоритъ иногда устами Паклина, даже Марiанны (о стихахъ Добролюбова), но не Соломина.}. Контрастъ Тургенева и Соломина - одинъ изъ техъ, которые приводятъ къ гармонiи. Соломинъ - одна изъ "слабостей" нашего художника, которому все нравится въ Соломине, даже его ничемъ не выделяющаяся, простонародная или мещанская наружность. Въ описанiи этой наружности (гл. XVI) чувствуется скрытая мысль автора: "посмотрите, какой обыкновенный, какой невзрачный, повидимому, человекъ, а ведь онъ-то и есть "настоящiй", и вы увидите, какой онъ умница и молодецъ".

Соломинъ прежде всего, действительно,-- большой умница. Его умъ - простой, несложный, практическiй, деловой - совсемъ другого сорта, чемъ напр. умъ Нежданова, но въ своемъ роде онъ гораздо выше и сильнее, чемъ умъ Нежданова - въ своемъ. Умственное превосходство Соломина обрисовано во многихъ местахъ романа, но въ особенности наглядно проявилось оно въ сцене у Маркелова, представляющей образчикъ "ночныхъ, неутомимыхъ русскихъ разговоровъ". "... И тутъ Соломинъ не оправдалъ ожиданiй Нежданова. Онъ говорилъ замечательно мало... такъ мало, что почти, можно сказать, постоянно молчалъ; но слушалъ пристально, и если произносилъ какое-либо сужденiе или замечанiе, то оно было и дельно, и веско, и очень коротко. Оказалось, что Соломинъ не верилъ въ близость революцiи въ Россiи; но, не желая навязывать свое мненiе другимъ, не мешалъ имъ попытаться, и посматривалъ на нихъ - не издали, а съ боку. Онъ хорошо зналъ петербургскихъ революцiонеровъ - и до некоторой степени сочувствовалъ имъ - ибо былъ самъ изъ народа. Но онъ понималъ невольное отсутствiе этою самаго народа, "ничего не поделаешь", да и не такъ и не тому, какъ те. ". (Гл. XVI).

Этими немногими словами сказано очень много и прежде всего обрисованъ большой, ясный, трезвый умъ Соломина. Пожалуй, мне возразятъ., что неужели нужно было обладать выдающимся и особливо-трезвымъ умомъ, чтобы видеть всю иллюзорность нетерпеливыхъ надеждъ Нежданова и его единомышленниковъ, чтобы понимать всю опрометчивость попытокъ Маркелова и другихъ? На это отвечу не обинуясь: да, для этого необходимъ былъ умъ не заурядный. Само собой разумеется, говоря такъ, я имею въ виду не посторонняго наблюдателя, не равнодушнаго зрителя: такой не нуждается въ большомъ уме, чтобы видеть вещи въ ихъ настоящемъ свете, и, по самому положенiю своему, изъять изъ подъ всесильнаго внушенiя иллюзiи и самообмана. Другое дело - такой человекъ, какъ Соломинъ, столь близко къ. сердцу принимающiй интересы народа,-- Соломинъ, который въ той-же сцене у Маркелова вдругъ "разсердился не на шутку и такъ ударилъ своимъ могучимъ кулакомъ по столу, что все на немъ подпрыгнуло... Ему разсказали о какой-то несправедливости на суде, о притесненiи рабочей артели..." Кто помнитъ 70-ые годы, тотъ хорошо знаетъ, что въ известномъ движенiи того времени ("хожденiе въ народъ" и проч.) принимали участiе не только зеленые и легковерные юноши или тупицы, въ роде Остродумова, но и люди зрелые, умные, даровитые, разделявшiе однако общую иллюзiю о высокихъ умственныхъ качествахъ русскаго народа, делающихъ будто-бы возможною и плодотворною известную деятельность для него и среди него. Идеализацiя народа, доверiе къ нему въ его современномъ состоянiи - это была общая черта и глупыхъ и умныхъ, и юныхъ и зрелыхъ, и даровитыхъ и бездарныхъ. Во всемъ можно было сомневаться, все подвергать критике,-- одна лишь святыня народной идеи была неприкосновенна. Отъ этой иллюзiи не избавляло даже фактическое знакомство съ народнымъ бытомъ, даже самое происхожденiе изъ народа. Это было нечто въ роде умопомраченiя, въ силу котораго видели не то, что есть, а то, что хотели видеть. Тутъ было и смешенiе идеи съ фактомъ, идеала съ действительностью, и перенесенiе на весь народъ некоторыхъ чертъ, замеченныхъ въ отдельныхъ лицахъ, вышедшихъ изъ народа, и смешенiе эпохъ (вера въ возможность повторенiя Пугачевщины, ссылки на великую французскую революцiю), и но существу ложная оптимистическая мысль объ отсутствiи у насъ органической связи между государствомъ и народомъ,-- и многое, многое другое - отъ исторiи, отъ политической экономiи, отъ психологiи, поддерживавшее или обосновывавшее излюбленную мысль о томъ, что народъ почти "готовъ" для созданiя новаго строя, или, если не "готовъ", то его можно "подготовить", для чего потребуется какой-нибудь десятокъ-другой летъ. Иные еще сокращали этотъ срокъ. И - повторяю - между ними были люди - куда умнее и образованнее не только Маркелова, но и Нежданова. Можно даже утверждать, что въ числе такихъ верующихъ были люди и соломинскаго ума, И тутъ нетъ ничего удивительнаго: увлеченiя заразительны. Превосходство тургеневскаго Соломина въ томъ и состоитъ, что онъ не подчиняется общему ослепленiю, не поддается очарованiю иллюзiи, что, веря въ идеалъ, онъ отлично сознаетъ, какъ онъ далекъ, и ясно видитъ всю непригодность средствъ, употребляемыхъ) его единомышленниками для достиженiя цели. Самъ онъ мечтаетъ о другихъ средствахъ и путяхъ, более возможныхъ и разумныхъ. На вопросъ, самъ собою напрашивающiйся, почему-же онъ все-таки примыкаетъ къ революцiонной партiи и путается въ это дело, не веря въ него, онъ отвечаетъ со свойственною ему лаконической уклончивостью, что - "другихъ путей нетъ". Такимъ ответомъ онъ уклоняется отъ безконечнаго спора, который - онъ это знаетъ - все равно ни къ чему не приведетъ, и отъ необходимости "развивать свои взгляды",-- занятiе ему не по сердцу. Соломинъ - не спорщикъ, не теоретикъ, не составитель "программъ". Но настоящая причина, почему онъ такъ или иначе примыкаетъ къ "партiи", сводится къ психологической невозможности для такого человека, какъ онъ, стоять въ стороне, особнякомъ, бросить людей, съ которыми онъ сходится въ убежденiяхъ, въ идеалахъ, людей, которыхъ онъ любитъ и жалеетъ, оставить кругъ, где онъ можетъ "отвести душу". Не забудемъ, что Соломинъ - человекъ душевный, сердечный, относящiйся къ людямъ "по-человечеству", что въ немъ нетъ и тени той прямолинейности и безапелляцiонности фанатизма, для которой живая личность ближняго утрачиваетъ весь интересъ и превращается въ орудiе для достиженiя высшихъ целей. Въ своихъ отношенiяхъ къ людямъ онъ не руководится партiознымъ деленiемъ ихъ на пригодныхъ или не пригодныхъ для дела. Неждановъ и Маркеловъ въ его глазахъ - не пригодны и могутъ только повредить делу, но онъ ихъ любитъ и - остается съ ними. Эта черта въ Соломине отмечена Тургеневымъ съ совершенной ясностью. Она отчетливо выступаетъ напр. въ сцене совещанiя Нежданова и Марiанны съ Соломинымъ передъ бегствомъ изъ дома Сипягиныхъ (гл. XXV) и во всемъ поведенiи Соломина во время укрывательства молодой четы на фабрике. Усматривать здесь эгоистическiй мотивъ (зарождающееся чувство къ Марiанне) нельзя. Во-первыхъ, это чувство было еще неясно самому Соломину; во-вторыхъ, совершенно очевидно, что его отношенiя къ Марiанне были-бы такiя-же сердечныя, участливыя, доброжелательныя и безъ этого чувства.

Но надо сказать правду: это тяготенiе Соломина къ людямъ, съ которыми онъ сходится въ идеалахъ и расходится въ средствахъ, путяхъ,-- людямъ, делающимъ, по его убежденiю, не то, что нужно, и не такъ, какъ нужно,-- это тяготенiе и его психологiя лишь намечены и недостаточно разработаны Тургеневымъ. Здесь-то и скрывается слабый пунктъ "Нови",-- недостатокъ, находящiйся въ прямой зависимости отъ другой ошибки, сделанной Тургеневымъ въ самомъ начале, таившейся въ самомъ замысле произведенiя. Въ этотъ замыселъ, какъ по всему видно, входила заранее предвзятая мысль - изобразить известное движенiе какъ дело небольшой кучки незрелой молодежи съ прибавкою небольшого числа тупыхъ фанатиковъ въ роде Остродумова да лично-озлобленныхъ неудачниковъ въ роде Маркелова. Въ искусстве, какъ и въ науке, предвзятыя мысли очень часто вредятъ успеху замысла. Факты же были вотъ какiе.

