ГЛАВА V.
"Кающiеся дворяне" и "разночинцы" 60-хъ годовъ.
1.
Терминъ "кающiеся дворяне" введенъ Михайловскимъ, который въ известныхъ полубеллетристическихъ очеркахъ "Въ перемежку" (1876--1877 гг.) впервые очертилъ этотъ общественно-психологическiй типъ и указалъ на его значенiе. Гораздо позже (1891 г.), въ "Литературныхъ воспоминанiяхъ", Михайловскiй писалъ: "кающiеся дворяне" спорадически появлялись очень давно, но en masse обнаружились лишь въ сороковыхъ годахъ, а заметнымъ историческимъ факторомъ стали лишь въ эпоху реформъ, когда смешались съ "разночинцами", т. -е. съ разнаго званiя и сословiя людьми, вызванными къ деятельности эпохою реформъ изъ низшихъ слоевъ. Въ семидесятыхъ годахъ теченiе это лишь ярче и резче обозначилось" ("Литерат. воспом. и соврем. смута", изд. 1900 г., томъ I, стр. 140--141).
здесь въ такого рода изысканiя, укажу только на Посошкова, Ломоносова, Никитина, Кольцова, какъ на разночинцевъ не только по происхожденiю, а и по психологическому типу, затемъ - на Радищева, Новикова, некоторыхъ декабристовъ (напримеръ, на Н. И. Тургенева, Якушкина), на Герцена, Огарева, И. С. Тургенева, какъ на деятелей, у которыхъ черты "дворянскаго покаянiя" выступали съ большею или меньшею отчетливостью. Издавна въ составъ русской интеллигенцiи входили и разночинцы, и кающiеся дворяне, и въ разное время наблюдается какъ бы стихiйное стремленiе ихъ къ смешенiю, къ объединенiю. Въ 40-хъ годахъ этотъ процессъ обнаружился весьма явственно,-- и въ рядахъ интеллигенцiи того времени мы уже встречаемъ лицъ, въ душевномъ складе которыхъ совмещались черты того и другого типа. Таковъ былъ, прежде всего, Белинскiй, разночинецъ по происхожденiю и по некоторымъ чертамъ натуры и въ то же время человекъ, въ душе котораго были собраны все "покаянiя" эпохи, въ томъ числе и дворянское.
происхожденiя), ставшiе во главе новаго движенiя, которое, благодаря имъ, и получило резкiй отпечатокъ демократизма и, частью, народничества. Объ руку съ разночинцами шли и новые "кающiеся дворяне", также появившiеся въ большомъ количестве и внесшiе свой, весьма заметный, вкладъ въ развитiе передовой идеологiи. Къ ихъ числу принадлежалъ и самъ H. К. Михайловскiй, впервые очертившiй психологiю этого типа. Присмотримся къ ней несколько ближе, пользуясь очерками "Въ перемежку", которые имеютъ силу настоящаго "документа".
Разсказъ ведется отъ лица героя - Темкина. Темкинъ - дворянинъ стариннаго, но захудалаго рода Темкиныхъ-Ростовскихъ, происходящаго будто бы отъ одного изъ сыновей Владимiра Св. Некогда Темкины были очень богаты и процветали на лоне крепостного права, но ихъ именiя давно уже перешли въ другiя руки, и у отца разсказчика осталось всего какихъ-нибудь "10--12 (считая малолетокъ) крепостныхъ и небольшой деревянный домъ въ губернскомъ городе" (Сочин. H. К. Михайловскаго, изд. 1897 г., т. IV, стр. 222). Темкинъ-отецъ всю жизнь провелъ на службе, между прочимъ по откупамъ. Это уже не помещикъ-дворянинъ, это просто - чиновникъ, но только дворянскаго происхожденiя и сохранившiй некоторыя черты барскаго типа. Онъ не принадлежитъ къ разряду "кающихся", но, какъ человекъ очень умный, онъ вполне свободенъ отъ предразсудковъ своего сословiя, не кичится знатностью рода и даже доступенъ нравственной тревоге, укорамъ совести за деянiя, обычно не считавшiяся въ те времена предосудительными или грешными. - "Почемъ знать",-- пишетъ его сынъ,-- "можетъ быть - я такъ хотелъ бы этому верить - можетъ быть, и отецъ ужъ каялся, только не хватило у него силъ каяться на чистоту..." (стр. 233--234). Признаки того, что Темкинъ-отецъ былъ доступенъ, если не покаянiю, то, по крайней мере, укорамъ совести, заметны въ его отношенiяхъ къ крепостному Якову, которому онъ прощаетъ все его выходки и даже покушенiе на кражу и бегство. Яковъ состоитъ при немъ въ качестве камердинера, и баринъ относится къ нему съ какою-то особою жалостливостью, въ которой видно какъ бы сознанiе своей вины передъ этимъ крепостнымъ слугой. Впоследствiи Темкинъ-сынъ узнаетъ или догадывается, что Яковъ - его братъ, незаконный сынъ его отца, и это послужило толчкомъ къ его глубоко-искреннему и страстному покаянiю.
Задатки "дворянскаго покаянiя", какiе мы увидимъ у отца, развились у сына и превратились въ яркiй психологическiй процессъ, определившiй направленiе его дальнейшаго умственнаго и моральнаго развитiя.
