Лазарева К. В.: Традиции жанра видений в повести И. С. Тургенева "Клара Милич (После смерти)"

Традиции жанра видений в повести И. С. Тургенева «Клара Милич (После смерти)»

Исследователи творчества позднего Тургенева установили, что одной из характерных особенностей поэтики «Клары Милич» является соположение в тексте произведения аллюзий и реминисценций самого широкого диапазона: от мифологических и фольклорных до литературных 1. Однако до сих пор вне поля зрения исследователей оставалась связь мотивов, образов и компонентов сюжета повести с жанром видений.

Как самостоятельный жанр фольклора видения, точнее рассказы об обмираниях 2 , чаще всего представляют собой повествования «о посещении человеком или его душой того света в состоянии летаргического сна или обморока» 3. В средневековой литературе видение определяется как легендарно-повествовательный жанр, в котором «по преимуществу проявлялось и выражалось общение человека с трансцендентным миром («богообщение») в реально-практических целях» 4. В литературных произведениях Нового времени «видения носят явно выраженный характер художественного приёма. Нередко этот приём выступает и в прямой форме и форме сновидений» 5: например, сон в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, сны Веры Павловны в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать» и др.

К этому приёму часто обращался и И. С. Тургенев. При этом в повести «Клара Милич» («После смерти»), в частности, не только содержание сновидений и галлюцинаций Аратова, но и ситуации, предшествующие возникновению этих онирических состояний, а также образ самого визионера имеют параллели с некоторыми идейно-тематическими мотивами и ситуациями фольклорных и литературных видений.

Так, например, в древнерусской литературе видение открывается в особом состоянии, получившем название «тонок сон». Ему же, как правило, предшествует молитва или раздумье видящего, который нередко изображается охваченным религиозным экстазом. Благодаря этому он и «переносится в мир религиозных грёз и галлюцинаций, когда воспалённое воображение реализует мечту в отчётливо представляемые образы, возникающие автоматически, принимая форму видений» 6.

В сюжете повести о «редком и замечательном психическом явлении» 7 у Аратова также возникают галлюцинации, которые являются продолжением описанных ранее его навязчивых состояний и тревожных размышлений о Кларе. Конечно, центральным онирическим образом здесь становится не представитель христианской мифологии, эсхатологии или демонологии, что характерно для жанра видения 8 , а реальный, хотя и умерший человек. Однако в галлюцинативных фантазиях героя облик умершей Клары, в соответствии с фольклорной и древнерусской письменной традицией, обретает черты демонологических персонажей, таких как призрак, преследующий своего возлюбленного 9 , вихрь, который в народной демонологии осмыслялся как результат деятельности и воплощение различных демонов 1 0 , женщина в чёрном (цвет, ассоциирующийся со смертью, трауром и нечистой силой 1 1 ). Содержание снов также раскрывается с помощью типичных для жанра традиционных видений мифопоэтических образов и мотивов (переправа через реку/озеро, чудесный сад, таинственные персонажи, напоминающие проводников душ по «тому» свету и др. 1 2 ).

Близки сны Аратова видениям и в функциональном аспекте. Предназначавшиеся прежде всего для показа «богообщения», средневековые видения выполняли в первую очередь морально-дидактическую функцию, т. е. призывали к нравственному покаянию 1 3.

Мотив вины, нравственной ответственности – один из центральных и в повести Тургенева. Чувство вины в завуалированной или явной форме присутствует в галлюцинативных видениях и сно-видениях героя. Например, в одном из снов на то, что совесть Аратова не молчит, намекает строгий и внимательный взгляд приснившейся Клары, в последнем кошмарном сне о причастности Аратова к самоубийству К. Милич недвусмысленно говорит «грубый голос» («А! ты думал, это всё комедией кончится? Нет, это трагедия! трагедия!» [ XIII ,128]). Важно отметить: именно после этого кошмара следует сцена, в которой Аратов раскаивается в своём поступке. Таким образом, сновидения героя становятся определённым психологическим катарсисом, этическим и мировоззренческим чистилищем, пройдя через которое он открывает для себя первозданные духовные ценности.