"Въ народъ" шли сотни; къ движенiю примыкали тысячи. Арифметика-же въ данномъ случае имеетъ огромное значенiе для психологiи: тотъ-же Соломинъ былъ-бы психологически совершенно понятенъ и съ художественной стороны безупреченъ среди этихъ сотенъ и тысячъ. Самый трезвый и уравновешенный человекъ не можетъ не примкнуть, хоть "съ боку", какъ это и делаетъ Соломинъ, къ массе, одушевленной идеями, которыя ему дороги. Другое дело - если это не масса, а ничтожная кучка: сила тяготенiя слишкомъ слаба, и Соломинъ не остается свободенъ отъ упрека въ непоследовательности. - Во-вторыхъ, въ этой массе встречались всевозможные типы,-- тутъ были и Маркеловы, и Остродумовы, и даже Кисляковы, но тутъ же были умы и натуры - совсемъ другого рода, люди, которые могли-бы составить для Соломина более подходящую компанiю. На нихъ онъ не смотрелъ-бы сверху внизъ и, пожалуй, не уклонялся-бы отъ принципiальныхъ и иныхъ споровъ съ ними, хорошо понимая, что съ этими стоитъ поговорить и что отъ исхода такого разговора или спора, кто знаетъ, можетъ зависеть иное серьезное дело. Эти люди брались за задачу неразрешимую, за дело безнадежное, но техъ глупостей, какiя совершаютъ Неждановъ и Маркеловъ, они не делали. - Въ-третьихъ, несмотря на то, что все стремились къ делу, хлопотали о деятельности, толковали о средствахъ, пряхъ, пропаганде, агитацiи и т. д., все-таки, силою вещей, движенiе на добрую половину было умственное, и, пожалуй, большая часть времени, силъ, ума, горячности пошла не на дело, а на выработку мiросозерцанiя. Сцена беседы у Маркелова (не говоря уже о сцене у Голушкина) не даетъ должнаго понятiя объ этой затрате силъ, объ этой - чисто-умственной, теоретической - стороне движенiя. Оно было запечатлено известнымъ духомъ, и этотъ духъ Тургеневъ не уловилъ...

Какъ бы мы ни судили о людяхъ того времени, о ихъ идеяхъ, идеалахъ и делахъ, несомненно одно,-- что Тургеневъ въ "Нови" погрешилъ противъ действительности, и эта погрешность привела къ недостаточной мотивировке действiй Соломина, къ некоторой психологической невыясненности личности главнаго героя.

За вычетомъ этого недостатка, сама по себе фигура Соломина все-таки остается однимъ изъ крупнейшихъ созданiй Тургенева, и нигде, можетъ быть, даже въ Базарове, объективный генiй нашего художника не сказался такъ полно, такъ ярко.

настоящаго человека, деятеля, который былъ-бы "нуженъ Россiи" и явился-бы воплощенiемъ деловитости, положительности, практическаго смысла - вместе съ высшей идейностью.

И Тургеневъ, после долгихъ поисковъ, нашелъ такого человека - въ Соломине. Базаровъ - тотъ оказался не "настоящiй" - и вотъ онъ умираетъ преждевременно, какъ-бы упраздняется за ненадобностью, и умирая говоритъ Одинцовой: "отецъ вамъ будетъ говорить, что вотъ, молъ, какого человека Россiя теряетъ... Это чепуха... Я нуженъ Россiи! Нетъ, видно не нуженъ. Да и кто нуженъ?..."