"захудалости дворянскаго рода". Правда, кающiеся дворяне выходили не только изъ захудалыхъ, обедневшихъ дворянскихъ семей, но также изъ незахудалыхъ. Известны случаи, когда богатые дворяне раздавали мужикамъ свои земли и деньги, а сами "шли въ народъ", или вообще обращались къ трудовой жизни разночинца. Одинъ такой случай, относящiйся къ 60-мъ годамъ, приведенъ въ техъ же очеркахъ "Въ перемежку" {Это - исторiя Н. Д. Долматова, который, получивъ въ 1859 году наследство въ 1000 десятинъ; целикомъ отдалъ ихъ крестьянамъ, отпустивъ ихъ на волю (1859 г.), "за что и получилъ высочайшую благодарность". Самъ же Долматовъ сталъ жить собственнымъ трудомъ, а потомъ увлекся освободительнымъ движенiемъ у славянъ (сперва, въ конце 60-х годовъ, у болгаръ, подготовлявшихъ возстанiе). Потомъ онъ работалъ и разныхъ заводахъ въ Сербiи и въ Россiи, въ качестве простого рабочаго Наконецъ, принялъ участiе въ герцеговинскомъ возстанiи и погибъ въ сраженiи подъ Карагуевацомъ (8 янв. 1875 г.).}. Въ эпоху "хожденiя въ народъ" подобные акты самоотверженiя были явленiемъ нередкимъ. - Кстати укажу на то, что именно этою чертою кающiеся дворяне 60--70-хъ годовъ выгодно отличаются отъ своихъ предшественниковъ, кающихся дворянъ 40-хъ годовъ, которые такого самоотверженiя не обнаруживали...
умственной и моральной силы, была условiемъ особливо благопрiятнымъ для возникновенiя дворянскаго покаянiя, а еще более для сближенiя и смешенiя съ разночинцами. Когда происходитъ массовое отреченiе отъ преимуществъ даннаго класса, когда целыя поколенiя уходятъ изъ привиллегированнаго сословiя, стремясь смешаться съ разночинцами, и усвоиваютъ идеологiю и мораль последнихъ, то - передъ нами явленiе слишкомъ значительное и сложное, чтобы возможно было объяснить его действiемъ одного лишь нравственнаго фактора. Подъ этимъ нравственнымъ факторомъ скрывается, такъ сказать, "подсознательный" экономическiй и - шире - соцiальный факторъ, состоящiй въ матерiальной захудалости и въ соцiальномъ разложенiи класса. Покойный Михайловскiй обращалъ особенное вниманiе на действiе производнаго - моральнаго - фактора, на вопросъ совести, и усматривалъ въ типе "кающагося дворянина" особливую душевную красоту. Я не отрицаю ни выдающейся роли моральнаго начала, ни душевной красоты типа, но вижу въ нихъ явленiе вторичное, производное,-- въ техъ случаяхъ, когда "дворянское покаянiе" получаетъ характеръ движенiя массового и когда сторона моральная проявляется не въ виде порыва, увлеченiя, страсти, а только - какъ боль совести и отвращенiе къ традицiонной морали класса и его бытовымъ формамъ. Матерiально-захудалый дворянинъ, если только онъ умный и морально-здоровый человекъ, легко освобождается отъ предразсудковъ и специфической идеологiи своего класса,-- и ему уже не трудно отнестись критически къ его традицiямъ, уразуметь и восчувствовать безнравственную сторону жизни, основанной на крепостномъ праве, на сословныхъ прерогативахъ, и - начать "каяться". Боль совести въ этомъ процессе есть фактъ, не подлежащiй сомненiю, какъ не подлежитъ сомненiю и его высокое моральное достоинство, его "красота". Но этотъ фактъ связанъ причинною связью съ другимъ фактомъ - экономическаго и соцiальнаго упадка класса, чему, въ свою очередь, онъ. сильно способствуетъ, ибо "кающiеся" и отрекающiеся, т. -е. лучшiе представители класса, уходятъ прочь, и въ немъ остаются среднiе и худшiе. Классъ вырождается...
"покаянiе"), выходъ, мотивированный моральными побужденiями (и также темъ, что новому поколенiю стало тошно и скучно въ данной классовой среде), и долженъ быть признанъ главнымъ характернымъ признакомъ, которымъ кающiеся дворяне конца 50-хъ годовъ и последующаго времени резко отличались отъ своихъ предшественниковъ? отъ кающихся дворянъ 40-хъ годовъ. Это было явленiе новое и почти не отмеченное съ нашей художественной литературе, на что указываетъ и Михайловскiй, говоря (не совсемъ точно): "... чувство личной общественное {Курсивъ Михайловскаго.} положенiе - есть тема новая и почти нетронутая" (тамъ же, стр. 279). Точнее было бы сказать такъ: выходъ изъ класса, отказъ отъ принадлежности къ нему, мотивированный обострившимся чувствомъ личной ответственности за свое общественное положенiе, есть явленiе новое, оставшееся почти незатронутымъ художественною литературою. Ведь въ свое время и Тургеневъ, и Огаревъ, и Герценъ, а въ художественной литературе, напр., уже Чацкiй, потомъ Лаврецкiй и другiе чувствовали личную ответственность за свое общественное положенiе, но только это чувство не было у нихъ настолько сильно, чтобы побудить ихъ къ отказу отъ своего общественнаго положенiя, да и вся совокупность условiй времени не благопрiятствовала этому.
