ГЛАВА IX.
Передовая идеологiя 70-хъ годовъ. Лавровъ и Михайловскiй.
Передовая идеологiя 70-хъ^ходовъ не можетъ, быть названа народническою въ тесномъ смысле этого слова: въ ней только были элементы народническаго настроенiя, у разныхъ лицъ получавшiе различное выраженiе и имевшiе не одинаковое значенiе въ общей системе ихъ идей. - Крупнейшiе представители и, можно сказать, создатели идеологiи эпохи, П. Л. Лавровъ и H. К. Михайловскiй, выдвигали на первый планъ идею личности и отстаивали ея право на критическое отношенiе къ народному; мiросозерцанiю и идеалу. Эта черта, которою идеи названныхъ мыслителей роднятся съ направленiемъ предшествующей эпохи - 60: хъ годовъ (въ частности съ писаревскимъ), проводитъ резкую грань между ихъ идеологiею и чистымъ народничествомъ, всегда склоннымъ подчинять индивидуалистическiя стремленiя личности коллективной мысли и воле народныхъ массъ.
"Что такое прогрессъ?", появившемся въ "Отечественныхъ Запискахъ" въ 1869 году, и въ "Историческихъ письмахъ" Лаврова (Миртова), печатавшихся въ "Неделе" Гайдебурова въ конце 60-хъ годовъ и изданныхъ отдельною книжкою въ 1870 году. Этими выдающимися произведенiями русской философской мысли былъ совершенъ поворотъ отъ идеологiи 60-хъ годовъ къ идеологiи 70-хъ. Они оказали огромное влiянiе на интеллигенцiю эпохи. Молодежь зачитывалась ими, какъ и последующими работами техъ же мыслителей. - Лавровъ и Михайловскiй (последнiй въ особенности) стали "властителями думъ" поколенiя 70-хъ годовъ.
Статья Михайловскаго, сразу поставившая молодого и мало известнаго тогда писателя въ первые ряды литературы, имела целью установить такую "формулу прогресса", которая, удовлетворяя теоретическимъ потребностямъ мысли, въ то же время давала бы указанiя, которыми передовые деятели русскаго прогресса могли бы руководиться въ своихъ стремленiяхъ "делать благое дело среди царюющаго зла". Эти указанiя отнюдь не были практическими, не заключали въ себе ничего "программнаго" и не давали определеннаго ответа на мудреный вопросъ "что делать?". Они только направляли мысль чуткаго читателя въ определенную сторону, предоставляя ему самому уяснять себе свои отношенiя къ действительности и вырабатывать программу своей деятельности.
Формула прогресса, предложенная Михайловскимъ, сводится къ мысли, что прогрессивнымъ-следуетъ признать все, что содействуетъ поддержанiю и развитiю гармонической широты и разносторонности личности человеческой, и непрогрессивнымъ - все, что такъ или иначе нарушаетъ эту широту, и разносторонность. Поэтому, разделенiе труда, приводящее къ крайней спецiализацiи и делающее человека узкимъ, одностороннимъ, признается зломъ. Михайловскiй решительно осуждаетъ не только крайности спецiализацiи труда, но и самый принципъ его разделенiя между особями.
Этому принципу онъ противопоставляетъ другой, съ его точки зренiя, истинно прогрессивный: принципъ разделенiя труда не между особями, а между органами особи {Формула гласить: "Прогрессъ есть постепенное приближенiе къ цельности неделимыхъ, къ возможно полному и всестороннему разделенiю труда между органами и возможно меньшему разделенiю труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно, неразумно все, что задерживаетъ это движенiе. Нравственно, справедливо, разумно и полезно только то, что уменьшаетъ разнородность общества, усиливая темъ самымъ разнородность его отдельныхъ членовъ" ("Сочиненiя H. К. Михайловскаго", изд. 1896 г., т. I, столб. 150, статья "Что такое прогрессъ?``).}. Къ этому выводу Михайловскiй приходитъ путемъ критики соцiологическихъ идей Спенсера, видящаго въ разделенiи труда между классами и особями главнейшiй органъ прогрессивнаго развитiя человечества. Въ критике Михайловскаго найдется не мало меткихъ и остроумныхъ замечанiй, и весь трактатъ, по справедливости, можетъ быть названъ блестящимъ и глубокимъ по мысли философскимъ построенiемъ, но темъ не менее основной взглядъ Михайловскаго на разделенiе труда и дифференцiацiю общества приходится признать по существу неправильнымъ. И прежде всего не выдержитъ научной критики защищаемое Михайловскимъ понятiе о гармоническомъ и разностороннемъ развитiи личности, сводящееся къ разделенiю труда между ея органами и, следовательно, къ упражненiю и развитiю этихъ органовъ Это понятiе слишкомъ бiологично и не годится для руководящей роли въ изследованiи соцiологическомъ. Для такого изследованiя необходимо установить сответственное соцiологическое и психологическое понятiе не "особи" или "неделимаго", а личности человеческой, что и делали последующiе изследователи процессовъ разделенiя труда и общественной дифференцiацiи {G. Simmel, Durkheim и др.}. Ныне можно считать вполне установленнымъ положенiе, что развитiе человеческой личности вовсе не сводится къ "возможнополному* разделенiю труда между органами, и шю" такое разделенiе, если бы оно проводилось сколько-нибудь последовательно; оказалось бы пагубнымъ какъ для общественнаго прогресса, такъ и для развитiя личности. Разделенiе труда между органами, напоминающее идеалъ, выставляемый Михайловскимъ, возможно только при количественномъ и качественномъ ничтожестве культурнаго труда. Такъ это и было некогда, въ эпоху младенчества рода человеческаго, и такъ это наблюдается и ныне въ жизни и въ "хозяйстве" техъ дикарей, которые остались на первобытной ступени развитiя. О дикаряхъ упоминаетъ и Михайловскiй (напр., на стр. 34 и след.) и совершенно напрасно идеализируетъ ихъ "разносторонность" и "полноту жизни". - Впрочемъ, надо иметь въ виду, что самъ Михайловскiй не придавалъ своей формуле абсолютнаго значенiя и смотрелъ на нее не какъ на догму, а только какъ на принципъ, который онъ считалъ плодотворнымъ и въ которомъ онъ виделъ, такъ сказать, коррективъ къ господствующему принципу разделенiя труда между классами, профессiями, лицами. Онъ говоритъ не о безусловномъ, а только о "возможно-полномъ" разделенiи труда между органами, и не объ устраненiи, а лишь объ уменьшенiи его разделенiя между индивидами. Онъ хорошо зналъ, что полное и последовательное проведенiе въ жизнь защищаемаго имъ принципа невозможно. Но онъ былъ убежденъ въ томъ, что существующее ныне въ цивилизованномъ мiре разделенiе труда крайне ненормально, что оно пагубно отражается на благополучiи и развитiи личности и, наконецъ, что оно можетъ и должно быть изменено въ томъ именно направленiи, на которое указываетъ формула. Если первые два пункта, въ существе дела, сомненiя не возбуждаютъ, то последнiй оказывается въ непримиримомъ противоречiи съ темъ несомненнымъ фактомъ, что количество культурнаго труда все растетъ и его качество улучшается, а это требуетъ все большей и большей спецiализацiи всехъ отраслей труда, которая исключаетъ возможность его разделенiя между органами и требуетъ его разделенiя между индивидами. Въ настоящее время уже очерчивается обликъ человека будущаго: это обликъ не разносторонняго диллетанта; который способенъ какъ-ни-какъ работать на разныхъ поприщахъ, а именно обликъ работника - спецiалиста, мастера въ своемъ деле. Онъ несомненно будетъ "узкимъ" спецiалистомъ. Но это слово "узкiй" не такъ страшно, какъ кажется. При огромныхъ завоеванiяхъ техники будущаго (не нужно быть пророкомъ, чтобы ихъ предвидеть), при полномъ торжестве науки надъ природою, разсчитывать на которое мы имеемъ достаточно основанiй, "узкая спецiализацiя" будетъ означать только то, что человекъ будетъ полнымъ господиномъ надъ орудiями и всеми условiями своего труда и получитъ возможность, оставаясь "узкимъ" въ своей профессiи, быть очень "широкимъ" и разностороннимъ въ своемъ общемъ умственномъ, нравственной и и политическомъ развитiи. Этой перспективы, связанной съ развитiемъ техники, машиннаго производства и съ эволюцiей капиталистическаго строя, Михайловскiй въ то время не прозревалъ. Но это не можетъ быть поставлено ему въ упрекъ, ибо тогда эта перспектива вообще не была достаточно ясна - даже въ западной Европе, а у насъ, въ Россiи и совсемъ не была видна.
Въ последующихъ статьяхъ, въ особенности въ "Запискахъ профана", пользовавшихся въ 70-хъ годахъ огромною популярностью, Михайловскiй неоднократно пояснялъ и развивалъ свою "формулу". И вотъ тутъ-то и выступила наружу та сторона ея, которою она въ известной мере роднится съ народничествомъ. Это именно - идеализацiя крестьянскаго земледельческаго труда, признаваемаго разностороннимъ, а не узко-спецiальнымъ, и состоящее въ очевидной связи съ этой идеализацiей ученiе о типахъ и ступеняxъ развитiя. Крестьянинъ стоитъ на низкой ступени развитiя сравнительно съ высшими классами, но онъ зато представляетъ собою более высокiй типъ человека. При всемъ своемъ невежестве, отсталости, суеверiяхъ и т. д. онъ, какъ личность, гораздо шире и разностороннее, напр., иного ученаго, погруженнаго въ узкую спецiальность, чиновника, купца и т. д., поскольку психика этихъ людей представляется суженною и изуродованною узкостью или односторонностью ихъ профессiи... Это ученiе о типахъ и ступеняхъ развитiя является однимъ изъ слабейшихъ пунктовъ въ соцiологическихъ воззренiяхъ покойнаго мыслителя. Здесь не место опровергать это ученiе (некоторыя замечанiя мы сделали въ предыдущей главе, говоря объ аналогическомъ воззренiи Гл. Успенскаго), но мы отметимъ здесь то обстоятельство, что это - наиболее народническая - сторона идей Михайловскаго представляетъ собою родъ компромисса или попытки согласованiя индивидуализма съ народничествомъ, идеи и идеала личности съ идеею и "культомъ" народа. Крестьянинъ, какъ психологическiй типъ, ставился выше другихъ типовъ именно потому, что "разносторонность" его труда создаетъ, будто бы, почву для развитiя въ немъ широкой, всесторонней личности, и только тяжелыя матерiальныя условiя, въ которыхъ ему приходится жить и работать, задерживаютъ его на низкой ступени развитiя, почему и сама личность въ крестьянстве остается, такъ сказать, въ потенцiальномъ состоянiи.
"Борьба за индивидуальность" и "Вольница и подвижники". Здесь одинаково ярко и полно обнаружились, съ одной стороны, самый талантъ Михайловскаго, какъ изследователя и мыслителя, а съ другой - присущая его уму склонность къ тому, что можно назвать "историческимъ и соцiологическимъ романтизмомъ". Онъ ошибочно приписывалъ прошлому ту борьбу за индивидуальность, которою скорее характеризуется новое время и которая еще предстоитъ въ будущемъ. Онъ смотрелъ на личность, какъ на нечто искони данное, и говорилъ о ея борьбе съ обществомъ, которое, въ своемъ стремленiи стать организмомъ, низводитъ личность на степень органа. Въ действительности дело представляемся какъ разъ наоборотъ. Личность развивалась и обособлялась именно въ процессе осложненiя и дифференцiацiи общества. Этотъ процессъ придаетъ обществу характеръ "организма" (въ соцiологическомъ смысле), но этимъ-то и создаются условiя, необходимыя для индивидуализацiи личности.
переставала быть индивидуалистическою въ "буржуазномъ" смысле этого слова: она становилась соцiалистическою и своеобразно-народническою.
Эту точку зренiя нельзя назвать народническою въ собственномъ смысле, какъ это делали некоторые изследователи {Недавно г. Ивановъ-Разумникъ.}. Если это - народничество, то всякомъ случае не "правоверное". Ибо "правоверное" народничество выдвигаетъ впередъ не идею человека, какъ самоценной и самоопределяющейся личности, а идею народа, какъ массы, какъ коллективнаго целаго, въ которомъ личность исчезаетъ.