Черезъ 15 летъ на этотъ вопросъ умирающаго Базарова Тургеневъ ответилъ созданiемъ тина Соломина, о которомъ - устами Паклина - онъ отзывается такъ: "Такiе, какъ онъ,-- они-то вотъ и суть настоящiе... и будущее имъ принадлежитъ. Это - не герои... Это - крепкiе, серые, одноцветные, народные люди. Теперь только такихъ и нужно..." (гл. XXXVIII). И не только устами Паклина, но и прямо отъ своего имени Тургеневъ говоритъ то-же самое въ письме къ г-же Ф--ой (отъ 11 сент. 1874 г. "Письма", No 192): "... Вы начали съ Базарова: и я съ него начну. Вы ищите его въ действительной жизни, и вы его не найдете: я вамъ сейчасъ скажу, почему. Времена переменились; теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенныхъ талантовъ, ни даже особеннаго ума - ничего крупнаго, выдающагося, слишкомъ индивидуальнаго; нужно трудолюбiе, терпенiе; нужно уметь жертвовать собою безъ всякаго блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже жизненной работы - я беру слово: "жизненный" - въ смысле простоты, безхитростности, terre à terre'а. Что можетъ быть напр. жизненнее - учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д. На что тутъ таланты и даже ученость?..." Какъ не вспомнить тутъ словъ Соломина Марiанне: - "Да позвольте, Марiанна... Какъ-же вы себе это представляете: ?-- Не баррикады же строить со знаменемъ наверху - да: ура! за республику!-- Это-же и не женское дело. А вотъ, вы сегодня какую-нибудь Лукерью чему-нибудь доброму научите;-- и трудно вамъ это будетъ, потому что не легко понимаетъ Лукерья, и васъ чуждается,-- да еще воображаетъ, что ей совсемъ не нужно то, чему вы ее учить собираетесь; а недели черезъ две или три вы съ другой Лукерьей помучитесь; а пока - ребеночка вы помоете или азбуку ему покажете,-- и больному лекарство дадите... вотъ вамъ и начало". Но Марiанна хочетъ большаго. - "Да ведь это сестры милосердiя делаютъ... Я о другомъ мечтала", говоритъ она. Она ищетъ широкой, захватывающей деятельности. Она жаждетъ "пожертвовать собой". То, что говоритъ ей Соломинъ въ ответъ на ея признанiя въ этомъ роде, такъ для него характерно, такъ важно для правильнаго пониманiя ума и натуры героя романа, что я считаю нужнымъ выписать все место:

"Соломинъ пристально посмотрелъ на Марiанну.

- Знаете что, Марiанна... Вы извините неприличность выраженiй... но по моему: шелудивому мальчику волосы расчесать - жертва, и большая жертва, на которую не многiе способны.

- Да я отъ этого не отказываюсь, Василiй Федотычъ.

вы

- Но для этого надо поучиться у Татьяны!

- Вы смеетесь надо мною, Василiй Федотычъ.

- О, моя милая Марiанна, поверьте: не смеюсь я надъ вами; и въ моихъ словахъ простая правда. Вы уже теперь, все вы, русскiя женщины, дельнее и выше насъ, мужчинъ", (гл. XXIX).

это видитъ и чувствуетъ,-- онъ самъ подчиняется обаянiю этой женственной силы. Если бы онъ не былъ способенъ ей подчиниться, то это уже не былъ бы тотъ Соломинъ, который такъ по сердцу Тургеневу.. Одна практичность и трезвость ума, одна холодная деловитость еще недостаточны, чтобы Соломинъ имелъ право на то сочувствiе, на ту любовь и интересъ, съ которыми относится къ нему авторъ. Дущевная чуткость и отзывчивость, способность умилиться передъ темъ, что представляетъ собою Марiанна,-- вотъ черта, делающая изъ уравновешеннаго и "прохладнаго" (по выраженiю Фимушки) Соломина - человека не только "настоящаго", полезнаго, нужнаго, но и очень интереснаго, невольно привлекающаго къ себе все симпатiи. И въ самомъ деле, простой, "серый", "прохладный" Соломинъ покоряетъ сердца,-- въ немъ, какъ и въ Марiанне, есть нечто обаятельное. Пакдинъ, который все и всехъ понимаетъ, тотъ сразу его понялъ и, можно сказать, "влюбился" въ него. Да и не только Паклинъ, а и другiе, каждый по своему, или любятъ или могли бы полюбить Соломина, и Неждановъ, и Маркеловъ, и чуть-ли не самъ Сипягинъ. Только такiе, совершенно загипнотизированные субъекты, какъ Остродумовъ и Машурина,-- не могутъ понять Соломина и относятся къ нему равнодушно - холодно. Въ этой особенности Соломина сказывается существенное различiе между нимъ и Базаровымъ. Базаровъ - человекъ недобрый и большой эгоистъ. Соломинъ, напротивъ,-- добрякъ и меньше всего эгоистъ. Для всякаго непредубежденнаго читателя, который не вычитываетъ больше того, что сказано авторомъ, совершенно ясно, что напр. заботы Соломина о Марiанне (см. въ конце гл. XXV и эпизодъ съ ключомъ въ гл. XXIX) вытекаютъ не изъ эгоистическихъ соображенiй. а прямо изъ чувства жалости и безкорыстной любви къ этой чудной девушке. Глухое предчувствiе, что не Неждановъ, а онъ, Соломинъ, будетъ ея избранникомъ, можетъ быть и копошилось въ глубине его души, но, разумеется, уже по самой своей затаенности, не могло служить движущимъ мотивомъ въ этихъ заботахъ. Не могъ же въ самомъ деле Соломинъ предугадать развязку. Искать въ его поведенiи чего-либо коварнаго - значитъ сочинять другого Соломина, вместо того, который изображенъ Тургеневымъ. Неожиданностью развязки (самоубiйство Нежданова) онъ былъ пораженъ почти въ той-же степени, какъ и Марiанна, и вместе съ нею онъ разделяетъ чувство некоторой - невольной - виновности передъ покойникомъ (гл. XXXVII).

