Образ тумана и его место в поэтике «таинственных повестей» И. С. Тургенева
Образ тумана – один из самых вариативных и многозначных образов, получивших развитие в «таинственных повестях» Тургенева.
Особенностью данного образа в рамках названного цикла, выступает его «способность широко варьироваться, обогащаться всё новыми ассоциациями и образовывать синонимический ряд: туман – дым – пар – чад (копоть) – прах – пыль» 1 – мгла – пелена.
Туман и дым буквально разлиты повсюду на страницах уже первой «таинственной повести» «Призраки».
Пролетая над лесом, герой повести замечает «тонкий пар» 2. Находясь на плотине пруда, он видит «волокна пушистого тумана» (II, 426). В Италии «какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий не то свет, не то туман – обливал» его со всех сторон (II, 429). «Тот же самый тонкий лунный дым, который поразил» (II, 438) героя в Швецингене, разлит повсюду в горах Шварцвальда.
Иными словами, где бы ни оказался герой, вокруг него – туман, лишающий видимое чётких очертаний, мешающий разобраться в том, что происходит вокруг.
Так образ тумана в немалой степени способствует воссозданию в «таинственных повестях» атмосферы тайны – ведущей атмосферы цикла.
Неясность, неопределённость окружающих героя картин, создаваемая за счёт их погружённости в туман, перекликается с шаткостью того состояния, в котором он видит эти картины, а именно, с неопределённостью состояния сна-яви – пограничного состояния между сном и бодрствованием, жизнью и смертью.
Сон и туман могут восприниматься героями «таинственных повестей» как тождественные друг другу явления.
Так г-н Х... («Странная история») оказавшись в одной комнате с «колдуном» чувствует, как «сонливость вдруг начала находить» на него (III, 16). Он словно засыпает, но не погружается в сон окончательно, ибо сонливость не есть сон. Сонливость – это состояние, когда человек ещё не спит, но уже не бодрствует, т. е. состояние сна-яви.
Вслед за тем, как г-н Х... почувствовал сонливость, «колдун» начинает ему видеться через пелену набежавшего тумана, а чуть позже «из тумана <...> стала вырисовываться голова старика Дессера» (III, 16).
Сонливость породила туман, поскольку по своей природе состояние сна-яви – состояние «туманной» неопределённости. Не случайно герой повести «Стук... Стук... Стук!..», блуждая в тумане, замечает: «Туман до того сбивал нас с толку, что мы бродили, как во сне» (III, 112).
Также сквозь туман видится всё происходящее во сне герою повести «Сон». Комната, в которой он встречает своего «сонного» отца, «расширяется и пропадает в тумане» (III, 336).
Как «страшный туман» (III, 341) определяет мать героя «Сна» своё состояние при ночной роковой встрече с офицером. В ту ночь ей казалось, что она спит особым сном, в котором всё происходящее с ней случается наяву. Однако полное осознание того, что же она увидела в сне-яви, происходит, когда рассеивается «тот страшный туман» (III, 341), тот ужасный сон и героиня, по её собственным словам, «приходит в себя» (III, 341).
«поле» мотива сна.
Однако среди повестей цикла есть произведение, в котором образ тумана функционирует вне связи с состоянием сна-яви. Это повесть «Стук... Стук... Стук!..». Её герои оказываются в тумане ночью. И в непроглядной мгле, в «онемении сна» (III, 103), царящих повсюду, они теряют друг друга. Оставшись же один, Александр Васильевич испытывает страх оттого, что всё пропадает в тумане.
Стало быть, образ тумана в данном случае помогает Тургеневу создать атмосферу напряжённости, нервного ожидания того, что вот-вот что-то случится.
Предчувствуя, что Илья задумал покончить с собой, Александр Васильевич хочет его остановить, но попытки товарища тщетны, ибо Ридель охвачен туманом «со всех сторон. На пять, на шесть шагов он [туман. – Е. Н.] ещё сквозил немного, а дальше так и громоздился стеною, рыхлый и белый, как вата» (III, 108). В эту «дурацкую ночь» кругом была лишь белая мгла, которую «нисколько не разгоняли» даже фонари (III, 112). И найти Теглева, сокрытого туманом, было невозможно.
Иными словами, герои оказались во власти той таинственной, зловещей силы, которая не считается с волей человека, пугает его своей мощью, смеётся над ним и его попытками разгадать её секреты. Силой этой в «таинственных повестях» Тургенева выступает Природа. Именно она водит Риделя по своим туманным лабиринтам, а Теглева оставляет наедине с самим собой, и со стороны наблюдает, как плутает в её недрах первый, и как «тонет» в своём «внутреннем тумане» второй.
«живёт» в душе Теглева. После самоубийства Маши (а именно так расценивает смерть девушки герой) Илья терзается чувством вины и осознанием своего одиночества. Теглев теперь словно потерялся в окружающем мире, и эта потерянность воспринимается им как погружённость в туман.
Всё вышесказанное подтверждает ранее означенную мысль об отсутствии в рассматриваемой повести связи между образом тумана и состоянием сна-яви (герои повести не переживают означенного состояния). И всё же, образ тумана в повести «Стук... Стук... Стук!..» оказывается включённым в семантическое «поле» мотива сна.