Параллель между Аратовым и «тайнозрителем» видения возникает также и потому, что для него, как и для «тайнозрителя», которым мог стать только праведный человек, характерна душевная чистота, «идеальность», определённая отстранённость от мира и мирского. И Тургенев неоднократно подчёркивает это при помощи слов из сферы христианской культуры. Он называет его «молодой отшельник», сравнивает с аскетом: «Нравственность – дело хорошее, почтенное… Но зачем же в аскетизм вдаваться? Не в монахи же ты себя готовишь!» – упрекает Аратова в излишней скромности его друг Купфер [ XIII ,81].

Наконец, ещё раз подчеркнём: образы и мотивы «видений» Аратова имеют параллели в соответствующих фольклорных и литературных жанрах. И главное заключается в том, что их появление в сновидениях героя невозможно объяснить его личными воспоминаниями, т. к. содержание фольклорных и литературных видений, на которые проецируются сно-видения в тургеневской повести, является выражением не личного духовного опыта, а архетипических глубин человеческой культуры 1 4.

Остановимся подробнее на первом сне героя.

Сюжет этого сна в самом общем виде соотносится с ситуациями обмираний и видений, где человек видит себя на том свете, а рядом с ним, как правило, оказывается спутник, который водит его по царству мёртвых, показывая и объясняя муки грешников и блаженство праведников 1 5. Однако в связи с тем, что для Тургенева на первом плане стоит задача художественного изображения психологических процессов, а не морально-дидактического воздействия, компоненты данного сно-видения, генетически связанные с древней литературной традицией, обретают несколько иные смыслы. Например, женщина в белом может восприниматься как символическое воплощение той сферы бессознательного героя, которая в аналитической психологии называется анимой. Согласно К. Г. Юнгу, анима – это «образ женщины („не какой-то определённой женщины, но женщины вообще”) в бессознательной психике мужчины» 1 6. Возникновение в сновидении Аратова этого архетипа вероятнее всего связано с одним из аспектов отношения героя к Кларе Милич, его бессознательной влюблённостью в неё. С помощью анимы мужчина пытается постичь природу женщины 1 7 , а именно этим занимается герой повести в течение дня накануне тревожной ночи. Аратову «казалось, что эта странная девушка интересовала его с психологической точки зрения, как нечто вроде загадки, над разрешением которой стоило бы поломать голову» [ XIII , 103-104]. Ореол неведомости, загадочности окружает данный образ на протяжении всего сно-видения.

В символическом ключе следует рассматривать и мотив пути, на который ступил герой, увлечённый загадкой «странной девушки». Путешествие в этом сновидении едва ли не самый важный и значимый символ, поэтому необходимо учитывать всё многообразие его значений. Во-первых, путь, дорога – традиционный символ жизненного пути, судьбы 1 8 , мыслям о которой предаётся Аратов накануне этого сна.

Во-вторых, в мифологии, фольклоре и духовной литературе, в том числе в видениях, дорога символизирует путь души в загробный мир 1 9. В повести Тургенева, как и в видениях, кроме темы нравственной ответственности поставлена проблема бессмертия. Герой повести много думает над возможностью жизни души после смерти, а непосредственно перед тем, как увидеть анализируемое сновидение, Аратов пытается понять причины ухода Клары из жизни. Сон в символической форме реализовал эти дневные размышления героя. Однако он имеет не только репродуцирующий, но и прогнозирующий, «вещий» смысл, т. к. предсказывает герою его собственную судьбу, смерть, и тем самым предвосхищает дальнейшее развитие сюжета.