Другая черта Соломина, которою также онъ резко отличается отъ Базарова, это - отсутствiе той авторитарности, которая свойственна последнему. Базаровъ слишкомъ импонируетъ и любитъ властвовать надъ людьми, и люди подчиняются его могучей воле. Это человекъ, который хочетъ и можетъ "ломать другихъ",-- потому что онъ одаренъ огромной силой води прежде всего надъ самимъ собою: онъ можетъ "взять себя за вихоръ и выдернуть, какъ редьку изъ грядки". Соломину же подчиняются, потому что любятъ его. На фабрике онъ - "отецъ родной". Павелъ преданъ ему какъ рабъ, но рабъ, влюбленный въ своего господина. Власть и сила Соломина основаны прежде всего на симпатичныхъ сторонахъ его натуры, а не на силе воли. Недостатка въ этой последней, конечно, нетъ и у него. Онъ также можетъ управлять собою и способенъ "выдернуть себя изъ грядки", какъ это и случилось однажды въ Лондоне, где Соломинъ чуть было не увлекся одной ирландкой (гл. XXV).

Но эта сила смягчена въ Соломине уравновешенностью его натуры: ведь онъ - "прохладный". Базаровъ - тотъ горячiй и мятущiйся. Базаровъ-титанъ, и ему нужно дело титаническое. Соломинъ - человекъ жизненнаго (культурнаго) труда и будетъ вполне удовлетворенъ, когда найдетъ негромкое, но хорошее дело по душе. И онъ спокоенъ - потому что знаетъ, что найдетъ его, и оно будетъ спориться въ его умелыхъ рукахъ, просветленное светомъ его мысли и согретое теплотою его сердечности. Базаровъ - далеко не спокоенъ: онъ чувствуетъ, что не найти ему того дела, которому онъ могъ-бы целикомъ отдаться, и что нетъ въ его душе тепла, способнаго согреть его собственную жизнь и жизнь окружающихъ его людей. Базаровъ - яркiй метеоръ, который "светитъ да не греетъ". Не то Соломинъ... 

Соломина. Отправной пунктъ былъ, очевидно, тотъ самый, отъ котораго отправлялся Тургеневъ въ поискахъ за Базаровымъ. Это было стремленiе создать дополнительную для самого себя личность и вместе съ телъ найти въ ней "настоящаго",-- нужнаго для Россiи человека. Но отправляясь отъ одной точки, оба пути - базаровскiй и соломинскiй - разошлись въ совершенно противоположныя стороны. Мы знаемъ уже, что первый - базаровекiй - путь привелъ, во-первыхъ, къ созданiю личности трагической и, во-вторыхъ, проведенный несколько дальше Базарова, закончился апофозомъ смерти, "Призраками" и "Довольно",-- выраженiемъ личныхъ воззренiй и душевныхъ мукъ художника. Объективное въ начале и средине процесса творчество, въ конце свернуло на дорогу субъективности. - Совсемъ не то видимъ мы въ созданiи Соломина. Соломинъ - фигура, полученная чисто-объективнымъ путемъ, Тургеневъ ничего своего не вложилъ въ нее, и, отправляясь отъ Соломина дальше, мы никоимъ образомъ не прiйдемъ къ такому обсервацiонному пункту, съ котораго мы могли-бы заглянуть въ субъективный мiръ самого Тургенева. "Призраки" и "Довольно" хронологически и психологически следуютъ за "Отцами и Детьми", за смертью Базарова. Ничего подобнаго этимъ въ своемъ роде эпилогамъ, этому добавочному творчеству не находимъ мы после "Нови". Творческая энергiя, затраченная на "Новь", была исчерпана вся съ последнимъ восклицанiемъ Жаклина "безымянная Русь!" - и то, что Тургеневъ создалъ после "Нови", принадлежитъ уже другимъ приливамъ творчества, неимеющимъ психической связи съ темъ, которое дало бытье последнему изъ "соцiальныхъ" романовъ Тургенева.