Отправной точкой в развитии названного мотива в повести становится описание внешности главного героя, а именно, описание его глаз. «Во всём его лице не совсем обыкновенными были только глаза. <...> на левом глазу века поднималась меньше, чем на правом, что придавало его лицу какую-то разность, и странность, и сонливость» (III, 94).
С древних времён считалось, что глаза отражают внутренний мир человека, состояние его души 3. Стало быть, сонливость Теглева есть не что иное, как его истинная сущность, основа его восприятия мира и жизни. Поэтому-то жизнь для него – сон. И Илья Степаныч «просыпает» свою жизнь так, как он сам того хочет.
Его жизнь – сон начинается с того момента, когда он одевает маску героя «a la Марлинский» (III, 93). Он подменяет себя «фатальным» (III, 94) человеком и проживает не свою собственную жизнь, а свой сон, в котором он действует в соответствии с возложенной на него ролью.
в момент сна, когда разум человека замолкает. Именно сон-туман, которым подменяет Теглев реальную жизнь, всё больше расшатывает и до того подвижное воображение подпоручика, что позволяет герою видеть в бытовых ситуациях тайну и мистические знаки.
В «таинственных повестях» Тургенева тайна часто скрывается от взора героев за пеленой тумана.
В «Истории лейтенанта Ергунова» странные и загадочные события происходят с Кузьмой Васильевичем в тот момент его нахождения в комнатке Колибри, когда «сизый дымок бежал тонкою струйкою с верхушки крупной курительной свечки» (II, 488).
С Валерией («Песнь торжествующей любви»), пребывающей в состоянии сна-яви, таинственные события случаются в комнате с восточным убранством, в которой «по углам едва заметно дымятся высокие курильницы» (III, 406).
Герой «Призраков» наблюдает за удивительной незнакомкой, поющей итальянскую арию, «сквозь тонкий дым, поднимавшийся с бронзовой курильницы на древнем треножнике». Раздающиеся из окна дворца «чистые звуки молодого голоса» (II, 430) влекут его «неотразимо».
«звуками, красотою, блеском и благовонием ночи» (II, 430). Дым, разлитый вокруг, не пугает его, а завораживает, ибо именно сквозь дым видит он тот идеал красоты, гармонии, искусства, по которому томится его душа в повседневной жизни, и который оказывается достижим только в потустороннем, сонном, погруженном в туман мире. Эта жизнь в искусстве, как и само искусство, туманна для непосвященных, а потому таинственна. И дым есть стихия этой загадочной и хрупкой жизни. Одно неверное движение и она, как видение, исчезнет, растворится, как туман.
Так разрушает её резко произнесённое Эллис: «Прочь!» (II, 430). И вот уж «нет волшебной сказки» (II, 418). «И снова вихрь, и мрак, и головокружение» (II, 430), и снова тот странный белый туман, в который погружает героя его ночная спутница, царствует вокруг.
«Какая-то белая мгла с снотворным запахом мака» (II, 435) неизменно охватывает героя в тот момент, когда Эллис «накидывает» на его голову «конец своего длинного висячего рукава», тем самым, погружая его в состояние сна-яви. Но даже, когда пелена, падающая на глаза героя вместе с рукавом Эллис, рассеивается, он продолжает пребывать в состоянии сна-яви. Поскольку туман, проникая в его сознание, усыпляя его разум, делает человека подобным ночной спутнице-призраку, которая сама «как бы» соткана «из полупрозрачного, молочного тумана» (II, 420). Она является перед героем, «сквозя как туман» (II, 418) и исчезает, «легко волнуясь, как дым» (II, 419).
«Туманная» природа Эллис мешает герою понять, кто же она такая. Эта женщина, неожиданно вошедшая в его жизнь, легка и прозрачна, как туман, изменчива и зыбка, как он, и так же таинственна. Загадки, окружающие Эллис, в немалой степени обусловлены её «туманной» сущностью. Стремясь постичь тайну женщины-призрака, герой настолько сближается с ней в снах-полетах, что незнакомка, окутывая дымкой его сознание, «отдаёт» ему частичку своей «туманности», взамен забирая от героя его телесность, и, тем самым, обрекая его на скорую смерть.
Так образ тумана оказывается в «таинственных повестях» связанным с образом смерти. Наконец, в «Призраках» (и в примыкающей к ним повести «Довольно») дым становится метафорой бессмысленной, пустой, пошлой жизни, из века в век повторяющейся людской суеты во имя денег, славы, почестей. Именно так оценивает герой повести столичную парижскую жизнь. Наблюдая за тем, как снуют из стороны в сторону «толпы народа, молодые и старые щёголи, блузники, женщины в пышных платьях», как они теснятся, бегут куда-то, снуют из стороны в сторону в поисках приключений и наслаждений, герой осознаёт, что ему не хочется покидать ту «чистую, тёмную, воздушную высь», на которую подняла его Эллис, не хочется приближаться «к этому человеческому муравейнику» (II, 436).
«чадом», в котором ему «душно» и «тяжело» (II, 436), бессмысленной и глупой беготнёй, вызывающей в нём лишь «чувство омерзения» (II, 436). И он просит Эллис унести его прочь.
Из всего вышесказанного следует, что образ тумана является важной и многозначной составляющей поэтики «таинственных повестей» Тургенева.
Примечания.
1 Барсукова О. М. Роль символических мотивов в прозе И. С. Тургенева: Автореферат диссертации на соискание учён. степ. канд. филол. наук. М., 1997. С. 18–19.