2.
"Въ перемежку" воспроизводятъ съ большою точностью психологiю "кающихся дворянъ" и "разночинцевъ" 60-хъ и 70-хъ годовъ. Передъ нами рядъ фигуръ, которымъ нельзя отказать въ типичности.
"Литературныхъ воспоминанiяхъ": въ основу очерковъ были положены некоторые эпизоды изъ ранняго, почти юношескаг произведенiя Михайловскаго, неоконченнаго и неопубликованнаго романа "Борьба". - "Я решилъ,-- говоритъ онъ,-- имъ воспользоваться, какъ введенiемъ въ рядъ образовъ и картинъ изъ жизни одной группы "кающихся дворянъ" и "разночинцевъ", при чемъ разрешилъ себе всякiя отступленiя, комментарiи, перерывы. Такимъ образомъ и вышли очерки "Въ перемежку", печатавшiеся въ "Отеч. Запискахъ" въ 1876--1877 годахъ". - Далее указывается на то, что хотя въ исторiю Григорiя Темкина вошли некоторыя черты изъ личной жизни автора, но въ общемъ это - не автобiографiя, и самъ разсказчикъ, Темкинъ,-- не портретъ автора. Многiе эпизоды сочинены, такъ же какъ и все действующiя лица, кроме Бухарцева, въ которомъ выведенъ молодой, рано умершiй ученый бiологъ Ножинъ, близкiй прiятель Михайловскаго въ начале 60-хъ годовъ {Николай Дмитрiевичъ Ножинъ, рано умершiй (въ 1866 г.), подавалъ блестящiя надежды - какъ первостепенная ученая сила. Повидимому, онъ имелъ большое влiянiе на развитiе Михайловскаго, направивъ его интересы въ сторону бiологiи въ ея отношенiяхъ къ соцiологiи. Въ "Литерат. воспомин." Михайловскiй говоритъ о немъ, какъ о генiальномъ уме "съ сверкающей фантазiей". - Такъ же изображенъ и Бухарцевъ. Но въ этомъ образе подчеркнуты черты, дворянскаго покаянiя" и "разночинства", очевидно, совмещавшiяся въ характере Ножина.}. "Соня, Апостоловъ, Сицкiй, Нибушъ, Башкинъ - все это чистая Dichtung, но Dichtung, основанная на пристальныхъ наблюденiяхъ подлинной жизни, и въ этомъ смысле Wahrheit" ("Литерат. восп. и совр. смута", т. I, стр. 142). Такимъ образомъ, здесь, хотя и отрывочно, эпизодически, но темъ не менее верно и ярко очерчено занимающее насъ явленiе, т. -е. новые типы кающихся дворянъ и разночинцевъ въ ихъ генезисе и дальнейшемъ развитiи. Явленiе живьемъ взято изъ действительности, и самый недостатокъ художественной обработки, и даже вторженiе публицистики, нарушающее последовательность разсказа, только усиливаютъ впечатленiе жизненной правды очерковъ.
"Кающiеся дворяне", уходя изъ своего класса, встречались съ "разночинцами", выходцами изъ другихъ слоевъ, и обе группы, сливаясь, образовали междуклассовую интеллигенцiю съ ея особымъ настроенiемъ, съ ея идеологiей, въ которую те и другiе вносили свой вкладъ.
"кающiеся дворяне". Они внесли моральный фактъ покаянiя со всеми его последствiями, въ ряду которыхъ выделяется специфическое тяготенiе къ на, роду, откуда - особая, такъ сказать, "дворянская" форма народничества, психологически заметно отличающаяся отъ другихъ его формъ. Въ связи съ этимъ, у "кающихся дворянъ" обнаруживалось стремленiе перестроитьсвою личную жизнь на новыхъ нравственныхъ началахъ. "Кающiеся дворяне" были моралистами и "сектантами" гораздо въ большей мере, чемъ разночинцы, и пропаганда Писарева въ среде первыхъ находила больше откликовъ и сочувствiя, чемъ въ среде вторыхъ. Это различiе указано въ следующихъ строкахъ: "Въ то время, какъ Писаревъ и другiе изыскивали программу чистой, святой жизни, уединенной отъ всякой общественной скверны, а мы, чуть ли не большинство тогдашней молодежи, старались проводить эту программу въ жизнь, въ это самое время, все эти Помяловскiе, Решетниковы, Щаповы, Нибуши {Нибушъ (одно изъ действующихъ лицъ въ фабуле очерковъ, где оно играетъ видную роль), незаконный сынъ помещика-дворянина Шубина и крепостной бабы, отнесенъ въ разряду "разночинцевъ".} и проч. знать не хотели никакихъ епитимiй и знакомились съ белой горячкой... Ихъ не могло мучить сознанiе личной ответственности за свое общественное положенiе, ихъ могла душить только злоба за искалеченную жизнь..." (Сочин., т. IV, 322).