"Новью" Тургеневъ далъ-бы намъ что-нибудь - по идее и настроенiю - въ роде "Призраковъ" и "Довольно", если бы весь интересъ "Нови" былъ сосредоточенъ на личности Нежданова. Это было-бы въ такомъ случае новое повествованiе еще объ одномъ "лишнемъ" человеке и новыя варiацiи на тему о тщете и суете вещей, о бренности всего человеческаго, о торжестве смерти, о ничтожестве. Но Неждановъ - лицо не только не главное, не "герой" романа, но все его назначенiе сводится къ тому, чтобы лучше оттенить Соломина. Соломинъ дорисованъ противопоставленiемъ Нежданову. Нервный, неровный, безъ выдержки, съ подкошенной жизненной энергiей, эстетикъ, поэтъ, жертва рефлексiи, Неждановъ есть самый, быть можетъ, лишнiй изо всехъ тургеневскихъ "лишнихъ" людей,-- и, поставленный рядомъ съ Соломинымъ, онъ отлично оттеняетъ противоположныя черты последняго. Благодаря этому сопоставленiю, идея романа выступаетъ съ большой ясностью. Неждановъ есть какъ-бы коментарiй къ Соломину, и все, что я на этихъ страницахъ говорю о главномъ герое "Нови", о его уме, натуре, значенiи, призванiи, иначе уже сказано Тургеневымъ - созданiемъ фигуры Нежданова. Въ этомъ смысле; Неждановъ сближается съ Аркадiемъ Кирсановымъ,-- не самъ по себе (это люди - разные), а именно какъ образы, главное назначенiе которыхъ оттенять и дорисовывать личности главныхъ героевъ. Аркадiй помогаетъ. Базарову, какъ Неждановъ - Соломину, ярче выступать въ воображенiи читателя.

Въ силу "лишнихъ" людей, суеты суетъ, "ничтожества" и смерти. Движенiе пошло совсемъ въ другую сторону - отъ Соломина и ведетъ оно къ жизни, теплу и свету жизни, къ борьбе, труду, любви, идеалу. На этомъ пути лучезарной звездой светитъ намъ чудный образъ Марiанны: не о самозакланiи Джагернауту говоритъ онъ намъ, онъ говоритъ о бодромъ, о славномъ, о любвеобильномъ деде жизни, лозунгомъ котораго являются слова того-же Соломина къ Марiанне: "нетъ, живите... живите! это главное", и посмертный заветъ Нежданова: "живите счастливо, живите съ пользой для другихъ..."

Итакъ, вотъ путь: чтобы "найти" Соломина, художникъ долженъ былъ направить свою мысль въ сторону апперцепцiи техъ сторонъ жизни и техъ элементовъ духа, которые менее всего могутъ быть названы трагическими. "Довольно". Необходимымъ условiемъ созданiя "Нови" и въ особенности фигуры Соломина было то, чтобы "мысль о тщете всего человеческаго, всякой деятельности, ставящей себе более высокую цель, чемъ добыванiе насущнаго хлеба" ("Довольно", XXIII) не "закрадывалась въ голову" художника. Необходимо было также, чтобы арена творчества была свободна отъ того настроенiя, подъ властью котораго Базаровъ говорилъ: "... Я и возненавиделъ этого последняго мужика, Филиппа или Сидора, для котораго я долженъ изъ кожи лезть и который мне даже спасибо не скажетъ... да и на что мне его спасибо? Ну, будетъ онъ жить въ белой избе, а изъ меня лопухъ рости будетъ, ну, а дальше?" Очень важно было также не чувствовать того "коренного противоречiя", о которомъ говорится въ XVI гл. "Довольно": "каждый изъ насъ более или менее смутно понимаетъ свое значенiе, чувствуетъ, что онъ сродни чему-то высшему, вечному и живетъ, долженъ жить въ мгновенiи и для мгновенiя. Сиди въ грязи, любезный, и тянись къ небу!" Наконецъ, призракъ смерти, ужасъ передъ "ничтожествомъ", содроганiе передъ стихiйнымъ въ природе и жизни - все это должно было стушеваться, исчезнутъ изъ ноля художническаго зренiя, вся эта субъективная пелена должна была отпасть. И не мудрствуя лукаво, веселымъ и бодрымъ, немножко умиленнымъ, благодушно-насмешливымъ взоромъ художникъ взглянулъ на Божiй мiръ - все-таки, несмотря на бездну зла, ему присущаго, "прекрасный, какъ и въ первый день творенiя". И жизнь человеческая явилась ему озаренная яркимъ светомъ, согретая теплотою молодыхъ надеждъ, молодыхъ стремленiй, она открылась ему въ томъ виде, какъ чувствовали ее Неждановъ и Марiанна, когда, после последняго решительнаго объясненiя и взаимныхъ признанiй, они шли "задумчивые, счастливые,-- молодая трава ластилась подъ ихъ ногами, молодая листва шумела кругомъ; пятна света и тъни побежали, проворно скользя по ихъ одежде - и оба они улыбались и тревожной ихъ игре, и веселымъ ударамъ ветра, и свежему блистанью листьевъ, и собственной молодости и другъ другу" (XXII).