Направленiе Михайловскаго, какъ и другихъ передовыхъ идеологовъ 70-хъ годовъ, правильнее было бы называть не народническимъ, а народно-соцiалистическимъ. Это былъ соцiализмъ, выдвигавшiй впередъ интересы крестьянской массы. Но это далеко не былъ тотъ культъ народа, какой мы видимъ у правоверныхъ народниковъ. У Михайловскаго, при всей его склонности къ историческому и соцiологическому романтизму, мы не найдемъ и этого культа. Самъ онъ не разъ протестовалъ противъ причисленiя его къ народнической партiи и велъ остроумную полемику съ наиболее видными представителями народничества разныхъ оттенковъ,-- съ г. Воронцовымъ (В. В.), съ Каблицомъ (Юзовымъ), съ г. Червинскиймъ (П. Ч.) и др. Онъ выдвигалъ впередъ принципъ, съ которымъ последовательные народники не могли согласиться: передовая интеллигенцiя призвана защищать истинные интересы народа, но вовсе не обязана разделять его мненiя, его понятiя. И эти народныя "мненiя", очевидно, представлялись Михайловскому въ такомъ виде, что образованному и передовому человеку психологически и логически невозможно ихъ разделять.
Онъ сходился съ народниками лишь въ томъ, что допускалъ возможность (да и то лишь теоретически) дальнейшаго прогрессивнаго развитiя общинныхъ формъ крестьянскаго землевладенiя и не верилъ въ спасительность и безусловную необходимость обезземеленiя мужика. Онъ защищалъ известную еще съ 60-хъ годовъ мысль о томъ, что развитiе соцiализма въ Россiи можетъ пойти другимъ путемъ, отличнымъ отъ западно-европейскаго, т. -е. не черезъ" обезземеленiе крестьянъ и образованiе земельнаго и фабричнаго пролетарiата, а черезъ подъемъ крестьянскаго благосостоянiя и усовершенствованiе общинныхъ порядковъ. Если отбросить последнее (усовершенствованiе общины), то въ этомъ воззренiи не окажется ничего специфически-народническаго. Повидимому, самъ Марксъ склоненъ былъ допустить возможность такого пути развитiя въ Россiи {Что онъ и высказалъ въ известномъ письме къ Михайловскому.}.
Въ настоящее вhемя все более упрочивается мысль, что и въ самой западной Европе будущiй соцiалистическiй строй подготовляется или назреваетъ силою весьма различныхъ процессовъ, въ ряду которыхъ крупная промышленность и объединенный пролетарiатъ образуютъ только одинъ, правда, важнейшiй факторъ. Покойный Зиберъ (уже въ начале 80-хъ годовъ) указывалъ на признаки соцiализацiи общественныхъ отношенiй, учрежденiй и даже нравовъ, обнаруживающiеся въ весьма различныхъ сферахъ жизни и культуры. - Что же касается Россiи, то нельзя сомневаться въ томъ,-что никакой прогрессъ у насъ немыслимъ при нищенстве и голоданiи народной массы, при упадке крестьянскаго хозяйства и что, прежде всего и совершенно независимо отъ какихъ бы то ни было идеологическихъ программъ, здравая - реальная - политика должна поставить себе целью подъемъ крестьянскаго хозяйства и обезпеченiе крестьянамъ возможности культурнаго развитiя и просвещенiя.
"вероученiямъ" онъ противопоставлялъ требованiя реальной политики въ интересахъ благосостоянiя и просвещенiя народа. - Но, какъ исключительно сильный обобщающiй философскiй умъ, онъ чувствовалъ живую потребность въ созданiи цельнаго мiросозерцанiя, которое удовлетворяло бы требованiямъ теоретической и практической мысли. И онъ выработалъ широкое философское воззренiе, отличающееся редкою стройностью и цельностью. Это, безспорно, одно изъ самыхъ замечательныхъ и оригинальныхъ созданiй русской философской мысли. Въ основе системы лежитъ идея "двуединой правды": правды въ смысле истины и правды въ смысле справедливости. Первая - объективна (наука и основанная на ней философiя), вторая - субъективна (человеческiе идеалы и все, что подводится подъ категорiю "должнаго"). Задача мыслителя - связать ихъ такъ, чтобы оне составляли одно нераздельное целое. Въ предисловiи къ первому тому своихъ сочиненiй онъ говоритъ (цитируя одно место изъ статьи 1889-го г.): "Правда въ этомъ огромномъ смысле слова всегда составляла цель моихъ исканiй. Правда истина, разлученная съ правдой справедливостью, правда теоретическаго неба, отрезанная отъ правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И наоборотъ, благородная житейская практика, самые высокiе нравственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно-безсильными, если они отворачивались отъ истины, отъ науки. Я никогда не могъ поверить и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зренiя, съ которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука объ руку, одна другую пополняя. Во всякомъ случае, выработка такой точки зренiя есть высшая изъ задачъ, какiя могутъ представиться человеческому уму, и нетъ усилiй, которыхъ жалко было бы потратить на нее".
Въ такомъ синтезе понятiй о сущемъ и понятiй о должномъ Михайловскiй видитъ могущественное орудiе нравственнаго оздоровленiя личности. Каждый мыслящiй человекъ долженъ, путемъ изученiя и размышленiя, стремиться къ объединенiю своихъ знанiй и своихъ моральныхъ идей и при томъ такъ, чтобы это объединенное целое могло влiять на волю, на поведенiе человека. Вотъ именно на эту связь идей, воздействующую на волю, Михайловскiй и назвалъ религiей. Въ этомъ психологическомъ смысле самъ онъ былъ, безспорно, натурою глубоко-религiозною. Его философiя и идеологiя не были плодомъ исключительно любознательности и философскихъ дарованiй, а прежде всего вытекали изъ глубокой потребности въ томъ психологическомъ объединенiи мысли, чувства и воли, которое по праву должно быть названо религiознымъ.
Этою-то стороною, можетъ быть, даже больше, чемъ положительнымъ содержанiемъ своихъ идей, Михайловскiй и влiялъ такъ могущественно на современное ему поколенiе.
Это поколенiе напряженно искало своей "веры" и своей "догмы". Оно было, въ указанномъ смысле, томимо духовною жаждой. Что касается "догмы", то Михайловскiй, если и давалъ ее, то только въ самыхъ общихъ чертахъ: онъ указывалъ то направленiе, въ которомъ, по его мненiю, следовало искать положительныхъ ответовъ на вопросы, относящiяся къ "правде-истине" и къ "правде-справедливости", и пояснялъ, какъ искомые ответы могутъ быть логически связаны и образовать стройную систему идей, имеющую для человека религiозное значенiе. Практическихъ же решенiй по въ упоръ поставленному вопросу: что и какъ делать?-- онъ не давалъ. Но онъ давалъ нечто большее и лучшее: всею своею литературною деятельностью онъ являлъ живой и заразительный примеръ глубокой убежденности, истинной психологической религiозности. Онъ былъ не просто мыслитель, публицистъ, литературный критикъ, а - прежде всего - проповедникъ, какимъ былъ въ свое время Белинскiй.