Впрочемъ, эту последнюю черту ("злоба за искалеченную жизнь" и запой) нельзя считать постоянною и типичною принадлежностью разночинцевъ, и самъ Михайловскiй выводитъ на сцену яркихъ представителей типа, у которыхъ этой черты нетъ, но зато есть другая, въ самомъ деле очень характерная для нихъ, именно - то, что этихъ людей не мучило "сознанiе личной ответственности за свое общественное положенiе"; кроме того, у нихъ отмечены другiя черты нравственнаго характера, которыя, вместе съ чертами своебразнаго умственнаго склада, представляютъ высокiй общественно-психологическiй интересъ. Въ этомъ отношенiи особеннаго вниманiя заслуживаетъ фигура Апостолова. Это - разновидность базаровскаго типа. Человекъ большого ума, по преимуществу критическаго и аналитическаго, редкой независимости мысли и внутренней свободы, незаурядной душевной силы,-- онъ въ то же время убежденный человекъ протеста и идеи. Его личность и жизнь окружены некоторою таинственностью. Очевидно, онъ ведетъ пропаганду и имеетъ успехъ, благодаря своему нравственному авторитету, уваженiю, какимъ онъ пользуется въ кругахъ молодежи, солиднымъ знанiямъ и выдающимся дiалектическимъ способностямъ. По складу ума, онъ отчасти напоминаетъ Чернышевскаго, аналитика и рацiоналиста, обнаруживая при томъ и свойственное Чернышевскому стремленiе къ якобы холодному безпристрастiю въ моральной оценке людей. Прочтемъ следующее: "На первый взглядъ онъ представлялъ собою воплощенное безпристрастiе. Любую цельную, живую форму бытiя, какъ создалась она природой и исторiей, онъ всегда готовъ былъ разложить на логическiе моменты. Онъ могъ сделать это и съ самымъ близкимъ человекомъ, съ своимъ единомышленникомъ (хотя вполне единомышленныхъ у него не было), и съ человекомъ заведомо враждебнымъ. И тутъ, и тамъ онъ находилъ добро и о, только въ различныхъ пропорцiяхъ"... (ib., 354). - Далее Темкинъ говоритъ, что безпристрастiе Апостолова "сбивало съ толку" и "казалось намъ слишкомъ утонченнымъ, ненужнымъ и непрiятнымъ". Но, при ближайшемъ ознакомленiи съ идеями Апостолова и его отношенiемъ къ вещамъ и людямъ выяснялось, что это безпристрастiе отнюдь не переходило въ безстрастность, въ безпринципный "объективизмъ", исключающiй моральную или вообще субъективную оценку. - "Ивана, Сидора, правыхъ, левыхъ Апостоловъ судилъ съ какой-то высшей точки зренiя, постоянно съ одной и той же, которая отнюдь не оправдывала безобразiй на томъ основанiи, что они фактически существуютъ" (стр. 354). Это была какая-то смесь "личнаго безпристрастiя съ систематическимъ пристрастiемъ", живо напоминающая Чернышевскаго и - частью - Базарова. Апостоловъ, несомненно, человекъ протеста и последовательнаго отрицанiя, но въ то же время онъ обладаетъ редкою терпимостью, исключающею всякое сектантское отношенiе къ вещамъ, людямъ и понятiямъ. Это, между прочимъ, обнаруживается въ эпизоде, где разсказано, какъ въ квартире Апостолова Темкинъ встретилъ медiума изъ мужиковъ, въ которомъ узналъ своего друга детства - Якова. Эта встреть, говорилъ Темкинъ, "меня порядочно встряхнула. Апостоловъ это оценилъ, очень сочувственно выслушалъ мои излiянiя, говорилъ со мной задушевно и, наконецъ, далъ прочитать" свое сочиненiе подъ заглавiемъ: "Кто мой братъ" (стр. 356). - Темкину въ этомъ трактате кое-что показалось неяснымъ, но его "поразилъ общiй, безотрадный тонъ статьи: брата у Апостолова не оказывалось нигде" (ib.). - Несколько выше изложено содержанiе этой рукописи по главамъ. Въ первой главе идетъ речь о брате по крови, о семейныхъ отношенiяхъ, которыя подвергнуты здесь резкой критике, отзывающейся - базаровщиной. Во второй, озаглавленной "братъ-кутейникъ", разбирается сословная среда, изъ которой вышелъ авторъ (духовенство и эта глава "завершается историческимъ очеркомъ духовнаго сословiя въ Россiи и потомъ трактатомъ о кастахъ и сословiяхъ вообще". Глава третья (*братъ-славянинъ") подымаетъ нацiональный вопросъ, критикуетъ славянофильскую доктрину и отвергаетъ всякiй нацiонализмъ. Наконецъ, глаза четвертая посвящена "меньшему брату", народу. Она произвела на Темкина сильное впечатленiе. Здесь Апостоловъ подвергаетъ народную жизнь, бытъ и психику все той же разлагающей критике. Онъ, очевидно, не народникъ. Въ немъ, какъ и следовало ожидать, нетъ также ничего похожаго на дворянское покаянiе. - Ближе всего подходитъ его точка зренiя къ базаровской: "Меньшая братiя оказывается невежественнымъ стадомъ барановъ, которое уже по одному этому не можетъ быть его, Апостолова, братьей" (стр. 356--357). - Но, разумеется; это - отнюдь не то отношенiе къ народу, какое свойственно темъ, которые судятъ о народе съ высокомерной точки зренiя привиллегированныхъ классовъ. Апостоловъ принадлежитъ къ "внеклассовой" интеллигенцiи и судитъ о народе - какъ демократъ. Въ его статье "достается на орехи" и "старшему брату", и при томъ не только такому, который, пользуясь выгодами привиллегированнаго положенiя, образованiя и т. д., не сознаетъ всей несправедливости этихъ порядковъ, но и такому, который это сознаетъ. "Достается на орехи" и самому автору статьи: "Онъ не находитъ брата среди меньшей братьи не только потому, что тамъ мракъ, невежество, косность, не только потому, что онъ выше ихъ, а и потому, что онъ ниже ихъ. А ниже ихъ онъ уже по одному тому, что стоитъ надъ ними" (стр. 357). - Апостоловъ - соцiалистъ, которому претитъ соцiальное неравенство, эксплуатацiя чужого труда, экономическое порабощенiе массъ. - Рукопись оканчивается безотраднымъ, безысходнымъ заключенiемъ: "Старшимъ братомъ не хочу (быть), ровней не могу" (стр. 357).