На такомъ такомъ освещенiи впечатленiй, изъ мастерской художника изгоняются тревожные вопросы бытiя, метафизическiя тайны жизни, пессимистическiй взглядъ на вещи. И вместе съ ними исчезаетъ стихiя базаровскiй. Такого въ "Нови" нетъ. Соломинъ и Марiанна - лица не трагическiя. Что-же касается Нежданова и Маркелова, то трагична ихъ судьба, а не они сами. Смерть Нежданова не потрясаетъ читателя, не вызываетъ въ немъ техъ думъ о роковой власти смерти, о бренности всего человеческаго и т. д., какiя вызываются смертью Базарова. Конечно, въ душе Нежданова, исполненной разлада и терзаемой внутренними противоречiями, совершается известная драма, но не скрываемая иронiя, съ которою художникъ эту драму воспроизвелъ, является, какъ капля яда, смертельнымъ для нея началомъ: драма, пожалуй, остается, но трагическое въ ней убито.

Объ остальныхъ лицахъ и говорить нечего. Остродумовъ и Матурина принадлежатъ къ области комичнаго (не въ томъ смысле, конечно, какъ Сипягинъ, Колломейце въ и Голушкинъ - типы резко-отрицательные, предметъ сатиры). Остродумовъ и Машурина являютъ собою типичный образчикъ сочетанiя ограниченности ума съ несомненной честностью души, безкорыстiемъ побужденiй, самоотверженiемъ, сочетанiя, которое нередко наблюдается въ действительности, проявляется и на исторической арене, и въ искусстве со временъ Сервантеса совершенно правильно квалифицировано, какъ "комическое". Въ действительности участь такихъ людей бываетъ часто трагична. Они нередко страдаютъ и гибнутъ. Но если художникъ вздумаетъ изобразить ихъ, какъ героевъ трагическихъ, то выйдетъ мелодрама. По той-же причине не трагиченъ и Маркеловъ. Но разница между нимъ съ одной стороны и Остродумовымъ и Машуриной съ другой въ томъ, что последнiе, хотя и носятъ въ себе внутреннее противоречiе, но не сознаютъ его, и потому нетъ никакой "драмы" въ ихъ душе, Маркеловъ-же несомненно мучится сознанiемъ, что онъ неудачникъ, что счастье ему недоступно, вообще это фигура мрачная, почти зловещая, натура озлобленная и по-своему сильная. Но въ немъ, еще въ большей степени чемъ у Нежданова, эта внутренняя драма развенчана и убита иронiей художника. Чтобы лицо вышло истинно-трагическимъ, художникъ, рисуя его, отнюдь не долженъ смотреть на него сверху внизъ.

къ жизни - и никакой жизнеспособности. Строго говоря, то, что происходитъ въ душе Силы Самсоныча Паклина,-- по существу трагично, но все мы такъ ужъ устроены, что никакъ не можемъ признать это "трагедiей", и съ жестокостью, свойственной всему живущему и пользующемуся жизнью, относимъ маленькаго, хроменькаго, слабенькаго Паклина, вместе напр. съ старой девой,-- къ области комическаго.

Итакъ, трагическiй элементъ въ "Нови" отсутствуетъ. Его-бы не было тамъ и въ томъ случае, если-бы Соломинъ и Марiанна были представлены гибнущими въ непосильной борьбе съ обстоятельствами или напр. съ той темной силою, которая олицетворена въ образе Колломiйцева. Въ такомъ случае, мы сказали-бы о нихъ то самое, что только-что было сказано о Нежданове и Маркелове: ихъ судьба печальна, трагична, но не они сами. Иное дело - Базаровъ: тотъ все-таки оставался-бы лицомъ трагическимъ - и безъ роковой преждевременной смерти; смерть, какъ говоритъ самъ Тургеневъ въ письме къ Случевскому, кладетъ только последнюю черту на его трагическую личность. ("Письма", No 81).

Ни въ Соломине, ни въ Марiанне нетъ ничего трагическаго потому, что это натуры ясныя, уравновешенныя, чистыя души, золотыя сердца,-- что ни въ запросахъ ихъ ума, ни въ глубине ихъ души нетъ внутренняго разлада, нетъ ничего "самоломаннаго". Целъ жизни имъ ясна. Они знаютъ, чего хотятъ, что имъ нужно, и будутъ вполне счастливы, если имъ удастся устроить свою жизнь въ духе своихъ заветныхъ стремленiй. Но они счастливы и въ самыхъ поискахъ, и если-бы имъ пришлось среди этихъ исканiй погибнуть, они-бы умерли съ спокойной совестью, съ отраднымъ сознанiемъ, что хотели добра, стремились къ хорошему и - зла не делали. Внутреннiй миръ - вотъ то, довольно редкое для людей неограниченныхъ, счастье, которымъ, но самой натуре своей, обладаютъ и Соломинъ, и Марiанна, и котораго лишенъ Базаровъ.