"властителя думъ", слово котораго было "со властью". Къ его голосу прислушивались съ темъ особеннымъ вниманiемъ и сочувствiемъ, съ какимъ люди, ищущiе "своей веры", прислушиваются къ голосу признаннаго учителя-проповедника, который можетъ научить не только во что веровать, но - что важнее - какъ веровать и какъ исповедывать...
Онъ обладалъ всеми качествами, какiя необходимы для этого. Но въ ихъ ряду главная роль принадлежала двумъ, которыя опять заставляютъ насъ вспомнить Белинскаго: это именно редкiй даръ творчества идей и безусловная независимость мысли, безъ оглядки на право или налево исповедующей то, что она признала за истину и благо. Последняя черта придавала особливый весъ взглядамъ и мненiямъ Михайловскаго: всемъ было ясно, что Михайловскiй органически не способенъ прилаживаться къ какому бы то ни было направленiю и ни въ Какомъ случае не отступитъ отъ того, что онъ считалъ правдой, въ угоду той или иной влiятельной группе передовыхъ деятелей. Онъ бывалъ резокъ въ полемике одинаково съ противниками справа и съ союзниками слева. Онъ не только не гонялся за популярностью, но иногда, казалось, делалъ все, чтобы потерять ее. Въ 80-хъ годахъ онъ выступалъ противъ популярнаго тогда народничества, въ 90-хъ - противъ "русскаго марксизма". Онт не боялся показаться той или иной влiятельной партiи "отсталымъ". - Вместе съ темъ онъ не претендовалъ и на практическую роль руководителя передовыхъ деятелей въ ихъ борьбе. Онъ ограничивался умственнымъ и нравственнымъ влiянiемъ, не предопределяющимъ никакой практической "программы". Въ этомъ последнемъ отношенiи есть заметная разница между нимъ и Лавровымъ, къ характеристике котораго, какъ мыслителя и идеолога, я и обращусь теперь.
2.
Онъ былъ философъ въ истинномъ смысле этого слова. Многочисленные факты и сведенiя изъ различныхъ областей знанiя и жизни, сохранявшiеся въ его феноменальной памяти, не лежали тамъ въ виде сырого матерiала, а получали философскую обработку, группировались и объединялись въ стройную систему идей, въ то целое, которое принято называть "философiей". Въ своей автобiографiи (1885 г.), написанной въ третьемъ лице, онъ говоритъ, что "для него философская мысль есть мысль спецiально-объединяющая, теоретически-творческая въ смысле объединенiя, черпающая весь свой матерiалъ изъ знанiя, верованiя, практическихъ побужденiй, но вносящая во все эти элементы требованiя единства и последовательности". - Свою философскую систему Лавровъ назвалъ "антропологизмомъ", оправдывая это наименованiе указанiемъ на то, что человекъ является "философскимъ центромъ" всего мыслимаго: "всякое мышленiе и действiе" - читаемъ въ "Автобiографiи",-- предполагаетъ, съ одной стороны, мiръ, какъ онъ есть, съ закономъ причинности, связывающимъ явленiя, съ другой стороны предполагаетъ возможность постановки нами целей и выбора средствъ по критерiямъ прiятнейшаго, полезнейшаго, должнаго. Но то и другое существуетъ не само по себе, а для насъ, следовательно предполагаетъ человека въ общественномъ строе, при взаимной проверке и взаимномъ развитiи мненiй о мiре и о целяхъ деятельности. Следовательно, основною точкою исхода философскаго построенiя является человекъ, проверяющiй себя теоретически и практически и развивающiйся въ общежитiи..." Это воззренiе, установленное Лавровымъ самостоятельно еще въ конце 50-хъ годовъ, на основанiи предпосылокъ, данныхъ Кантомъ и Фейербахомъ, оправдывается последующимъ движенiемъ философской мысли, приведшимъ къ созданiю особой области знанiя - изученiя познавательныхъ силъ человека,-- къ такъ называемой "теорiи познанiя", которая въ настоящее время и кладется въ основанiе всякой философiи. Антропологизмъ" Лаврова, несомненно, находится въ родстве съ направленiемъ философскихъ идей Маха и Авенаiуса, но возникъ независимо отъ - нихъ. Вообще нужно сказать, что, какъ философъ, Лавровъ отличался большою самостоятельностью и всего менее можетъ быть названъ чьимъ-либо подражателемъ или последователемъ.
и могущественно содействовалъ бы развитiю столь недостающей намъ культуры и дисциплины мысли. Какъ умъ, помимо выдающагося философскаго дарованiя, онъ отличался редкою у насъ воспитанностью мысли, научною "выправкой", предохраняющей отъ причудъ, нелогичностей, парадоксовъ, противоречiй. Къ сожаленiю, этому призванiю Лаврова не суждено было осуществиться. Оно натолкнулось на препятствiя внешнiя и внутреннiя. Насъ интересуютъ здесь только последнiя,-- внутреннiя, обусловленныя некоторыми особенностями натуры и характера Лаврова. Это, прежде всего, была все та же "психологическая религiозность", которую Лавровъ разделялъ съ Михайловскимъ и многими другими представителями эпохи. Лавровъ не могъ удовлетвориться ролью "независимаго философа". Онъ всегда ощущалъ жажду - "веровать и исповедывать" и стремился къ широкой деятельности идеолога, влiяющаго не только на умы, но и на сердца. Но у него не было дара "глаголомъ жечь сердца людей"... Онъ самъ хорешо зналъ это и, со свойственною ему скромностью, не претендовалъ на такую роль. Темъ не менее онъ не переставалъ искать своего места въ ряду борцовъ за прогрессъ и идеалъ,-- къ этому побуждала его присущая ему психологическая религiозность,-- и онъ ощущалъ живое нравственное удовлетворенiе, когда ему казалось, что онъ нашелъ свое место и свое дело не только въ выработке теорiи, но-и. въ самой "практике" прогресса...
Психологическая религiозность Лаврова своеобразно сказывалась также въ некоторомъ догматизме его идей, въ почти органическомъ отвращенiи къ скептицизму и, наконецъ, въ томъ, что въ своемъ мiросозерцанiи онъ на первый планъ выдвигалъ нравственное начало, приписывая ему роль действующей и решающей силы въ исторiи человеческаго прогресса. Носителемъ нравственнаго начала является личность, достигшая возможной при данныхъ условiяхъ высоты развитiя. Эти-то "развитыя и критически-мыслящiя личности" и служатъ органомъ историческаго процесса вообще и прогресса въ частности. Остальное человечество остается, такъ сказатъ за пределами исторiи, легiонъ) Лавровъ не признавалъ натурами нравственными: они не доросли до нравственнаго сознанiя или остановились на низшихъ ступеняхъ его.