удовлетворенiе, такъ сказать, въ "чистомъ отрицанiи" и въ своихъ занятiяхъ естествознанiемъ и медициной, между темъ какъ Апостолова точитъ червь отщепенства, и нетъ у него бодрой, решительной самоуверенности Базарова ("много делъ обломаю"). Присмотревшись къ Апостолову ближе, Темкинъ выноситъ такое впечатленiе: "нетъ, это... не холодное, почти бездушное существо, преданное дiалектике... Онъ - страдалецъ..." (стр. 357).
"веяло холодомъ". Это - натура замкнутая, неэкспансивная. Его не вызовешь на излiянiя, на откровенныя признанiя, что такъ любятъ русскiе мыслящiе люди вообще, молодежь въ особенности. Это опять-таки напоминаетъ Базарова. Но у Апостолова нетъ и тени базаровской суровости, грубости, эгоизма; въ немъ много благодушiя, приветливости и доброты. Писаревъ узналъ бы въ немъ того воспитаннаго, "приличнаго" Базарова,-- Базарова, джентльмена, о которомъ онъ говоритъ въ своей статье, цитированной мною въ предыдущей главе.
3.
Присмотримся ближе къ тому, какъ относится Апостоловъ къ народу. У него, повидимому, нетъ настоящей любви къ мужику и склонности идеализировать его; соответственно этому, въ его идеяхъ нетъ народничества даже въ обширномъ смысле этого слова, но, при всемъ томъ, его мысли прикованы къ вопросу о тяжкой доле трудящихся массъ, о несправедливости или безобразiи строя, основаннаго на ихъ эксплуатацiи, наконецъ - о возможномъ пути, ведущемъ къ устраненiю этого зла. Вместе съ другими разночинцами и вместе съ кающимися дворянами онъ ратуете или собирается ратовать за интересы народа. Во всякомъ случае, онъ, при всей своей внутренней свободе, далеко и свободенъ отъ власти навязчивой русской идеи, которую Темкинъ, излагая содержанiе сочиненiя Апостоловъ воспроизводитъ такъ: "тамъ", т. -е въ народной жизни, "при всемъ невежестве, есть разумный трудъ, польза котораго очевидна и трудящемуся, и другимъ. Здесь {Т. -е. въ жизни привилегированныхъ классовъ, а равно и междуклассовой интеллигенцiи.}, даже при переполненной знанiемъ голове, цель труда едва мерцаетъ вдали, да и то Это можетъ быть не маякъ, а блудящiй огонекъ. Тамъ среди мрака сiяетъ чистая совесть. Здесь, чемъ светлее кругомъ, темъ больнее совесть. Тамъ косность, но тамъ и сила. Здесь движенiе, но здесь и безсилiе" (357).
давно, чуть-ли не со временъ Радищева. Но только въ конце 50-хъ годовъ и въ начале 60-хъ, въ виду великихъ реформъ, онъ сделался, если можно такъ выразиться, обязательнымъ для всякаго мыслящаго, чувствующаго и гуманнаго человека въ Россiи. Онъ превратился тогда въ общее достоянiе нашей передовой интеллигенцiи, между темъ какъ раньше его подымали, имъ занимались отдельные кружки и отдельныя лица. Изменилась и самая постановка его въ сознанiи мыслящаго человека,-- она углубилась и расширилась; вопросъ получилъ характеръ моральный, ставъ вопросомъ совести,-- и съ техъ поръ онъ стоитъ передъ нашимъ сознанiемъ - какъ своего рода "memento", какъ вечное напоминанiе, предостереженiе, укоръ и, въ этомъ смысле, фатально ограничиваетъ нашу внутреннюю свободу, вольную работу нашей мысли, наше творчество, нашу деятельность. Ко множеству внешнихъ ограниченiй, цензурныхъ, полицейскихъ, административныхъ, присоединилось еще внутреннее, добровольное самоограниченiе, въ силу котораго любое движенiе мысли, всякiй творческiй актъ, все высшiе интересы духовной жизни всегда рискуютъ быть отравленными вопросомъ и сомненiемъ на тему: къ чему? зачемъ? Какой смыслъ - мыслить, работать, творить, когда народъ томится въ нужде, въ невежестве, подъ властью тьмы, и все равно не воспользуется плодами нашего умственнаго труда? Для кого работаемъ мы? Пропасть, залегшая между народомъ и интеллигенцiей, не обрекаетъ ли насъ на то, что мы фатально работаемъ для себя, для самоуслажденiя, для "общества", которое образуетъ крошечный островокъ въ необозримомъ океане народной, крестьянской Россiи? И вся высшая культура съ ея высокими интересами науки, философiи, искусства - не является ли въ Россiи роскошью?