И вотъ почему въ "прохладной" и мужественной душе Соломина - нетъ трагедiи, какъ нетъ ея и въ страстной женственной душе Марiанны.

большое душевное удовлетворенiе, все равно какъ если-бы онъ въ самомъ деле встретилъ такого человека. Ибо это - тотъ самый человекъ, котораго Тургеневъ искалъ и для себя лично, и для Россiи. Не подлежитъ ни малейшему сомненiю, что Тургеневъ въ самомъ деле былъ убежденъ въ необходимости для Россiи деятелей сохоминскаго типа, какъ это между прочимъ видно изъ вышеприведенной выдержки изъ письма къ г-же Ф--ой. Соломина нашелъ, полюбилъ и оценилъ Тургеневъ - гражданинъ. Но и личнонуждался въ Соломине; онъ находилъ въ немъ гармоническое восполненiе себе. Дворянинъ и баринъ, немножко баловень, немножко дилетантъ, Тургеневъ встречалъ въ Соломине лучшiй образецъ "народнаго" человека, закаленнаго въ суровой школе трудовой жизни. Самъ умница, но умница - художникъ, теоретикъ, идеалистъ, Тургеневъ находилъ въ Соломине умницу-практика, реалиста, представителя прикладного - въ обширномъ смысле - труда. Самъ лишенный иницiативы и неспособный къ действiю, натура по преимуществу созерцательная, художникъ виделъ въ Соломине отрадный примеръ деятеля-нефантазера, который не только знаетъ, что можно и должно делать, но и умеетъ делать это. Наконецъ, художникъ-мыслитель съ душою, столь доступною мiровой скорби, съ умомъ, терзаемымъ противоречiями бытья, находилъ душевное успокоенiе въ общенiи съ натурою, которая, при своеобразной возвышенности и глубине, чужда этимъ вопросамъ и скорбямъ и беретъ жизнь, какъ она есть, немудрствуя лукаво и сама ничуть не становясь оттого пошлою. Пессимисту отрадно было отдохнуть отъ своихъ душевныхъ мукъ на созерцанiи,-- на усвоенiи себе здороваго, светлаго оптимизма, представляемаго Соломинымъ.

"натуру" (какъ для Базарова),-- встречалъ-ли онъ людей соломинскаго типа. Но несомненно одно: отдельныя, разрозненныя черты этого типа хорошо были известны ему: онъ ихъ неоднократно могъ наблюдать въ великорусскомъ народе. Такъ-называемая "сметка" и "себе на уме", характерная черта великорусса, немного идеализированная, расширенная, облагороженная образованiемъ, легко претворяется въ умъ Соломина, Способность и любовь ко всему прикладному, техническому, практическiй смыслъ, наконецъ своеобразный деловой идеализмъ - все это народныя великорусскiя черты, и Соломинъ - верный ихъ представитель.

Первыя впечатленiя и наблюденiя, которыя впоследствiи должны были дать матерiалъ или отправныя точки для созданiя Соломина, были собраны Тургеневымъ еще въ раннюю пору его творчества, когда онъ присматривался къ народнымъ типамъ и старался уловить характерную складку великорусскаго народнаго угла. Некоторыя изъ этихъ наблюденiй и пригодились ему - когда онъ впервые обдумывалъ типъ Соломина. Такимъ образомъ, я склоненъ думать, что между "Записками охотника", этой по преимуществу народной великорусской книгою, и созданiемъ фигуры Соломигна есть некоторая связь, хотя, быть можетъ, самъ художникъ и не сознавалъ ея. Если бы у Тургенева было такое пристрастiе къ генеалогiямъ, какъ у Зола, и онъ, подобно последнему, устанавливалъ бы родственныя связи между своими героями съ целью показать передачу наследственныхъ чертъ, то онъ могъ бы смело вывести Соломина изъ рода однодворца Овсянникова, сделавъ его напр. внукомъ его племянника - Мити.

"Записки охотника" принадлежатъ къ числу наиболее наивныхъ "мыслитель" и, немудрствуя лукаво, любопытными, внимательными, добрыми глазами всматривается въ явленiя, которыя проходятъ передъ нимъ,-- но онъ не равнодушный зритель - много теплоты душевной, много сочувствiя, любви затрачено на эти наблюденiя. И - въ преобразованномъ конечно виде, mutatis mutandis - тотъ-же характеръ наивности творчества чувствуется въ "Нови", и все те-же глаза, любопытные и добрые, съ сочувствiемъ, съ любовью всматриваются въ новыя явленiя русской жизни.