По мненiю Лаврова, "область нравственности не только не порождена человеку, но далеко не все личности вырабатываютъ въ себе нравственныя побужденiя, точно такъ, какъ далеко не все доходятъ до научнаго" мышленiя. Прирождено человеку лишь стремленiе къ наслажденiю, и въ числе наслажденiй развитой человекъ вырабатываетъ наслажденiе нравственною жизнью и ставитъ это на высшую ступень въ iерархiи наслажденiй. Большинство останавливается на способности разсчета пользы"... {Это - одинъ изъ наиболее слабыхъ пунктовъ въ системе соцiологическихъ и историко-философскихъ идей Лаврова. Его понятiе нравственности слишкомъ возвышенно и поэтому слишкомъ узко. Нельзя отказывать людямъ въ праве иметь свою нравственность потому только, что они не достигли высоты нравственнаго развитiя. Кроме этого, этика Лаврова слишкомъ индивидуалистична: онъ упускаетъ изъ виду соцiальную сторону морали. Мораль есть явленiе по преимуществу соцiально-психологическое, коллективное и становится индивидуально-психологическимъ только съ развитiемъ и обособленiемъ личности, не теряя однако при этомъ своихъ соцiальныхъ признаковъ, которые получаютъ въ ней только другу: психологическую постановку.} ("Автобiографiя").
"развитого" человека, достигшаго возможной высоты нравственнаго сознанiя, сводится къ "борьбе, за прогрессъ". Этой борьбой нравственноразвитой человекъ уплачиваетъ часть своего "долга", которымъ онъ, какъ членъ привилегированнаго меньшинства, связанъ въ отношенiи къ обойденному благами цивилизацiи большинству. Письмо 4-е "Историческихъ писемъ", озаглавленное "Цена прогресса", посвящено доказательству положенiя, гласящаго, что "каждое удобство жизни" и "каждая мысль", которыми пользуется привилегированное меньшинство, "куплены кровью, страданiями или трудомъ миллiоновъ" ("Истор. письма", изд. 3-е, 1906 г., сто. 93). Развитой человекъ долженъ сказать: "Я сниму съ себя ответственность за кровавую цену своего развитiя, если я употреблю это самое развитiе на то, чтобы уменьшить зло въ настоящемъ и въ будущемъ... Отыскивая и распространяя более истинъ, уясняя себе справедливейшiй строй общества и стремясь воплотить его, я увеличиваю собственное наслажденiе и въ то же время делаю все, что могу, для страждущаго большинства въ настоящемъ и въ будущемъ"... (тамъ же). Эти мысли, въ которыхъ, конечно, есть много правды, но где также есть не мало чего-то "буддiйскаго", въ свое время производили огромное впечатленiе на молодое поколенiе, и безъ того предрасположенное считать себя въ неоплатномъ долгу передъ народомъ.
Борьба за прогрессъ сводится къ борьбе за истину и справедливость. Нравственно развитой и критически-мыслящiй человекъ стремится сделать истину доступною возможно большему числу людей и, въ меру своихъ силъ, содействуетъ внесенiю въ общественныя формы начала справедливости. Объ этомъ трактуетъ письмо 5-е ("Действiе личностей"), где проводится та мысль, что такъ называемыя культурныя блага (въ томъ числе наука и искусство) сами по себе еще не составляютъ движущей силы прогресса: они - только "матерiалъ" прогресса, а движущею силой его являются те личности, которыя, созидая и распространяя эти блага, одухотворяютъ ихъ сознательнымъ служенiемъ истине и справедливости. Поэтому, по мненiю Лаврова, величайшiй ученый или художникъ, если онъ - общественный и политическiй индифферентистъ, не можетъ быть признанъ человекомъ прогресса. Индифферентизмъ въ вопросахъ "истины" и "справедливости", въ глазахъ Лаврова,-- величайшее прегрешенiе... Отсюда, между прочимъ, видно, что понятiе "истины", устанавливаемое Лавровымъ, далеко не совпадаетъ съ понятiемъ такъ называемой научной истины: это - истина философская или идеологическая, близкая къ религiозной, ибо только въ отношенiи къ истинамъ этого - догматическаго - порядка и можно говорить объ индифферентизме и неиндифферентизме, порицая первый, одобряя второй. Къ такъ называемой научной "истине" это не применимо: странно было бы говорить объ индифферентизме къ Пифагоровой теореме или къ закону Ньютона... Научная "истина" - недогматична. Не трудно видеть, что у Лаврова, какъ и у Михайловскаго, эти основныя понятiя - истины и справедливости, по ихъ психологической природе, принадлежатъ къ области стараго догматическаго (религiознаго) мышленiя, а не новаго научнаго, какъ оно вырабатывается въ настоящее время. Правда, въ конце 60-хъ и начале 70-хъ годовъ понятiе научной, недогматической "истины", давно установившееся въ практике научнаго мышленiя, не было достаточно прояснено философскимъ сознанiемъ. Чо и въ противномъ случае, все равно, это понятiе, хотя бы и ставшее общимъ достоянiемъ, остается, такъ сказать, органически чуждо натурамъ религiознымъ,-- для нихъ оно непрiемлемо.
Въ полномъ согласiи съ религiозной (въ психологическомъ смысле) основой мышленiя находится ригоризмъ и аскетическiй пошибъ морали Лаврова. Онъ училъ, что каждый человекъ, достигшiй нравственнаго развитiя, обязанъ послужить прогрессу въ меру своихъ силъ, знанiй и дарованiй отрекаясь отъ эгоистическихъ видовъ, жертвуя благами жизни, личнымъ счастьемъ и даже высшими интересами знанiя, если они отвлекаютъ человека отъ "борьбы за прогрессъ". - Прочтемъ следующiя строки: "... кто изъ-за личнаго разсчета остановился на полдороге, кто изъ-за красивой головки вакханки, изъ-за интересныхъ наблюденiй надъ инфузорiями, изъ-за самолюбиваго спора съ литературнымъ соперникомъ - забылъ объ огромномъ количестве зла и невежества, противъ котораго следуетъ бороться, тотъ можетъ быть чемъ угодно: изящнымъ художникомъ, замечательнымъ ученымъ, блестящимъ публицистомъ, но онъ самъ себя вычеркнулъ изъ ряда сознательныхъ деятелей историческаго прогресса"... ("Истор. письма", стр. 104).
"позитивной политике" Ог. Конта сказался строй мысли и духъ католицизма...