"вообще" для "идеи", для "прогресса", для будущаго, для человечества, не имела у насъ широкаго распространенiя и сколько-нибудь прочной власти надъ умами. Русскiй мыслящiй и гуманно-чувствующiй человекъ хочетъ ясно видеть благую и достижимую цель своего труда,-- а въ Россiи, когда говорятъ о мiровомъ прогрессе, о благе человечества и т. д., какъ о цели труда,-- Апостоловы совершенно справедливо возражаютъ, что эта цель "едва мерцаетъ вдали, да и то это, можетъ быть, не маякъ, а блудящiй огонекъ...". Ужъ на что внутренне свободенъ Базаровъ, а и тотъ говоритъ: "... либерализмъ, прогрессъ, принципы... подумаешь, сколько иностранныхъ... и безполезныхъ словъ! Русскому человеку они даромъ не нужны...". - А ведь Базаровъ - не славянофилъ и даже не народникъ...
Трагедiя русской интеллигенцiи - въ томъ, что, по условiямъ нашей жизни, по трудно-искоренимымъ наследiямъ прошлаго, демократизацiя высшей культуры доселе встречала у насъ непреодолимыя препятствiя. Сколько бы ни доказывали, что высшiя блага культуры самоценны, и что можно служить имъ, не помышляя обо всемъ прочемъ,-- никакая интеллигенцiя не можетъ безпечально предаться этому служенiю, разъ она не имеетъ уверенности въ полезности своего труда для страны, для родины, для большинства населенiя, для народной массы. Это вытекаетъ изъ психологiи интеллигенцiи, не только русской, но и всякой, а также изъ природы техъ же "самоценныхъ благъ". Примириться съ умственнымъ, моральнымъ, культурнымъ одиночествомъ, съ участью "лишнихъ", "отщепенцевъ" могутъ отдельныя лица, но отнюдь не вся интеллигенцiя, какъ целое, какъ армiя культурныхъ тружениковъ, работниковъ просвещенiя, представителей мысли, творчества и совести страны. Отрезанная отъ широкихъ круговъ населенiя, интеллигенцiя фатально превращается въ узкiй, тесный, душный мiрокъ, въ которомъ все высшiя "самоценныя" блага умственной культуры по необходимости обезцениваются безплодными словопренiями и превращаются въ игрушку, въ забаву или въ "пленной мысли раздраженiе". Такъ это и было въ 40-хъ годахъ, отчего и распадались преждевременно интеллигентные кружки той эпохи,-- а ведь они вербовались изъ лучшихъ людей, въ нихъ были первостепенные умы и дарованiя... Интеллигентный трудъ, какъ и всякiй другой, нуждается прежде всего въ спросе. Работать надъ высшими самоценными благами тамъ, где нетъ спроса на нихъ, психологически невозможно для всехъ, кто только не имеетъ права, даваемаго генiемъ, говорить: я и человечество. Интеллигенцiя говоритъ сперва (пока она немногочисленна): я и окружающее общество, и - работаетъ плодотворно и осмысленно въ интересахъ окружающей, ближайшей среды, поскольку въ этой последней есть спросъ на "продукты" интеллигентнаго труда. Когда же интеллигенцiя разростается и въ ея составъ уже входитъ почти вся окружающая среда, тогда интеллигенцiя становится лицомъ къ лицу съ народной массой и говоритъ: я и народъ. И, разумеется, прежде всего ждетъ со стороны народа спроса на свой трудъ, сочувствiя, пониманiя, отклика. И когда оказывается, что нетъ оттуда ли спроса, ни сочувствiя, ни отклика,-- вотъ тогда-то и начинается та трагедiя, которая выпала на долю русской интеллигенцiи.