"вероученiя", догмой, въ которой выдвигалось на первый планъ моральное начало въ виде нравственныхъ обязательствъ, сопряженныхъ съ самоотреченiемъ. И когда въ дальнейшихъ письмахъ онъ устанавливаетъ положенiе, гласящее, что личности, борющiяся за прогрессъ въ одиночку,-- безсильна, и поэтому должны организоваться въ партiю, то эта партiя явственно выступаетъ въ чертахъ, напоминающихъ старыя и новыя религiозныя секты. Въ этомъ отношенiи особенно любопытно письмо XVI-е, написанное гораздо позже предыдущихъ (въ 1881 г.) и трактующее о "теорiи и практике прогресса". Теорiя сводится къ признанiю и разработке новаго соцiалистическаго идеала, какъ цели, къ которой должны стремиться деятели прогресса, а практика понимается въ виде партiйной борьбы за этотъ идеалъ. - И обе сливаются въ одно нераздельное целое такъ что нельзя, по мысли Лаврова, понять "теорiю" прогресса, не участвуя въ его "практике", и нельзя быть практическимъ деятелемъ прогресса, борцомъ за соцiалистическiй идеалъ, не будучи" искушеннымъ въ "теорiи", не выработавъ себе научнаго и критическаго воззренiя на историческiй ходъ вещей и не разобравшись въ современномъ положенiи соцiальнаго вопроса. Это опять напоминаетъ религiозную догму и религiозную практику, которыя, действительно, неотделимы... Сектантскою религiозностью звучатъ и заключительныя строки письма: "Исторiя требуетъ жертвъ. Ихъ приноситъ въ себе и около себя тотъ, кто беретъ на себя великую, но грозную задачу быть борцомъ за свое и за чужое развитiе. Задачи развитiя должны быть {Курсивъ Лаврова.} разрешены. Лучшее историческое будущее должно страданiя, лишь бы ему удалось быть сознательнымъ и понимающимъ деятелемъ прогресса? Или ты останешься въ стороне бездеятельнымъ зрителемъ страшной массы зла, около тебя совершающагося, сознавая свое отступничество отъ пути къ развитiю, потребность въ которомъ ты когда-то чувствовалъ? Выбирай!" (стр. 358).
Передъ нами одно изъ самыхъ яркихъ выраженiй той психологической религiозности, которою издавна характеризуется наша передовая интеллигенцiя. Некоторые изследователи (напр., недавно г. Мережковскiй) склонны видеть здесь черту нацiональную. Мне кажется, для этого нетъ достаточныхъ основанiй, ибо аналогичныя явленiя найдутся повсюду, на западе и на востоке. Везде были и есть политическiя партiи, принимающiя, въ своей организацiи и деятельности, характеръ своего рода секты, возводящiя свои принципы въ догмы. Везде есть религiозныя и моральныя натуры, люди, которые прежде всего задаютъ себе вопросъ: какъ мне жить свято? {Выраженiе Михайловскаго.}.-- Но у насъ эти явленiя гораздо ярче выражены, чемъ въ зап. Европе, и самое количество религiозныхъ натуръ у насъ гораздо больше. Это объясняется отсталостью нашей культуры и нашей политической жизни. Не будетъ ошибкой сказать, что вторженiе психологической религiозности въ общественную жизнь, въ культуру, въ политику есть наследiе прошлаго; равнымъ образомъ, наследiемъ прошлаго приходится признать и преобладанiе догматическихъ формъ мышленiя. Съ развитiемъ культуры и политической жизни эти явленiя идутъ на убыль. Сама психологическая религiозность заметно изменяется въ своемъ характере и психологическомъ составе. Ей, очевидно, предстоитъ новый путь развитiя - въ направленiи резко индивидуалистическомъ (каждый человекъ будетъ иметь свою - не только религiю, но и религiозность, годную и, такъ сказать, психологически-обязательную только для него одного), и на этомъ пути общественная жизнь и политическая деятельность будутъ все более и более освобождаться отъ всякихъ осложненiй со стороны такого въ высокой степени субъективнаго фактора, какъ понятiя объ идеале, объ истине и справедливости, усвоенныя отдельными лицами и группами и возведенныя ими на степень какого-то религiознаго культа. На смену этихъ влiянiй психологической религiозности на политику выступаютъ влiянiя на нее со стороны научнаго - недогматическаго - мышленiя и мiросозерцанiя. Можно было бы провести любопытную параллель между психологiею и самою практикою научнаго мышленiя съ одной стороны и рацiональною политическою деятельностью, свободною отъ воздействiя психологической религiозности,-- съ другой. Укажу здесь некоторые пункты этой параллели, представляющiеся мне важнейшими.
Научное мышленiе не знаетъ "абсолютныхъ истинъ", и стремится заменить самое понятiе "истины", явно-архаическое, какимъ-либо другимъ, находящимся въ большемъ согласiи съ психологiей рацiональнаго познанiя. Такимъ представляется понятiе экономiи умственныхъ силъ въ познавательномъ процессе. Соответственно этому рацiональная партiя "борцовъ за прогрессъ", выставляя известный идеалъ, политическiй и соцiальный, не считаетъ себя обладательницей всей полноты "истины" и не должна полагать свое призванiе въ томъ, чтобы всехъ обращать въ "свою веру". Ея прямая задача - въ томъ, чтобы, опираясь на реальные интересы всехъ слоевъ, такъ или иначе вовлеченныхъ въ историческое русло прогрессивной эволюцiи, содействовать скорейшему проведенiю въ жизнь техъ началъ, которыя могутъ сократить или облегчить муки "историческихъ родовъ". Здесь - вместо полноты истины или идеала - выступаетъ принципъ экономiи силъ. - Въ научной практике положительное открытiе, хотя бы и второстепеннаго значенiя, предпочтительнее всеобъемлющихъ, но фантастическихъ и недоказуемыхъ, построенiй. Соответственно этому и въ политике синица въ рукахъ предпочтительнее идеальнаго журавля въ небе. - Въ науке всего важнее выработка метода и прiемовъ изследованiя. Наука, въ сущности, есть методологiя познанiя. Въ политике этому отвечаетъ разработка ея принциповъ и прiемовъ ея тактики... Наука исключаетъ веру въ чудеса и въ произволъ,-- давно пора и политике освободиться отъ пережитковъ этой веры...
"борцы за прогрессъ" совсемъ освободятся отъ пережитковъ старой религiозности, и политика сблизится съ наукою, усвоивъ точку зренiя на вещи, принципы и прiемы деятельности, аналогичные (конечно, mutatis mutandis) научнымъ,-- въ томъ числе и нормы научной этики: правдивость мысли и настоящую гуманность {Можно доказать, что гуманность есть результатъ развитiя мысли вообще и въ частности процессовъ научнаго и философскаго познанiя. Нужно отличать гуманность отъ альтруизма: последнiй исходитъ изъ глубокихъ недръ соцiальности и можетъ и не быть гуманнымъ, между темъ какъ гуманность есть продуктъ развитiя личности, индивидуальной психологiи. Великая задача этики будущаго сводится къ сочетанiю альтруизма съ гуманностью, къ перевоспитанiю альтруистическихъ чувствъ (начиная семейными, классовыми, патрiотическими и т. д. и кончая общечеловеческими) въ духе гуманности.}. Для Россiи это время еще очень далеко,-- несмотря на то, что у насъ уже теперь найдется не мало лицъ (и при томъ - въ различныхъ партiяхъ), являющихся достойными представителями нацiональной политики, а ея основанiя были установлены у насъ еще въ 70--80-хъ годахъ покойнымъ М. П. Драгомановымъ.
не былъ. "Программа" партiйной деятельности, имъ предложенная, сбивалась на проектъ организацiи не то секты, не то кружка, такъ-сказать, "соцiалистическаго самообразованiя" и мирной пропаганды въ целяхъ подготовки миллiоновъ крестьянъ къ грядущему соцiальному перевороту. Около половины 70-хъ годовъ такой кружокъ и образовался. Это были "Лавристы", которымъ очень скоро пришлось убедиться въ полной непрактичности "программы". Излюбленною "политическою" мыслью Лаврова была мысль о необходимости основательной, всесторонней подготовки самихъ пропагандистовъ. Прежде чемъ начать свое дело, они должны были, путемъ самообразованiя, пройти чуть ли не весь университетскiй курсъ наукъ, а кроме того еще столь же основательно поработать надъ собою, надъ выработкою своей нравственной личности. - "Программа" Лаврова успеха не имела и не могла иметь,-- и онъ самъ ее оставилъ или, лучше сказать, отказался поддерживать ее; но онъ не переставалъ думать, что это - самая разумная и целесообразная программа прогрессивной деятельности. И въ самомъ деле: разъ мы примемъ ея теоретическiя предпосылки (воззренiе Лаврова на историческiй ходъ прогресса и на роль критически-мыслящихъ личностей), то логически программа окажется безупречною. Но это именно только логическое построенiе, которое неминуемо должно было пасть при первомъ соприкосновенiи съ жизнью. Темъ не менее въ XVI письме ("Историч. письма"), относящемся, какъ мы знаемъ, къ 1881 году, когда "программа" Лаврова давно уже оказалась несостоятельною, онъ снова возвращается къ ней и развиваетъ обширный планъ необходимой, по его мненiю, подготовки деятелей, которые должны "перевоспитывать и перерабывать себя въ своихъ привычкахъ мысли и жизни" ("Истор. письма", стр. 305). Въ существе дела, здесь "революцiонеръ" подменивается подвижникомъ-просветителемъ, которому только вменяется въ обязанность пропагандировать соцiалистическiй идеалъ - въ тесномъ единенiи съ единомышленниками, планомерно и методично, и непременно съ готовностью на все жертвы ради идеи - такъ, какъ некогда проповедывали евангелiе первые христiане. - Тамъ же читаемъ: "Распространитель пониманiя прогресса въ области мысли {Т. -е. пропагандистъ соцiализма.}, членъ коллективнаго организма {Т. -е. партiи.} и организаторъ общественной силы для борьбы за прогрессъ въ среде общества, борецъ за прогрессъ долженъ быть еще хотя до известной степени, въ собственной своей личной мысли и въ собственной личной жизни, практическимъ примеромъ того, какъ прогрессъ въ определенномъ направленiи долженъ влiять на мысль и на жизнь личностей вообще" (стр. 305--306).
Но если влiянiе Лаврова, какъ практическаго деятеля, нужно признать маловажнымъ, то его значенiе, какъ мыслителя и ученаго, подлежитъ совершенно иной оценке. Здесь ясно очерчиваются две стороны, во-первыхъ, роль этого замечательнаго человека въ развитiи передовой русской идеологiи, на что я указалъ выше, и во-вторыхъ, положительный вкладъ, внесенный его работами въ нашу философскую и ученую литературу. Этотъ вкладъ доселе не оцененъ по достоинству. А между темъ онъ весьма значителенъ,-- и не только количественно, но и качественно. Кроме многочисленныхъ статей и трактатовъ по различнымъ областямъ знанiя, Лавровъ оставилъ монументальный (къ сожаленiю, неоконченный) трудъ, который онъ считалъ главнымъ деломъ своей жизни и который, несомненно, займетъ видное место въ ученой литературе, не только нашей, но общеевропейской. Это - "Опытъ исторiя мысли", задуманный по обширному плану и основанный на глубокомъ изученiи всехъ вопросовъ, имеющихъ прямое или косвенное отношенiе къ интеллектуальной эволюцiи человечества. Это - исторiя развитiя общественныхъ формъ, поскольку оне влiяли на развитiе мысли, исторiя религiозныхъ идей," мифовъ и мiросозерцанiй. Авторъ успелъ обработать только начальные перiоды эволюцiи человечества, и его трудъ представляетъ собою только фундаментъ будущаго зданiя, но вдумчивый читатель по этому фундаменту можетъ составить себе приблизительное представленiе о характере и грандiозности задуманнаго историко-философскаго изследованiя. Въ ряде известныхъ трудовъ по первобытной культуре "Опытъ" Лаврова займетъ свое особое место какъ по самому замыслу такъ и по обилiю обобщающихъ идей, дающихъ новое освещенiе и истолкованiе многимъ темнымъ и спорнымъ вопросамъ первобытной культуры и "археологiи" человеческаго мышленiя.
3.