романтическая оценка "устоевъ" народной жизни, крестьянскаго труда, крестьянской "трудовой этики". Такъ, Апостоловъ называетъ трудъ мужика "разумнымъ трудомъ", "польза котораго очевидна и трудящемуся, и другимъ". Въ противоположность этому, трудъ интеллигентнаго человека представлялся "непроизводительнымъ", его польза - сомнительной, кроме, конечно, техъ редкихъ случаевъ, когда онъ непосредственно направленъ на удовлетворенiе техъ или другихъ нуждъ народа или на защиту его интересовъ. Служенiе народу по необходимости стало верховнымъ критерiемъ, которымъ определялось достоинство и даже, такъ сказать, моральная законность различныхъ интеллигентныхъ профессiй. Многiя изъ последнихъ были забракованы или, по крайней мере, оставлены подъ сомненiемъ, въ томъ числе и такiя, какъ профессiи художника, поэта, ученаго, писателя. Эти занятiя получали свое оправданiе въ томъ лишь случае, если писатель, ученый, художникъ подымалъ и разрабатывалъ вопросы, такъ или иначе относящiеся къ жизни народа, если, при этомъ, онъ былъ воодушевленъ идеей служенiя народному благу и т. д. Соответственно этому, классифицировались и идеи, направленiя, идеалы, тенденцiи: одни одобрялись, какъ полезные или могущiе быть полезными народу, другiе отвергались, какъ безполезные или вредные... Это былъ какой-то грозный и безапелляцiонный судъ, тяготевшiй надъ русскою мыслью, совестью и творчествомъ. Правда не все подчинялись ему, не все признавали его моральны" авторитетъ; было много деятелей, которые не поклонялись этому идолу "народной пользы". Но "идолъ" былъ налицо, его "культъ" распространялся и прiобреталъ все больше и больше адептовъ въ лучшей части молодого поколенiя. Въ начале 70-хъ годовъ это движенiе приняло, можно сказать, характеръ эпидемiи: сотни лицъ, составлявшихъ цветъ интеллигенцiи, шли въ народъ, отрекаясь отъ всехъ выгодъ своего положенiя, отъ всехъ радостей жизни, отъ высшихъ запросовъ мысли и высшихъ благъ культуры, принося въ жертву Молоху "народной идеи" свои личные интересы, свое счастье, свободу и жизнь.
"Нови" къ 60-годамъ,-- онъ допустилъ анахронизмъ. Люди 60-хъ годовъ, даже те изъ нихъ, которые стояли на более или менее узкой народнической точке зренiя, все-таки проявляли живое стремленiе къ независимости мысли, къ утвержденiю моральныхъ правъ личности на развитiе и самоопределенiе. Это мы видимъ уже у Добролюбова; въ деятельности Писарева эта тенденцiя выразилась съ особливою яркостью. Весьма определенно сказалась она и у Михайловскаго, въ его раннихъ статьяхъ, а потомъ она явилась отправною точкою его соцiологической теорiи "борьбы за индивидуальность". Темкинъ, выражая въ данномъ случае мысль Михайловскаго, говоритъ (по поводу разсужденiй Апостолова о "старшемъ" и "меньшемъ брате"): "... мне казалось, что можно быть "ровней", что можно быть даже "старшимъ братомъ", не будучи лицемеромъ, что можно наконецъ, быть просто братомъ, не считаясь старшинствомъ и меньшинствомъ. Этой веры Апостоловъ во мне и не разбилъ..." (стр. 357).
Нельзя не видеть здесь протеста, хотя и очень осторожнаго, противъ жертвоприношенiя личности на алтаре служенiя народу. Этотъ протестъ, какъ мы знаемъ, былъ заявленъ Темкинымъ (т. -е. въ данномъ случае Михайловскимъ), такъ сказать, заднимъ числомъ, въ половине 70-хъ годовъ, въ самый разгаръ "хожденiя въ народъ" и другихъ формъ самозакланiя интеллигенцiи, столь живо воспроизведеннаго въ "Нови" Тургенева. Въ 60-е годы въ этого рода протестахъ не было надобности, ибо еще не было и самозакланiя, и отношенiя интеллигенцiи къ народу были гораздо более свободными, чемъ позже. Это было время пущаго успеха писаревскаго направленiя, расцвета "базаровщины", и молодежь стремилась не "въ народъ", а въ аудиторiи и лабораторiи физико-математическихъ факультетовъ, въ медицинскiя клиники. Отношенiе къ народу было, такъ сказать, "платоническое". Преобладающее - критическое и отрицательное - направленiе времени не благопрiятствовало развитiю сентиментальнаго, романтическаго народничества и не давало большого хода "культу" народа. Интеллигенцiя еще не отрекалась отъ своихъ правъ на развитiе и самоопределенiе.
алтаре "культа" народа. И уже можно было предвидеть, что вторая тяга возьметъ верхъ надъ первой. Къ этому велъ весь ходъ вещей, и прежде всего - тотъ процессъ образованiя междуклассовой интеллигенцiи изъ разночинцевъ и кающихся дворянъ, который мы разсмотрели въ этой главе. Эта новая интеллигенцiя уже не была отделена отъ народа теми классовыми и сословными преградами, которыя всегда мешаютъ ясной постановке вопроса объ отношенiяхъ образованнаго общества къ народной массе. Новая интеллигенцiя, въ качестве "мыслящаго пролетарiата", имела все права - говорить: "Я и народъ", и съ психологическою необходимостью должна была стремиться къ уясненiю своихъ отношенiй къ народу, своихъ обязанностей, своей общественной роли. Въ это дело - развитiя самосознанiя и идеологiи новой интеллигенцiи - разночинцы внесли свой прирожденный демократизмъ, дворяне - свое покаянiе; и то, и другое влекло интеллигенцiю къ народу, къ мужику, навстречу интересамъ крестьянской массы. А темъ временемъ, усилившаяся къ концу 60-хъ годовъ реакцiя, въ свою очередь, оказала свое содействiе этой тяге къ народу, заграждая другiе пути и поприща для деятельности передовой интеллигенцiи, которая все более и более убеждалась въ томъ, что общественная, жизнь, въ томъ числе даже и земское дело, становится, такъ сказать, добычею дельцовъ, карьеристовъ, хищниковъ, а людямъ идеи, друзьямъ народа, ничего другого не остается, какъ - итти въ народъ и посвятить свои силы защите его интересовъ, его просвещенiю, наконецъ - пропаганде техъ идей и идеаловъ, которые тогда слагались въ сознанiи интеллигенцiи. Соответственно этому, повышалась идеализацiя мужика, могущественнее, навязчивее становились иллюзiи,-- движенiе принимало явно-утопическiй характеръ... Это былъ прологъ будущей трагедiи, разыгравшейся въ 70-хъ и 80-хъ годахъ, психологическую сущность которой мы постараемся раскрыть въ дальнейшемъ.
4.
Me жду классовая интеллигенцiя 60-хъ годовъ, происхожденiе которой мы очертили выше, нашла себе выраженiе въ беллетристике, критике и публицистике того времени, ярче всего - въ романе Чернышевскаго "Что делать?", въ статьяхъ Писарева, Шелгунова и другихъ.
"Что делать?" будутъ здесь нелишними. Это - не художественное произведенiе, и не следуетъ искать въ немъ техъ обобщенiй и того истолкованiя действительности, которыя даетъ искусство. Это - какъ бы публицистическiй трактатъ, изложенный въ беллетристической форме. Действующiя лица романа - не типы, не характеры,-- они, поэтому, и не подлежатъ психологическому анализу. Но они любопытны, какъ представители мiросозерцанiя и идеологiи передовой интеллигенцiи эпохи. Вера Павловна "представляетъ" женское движенiе 60-хъ годовъ,-- въ ея стремленiяхъ и предпрiятiяхъ отразилась тогдашняя постановка вопроса эмансипацiи женщины. Лопуховъ и Кирсановъ выражаютъ направленiе, умственные и общественные интересы разночинной интеллигенцiи и ту форму протеста, которая въ 60-хъ годахъ была наиболее распространена. Это именно - протестъ, такъ сказать, бытовой и моральный: Лопуховы и Кирсановы возстаютъ противъ устарелыхъ формъ быта, семейнаго и общественнаго, противъ традицiонной морали, противопоставляя ей новыя нравственныя понятiя. Они - пропагандисты новыхъ идей, во многомъ совпадающихъ съ теми, которыя развивалъ Писаревъ, посвятившiй роману Чернышевскаго одну изъ самыхъ яркихъ своихъ статей ("Мыслящiй пролетарiатъ"). Протестъ политическiй, повидимому, не входилъ въ кругъ интересовъ и, такъ сказать, въ программу этихъ "новыхъ людей"; равнымъ образомъ не видать у нихъ и народничества,-- они далеки отъ идеализацiи мужика, "устоевъ" народнаго быта, крестьянскаго мiросозерцанiя. Зато въ романе ярко выразилась присущая Чернышевскому и некоторымъ другимъ деятелямъ эпохи склонность къ соцiальному утопизму, правда, представленному - какъ сонъ, какъ мечта; но, однако, эта мечта не отвергается, какъ нечто неосуществимое, а, напротивъ, рисуется въ заманчивомъ виде, какъ положительный идеалъ, хотя и далекiй, но вполне возможный, для осуществленiя котораго требуется только рядъ предварительныхъ реформъ и, въ особенности, преобразованiе нравовъ и понятiй, которое сравнительно легко можетъ осуществиться силою просветительной деятельности "новыхъ людей", отличающихся, подобно Лопухову и Кирсанову, "хладнокровною практичностью", "ровною и расчетливою деятельностью" и "деятельною разсудительностью",-- качествами, какихъ не имело предыдущее поколенiе ("Что делать?", изд. 1905 г., стр. 194). - Рядомъ съ этимъ "типомъ" выведенъ и представитель иного душевнаго уклада, Рахметовъ,-- человекъ необыкновенный, исключительный, потомокъ стариннаго аристократическаго рода, кое въ чемъ напоминающiй "кающихся дворянъ", но изображенный такъ причудливо и неясно, что ничего положительнаго для характеристики передовыхъ направленiй 60-хъ годовъ. изъ этой фигуры извлечь нельзя...
"Что делать?" принадлежитъ къ числу техъ документовъ эпохи, которые можно назвать чисто-литературными; 60-е годы характеризуются этимъ романомъ примерно такъ, какъ 30-е - романами и повестями Марлинскаго. Въ произведенiяхъ этого рода мы имеемъ дело не съ психологiей общественныхъ типовъ, отраженною и проясненною искусствомъ, а только съ литературнымъ сочинительствомъ, въ которомъ выразилось известное теченiе общественной мысли или известное настроенiе общества. Историкъ литературы не вправе обойти ихъ. Но мы, изучающiе здесь не исторiю литературы, а исторiю общественно-психологическихъ типовъ, преимущественно по даннымъ художественной литературы, въ своемъ месте опустили произведенiя Марлинскаго, какъ не относящiяся къ нашей задаче, и могли бы обойти также и романъ Чернышевскаго. И только въ виду огромнаго значенiя знаменитаго писателя въ развитiи русской общественной мысли мы сочли нужнымъ посвятить эти страницы роману "Что делать?", воспроизводящему известныя черты идеологiи и умонастроенiя 60-хъ годовъ.