Къ числу характерныхъ принадлежностей идеологiи, выработанной Михайловскимъ и Лавровымъ, следуетъ отнести такъ-называемый "субъективный методъ" въ исторiи и соцiологiи, котораго требованiя сводятся къ следующему:
плодотворнымъ лишь въ томъ случае, когда изследователь стоитъ на высшей ступени моральнаго и идеологическаго развитiя. Онъ долженъ быть адептомъ, передового идеала своего времени. Если таковымъ следуетъ признать идеалъ соцiалистическiй въ его современной постановке, то ученый изследователь,-- историкъ и соцiологъ,-- долженъ быть соцiалистомъ по убежденiю. Это дастъ ему возможность правильно освещать и оценивать явленiя моральной, общественной и политической эволюцiи человечества. Ибо явленiя этого рода требуютъ не только безпристрастнаго изображенiя и объективнаго изследованiя ихъ причинъ и следствiй, но и критической оценки съ точки зренiя понятiй о должномъ, о нравственномъ, о справедливомъ, а такая оценка, въ свою очередь, нуждается въ предварительномъ установленiи надлежащаго критерiя, которымъ и является выработанный передовою частью человечества идеалъ. Вотъ именно усвоенiе изследователемъ и самостоятельную критическую разработку этого идеала и затемъ его утилизацiю для оценки и освещенiя соцiальныхъ явленiй и историческаго процесса Лавровъ и Михайловскiй и разумели подъ именемъ "субъективнаго метода".
здесь въ разсмотренiе вопроса по существу,-- для нашей задачи достаточно лишь кратко указать на следующее. Во-первыхъ, въ данномъ вопросе приходится отделить - соцiологiи отъ исторiи: "субъективный методъ" применимъ и можетъ дать ценные результаты скорей во второй, чемъ въ первой. Во-вторыхъ, и въ той, и въ другой гораздо важнее обладать (какъ показала сама практика научныхъ изысканiй) темъ, что можно назвать "чутьемъ" прогрессирующей действительности, въ особенности если это "чутье" совмещается съ широкой гуманностью натуры изследователя. Если изследователь обладаетъ достаточнымъ чутьемъ человеческой эволюцiи и прирожденною гуманностью натуры, то ему, какъ изследователю, идеологiя не нужна. Если у него нетъ ни чутья, ни гуманности, то никакая идеологiя ему не поможетъ,-- онъ не имеетъ призванiя къ деятельности ученаго историка или соцiолога... Само собой разумеется, что чутье и гуманность, о которыхъ мы говоримъ, не образуютъ "метода", и имъ скорее приличествуетъ названiе таланта. Не трудно видеть, что примененiе "субъективнаго метода", какъ понимали его Михайловскiй и Лавровъ, можетъ дать плодотворные результаты въ науке только при наличности у изследователя вышеуказаннаго "таланта". Иначе этотъ "методъ" превратится въ ученую доктрину, всегда вредную къ ученомъ изследованiи и противоречащую самому понятiю о научномъ Методе. - Въ общемъ, приходится сказать, что "субъективный методъ", обезпреженный талантомъ изследователя, можетъ съ успехомъ применяться къ изученiю некоторыхъ сторонъ соцiальной эволюцiи и некоторыхъ эпохъ въ исторiи человечества, но ему нельзя придавать того исключительнаго методологическаго значенiя, какое приписывали ему Лавровъ и Михайловскiй.
Въ заключенiе укажу еще на то, что теорiя "субъективнаго метода", применимаго преимущественно къ вопросамъ морали и идеологiи, явилась логически-правильнымъ результатомъ общаго направленiя идей Лаврова и Михайловскаго. Это направленiе, какъ я старался показать выше, обосновалось на почве глубокой психологической религiозности этихъ мыслителей! Откуда ихъ стремленiе выдвигать впередъ въ исторiи, въ соцiологiи и въ самой жизни моральную сторону человека, и ихъ исканiе положительнаго идеала, который долженъ озарять не только пути жизни, но и пути научнаго изследованiя. Они искали высшаго синтеза мысли, чувства и воли, объединенiе въ широкомъ идеале разрозненныхъ элементовъ положительной науки, современныхъ идеи философiи и запросовъ жизни, и создали оригинальную русскую философiю - родъ религiи, которую Михайловскiй назвалъ системою "двуединой правды", а Лавровъ - "антропологизмомъ".
возникаютъ на время, въ ответъ на малейшiя потребности мысли того или другого круга или поколенiя, и сходятъ со сцены вместе съ этимъ кругомъ или поколенiемъ. Философiя Лаврова и Михайловскаго, какъ русская идеологiя. гораздо долговечнее и переживетъ еще не одно поколенiе.
Еще долго лучшiе русскiе люди, стремящiеся "делать благое дело среди царюющаго зла" и, въ связи съ этимъ, задающiе себе вопросъ: "какъ намъ жить свято?", будутъ искать не общаго, для всехъ цивилизованныхъ людей одинаково годнаго, спецiально русскаго ответа на этотъ вопросъ, и нигде не найдутъ они лучшаго русскаго ответа, какъ именно въ идеологiи Михайловскаго и Лаврова. Конкурировать съ нею можетъ иногда - въ зависимости отъ условiй времени - только идеологiя Л. Н. Толстого, также очень русская, но перевесъ всегда будетъ на стороне первой, ибо вторая - ужъ слишкомъ русская и вместе съ темъ слишкомъ - не отъ мiра сего, почему она можетъ разслышать лишь на ограниченное число адептовъ-сектантовъ. Имея въ виду психологическую религiозность, доселе свойственную лучшимъ русскимъ людямъ и такъ или иначе проявляющуюся во всехъ нашихъ идеологiяхъ, мы скажемъ, что эти идеологiи, въ сущности. - "религiи", и что изъ нихъ "религiя" Михайловскаго и Лаврова, религiя "правды-истины и правды-справедливости", сочетающая "культъ народа" съ "культомъ личности", имеетъ все психологическiя права на титулъ "истинной", между темъ какъ "религiя" Толстого останется "сектой", более или менее "еретической".
"религiи" Толстого еще не было, а идеологiя Лаврова и Михайловскаго только возникала. Если даже признать, что ея основы сложились еще въ первой половине 70-хъ годовъ, то все-таки ея господство надъ умами и сердцами могло упрочиться лишь къ концу этого десятилетiя, столь богатаго различными проявленiями нашей психологической религiозности. Важнейшiя изъ нихъ обнаружились въ настроенiяхъ, идеяхъ и деятельности техъ лицъ которыя съ безпримернымъ самоотверженiемъ посвящали себя служенiю народному, благу, какъ они его понимали разсмотренiе ихъ деятельности (какъ известно, очень недолгой) не входитъ въ нашу задачу, но они интересуютъ насъ, какъ натуры съ исключительною психологическою религiозностью и какъ общественно-психологическiе типы, созданные самою жизнью и не нашедшiе въ художественной литературе исчерпывающаго выраженiя. Тургеневу въ "Нови" удалось отметить лишь некоторыя черты ихъ психологiи, которыя онъ несколько позже дополнилъ стихотворенiемъ въ прозе "Порогъ".