пути. Для того чтобы стать другим, нужно родиться заново, следовательно – умереть, освободится от себя старого, прежнего. В сно-видении Аратова, по-видимому, воспроизводится попытка подобного освобождения. Можно предположить, что совершённое во сне путешествие и созерцание собственной смерти для Аратова становится своеобразной инициацией – переходом души с одного уровня знания и поведения на другой, более зрелый или более энергичный 2 1. В роли «поводыря» при этом выступает образ загадочной женщины, который, как уже отмечалось, является воплощением бессознательного героя, его анимы. Согласно аналитической психологии анима берёт на себя функции т. н. психопомпа – проводника и помощника на пути в царство мёртвых при прохождении символической инициации. Психологически точно воссоздать бессознательное позволила опора на мифопоэтические представления о смерти (белый цвет в сочетании с женским образом в русской традиции прочно связывается со смертью 2 2 ).

Однако духовные изменения совершаются не беспрепятственно. Ощущая бессознательное влечение к Кларе, Аратов тем не менее остаётся пока во власти книжных и расхожих истин, стереотипного восприятия её личности. Этот внутренний конфликт сновидение выражает в символической форме – через мотив затруднённого движения. Но, несмотря на затруднения, путешествие продолжается – уже после пробуждения, в реально-бытовом плане. Под воздействием услышанного во сне властного приказа Клары, а по сути дела его бессознательного, Аратов впервые в своей жизни совершает самостоятельный поступок (едет в Казань) и в резком тоне отстаивает перед тётушкой Платошей своё право на самостоятельные решения.

Сделанные наблюдения позволяют прийти к выводу, что Тургенев – реалист и тонкий психолог – ищет такой художественный язык, который позволил бы ему достоверно воссоздать сложные психические процессы. Поэтому он обращается к традициям духовной и классической литературы, а именно к таким образам и мотивам жанра видения, которые обладают несомненной мифопоэтической природой. Если ранее они служили раскрытию «священной» тематики, то теперь помогают проникнуть во внутренний мир героя, более глубоко постичь его психологию, сознание и бессознательное.

Примечания.

1 Мостовская Н. Н. Повесть Тургенева «После смерти» («Клара Милич»)» в литературной традиции // Русская литература. 1993. № 2. С. 137–148.

«Рассказы об обмираниях суть устно бытующие видения» (Лурье М. Л., Тарабукина А. В. Странствия души по тому свету в русских обмираниях // Живая старина. 1994. № 2. С. 25).

3 Там же. С. 22.

4 Прокофьев Н. И. Видения как жанр в древнерусской литературе // Вопросы стиля художественной литературы. М., 1964. С. 38.

5 Там же. С. 55.

6 Прокофьев Н. И. Образ повествователя в жанре «видений» литературы Древней Руси // Учёные записки МГПИ им. В. И. Ленина. М., 1967. № 256. (Очерки по истории русской литературы. Ч. 1). С. 37–38.

изданию с указанием в тексте тома (римская цифра) и страницы (арабская).

8 Прокофьев Н. И. Видения как жанр в древнерусской литературе // Вопросы стиля художественной литературы. М., 1964. С. 39.

9 Неклюдов С. Ю. Ночной гость // Живая старина. 1996. № 1. С. 6.

10 Левкиевская Е. Е. Вихрь // Славянская мифология. М.: Международные отношения, 2002. С. 78–79.

11 Белова О. В. Цвет // Славянская мифология. М.: Международные отношения, 2002. С. 481.

аспекты. М.: РГГУ, 2001. С. 235.

13 Прокофьев Н. И. Видения как жанр в древнерусской литературе // Вопросы стиля художественной литературы. М., 1964. С. 44.

14 Аверинцев С. С. «Аналитическая психология» К. Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // О современной буржуазной эстетике. Сб. ст. Вып. 3. М.: Искусство, 1972. С. 125.

15 Лурье М. Л., Тарабукина А. В. Указ. соч. С. 22.

16 Овчаренко В. И., Лейбин В. М. Анима, Анимус // Психоанализ. Популярная энциклопедия. Сост., научн. ред. П. С. Гуревич. М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1998. С. 47–48.

«Я» и бессознательным // Юнг К. Г. Очерки аналитической психологии. Минск: Харвест, 2003. С. 219; Овчаренко В. И., Лейбин В. М. Указ. соч. С. 48.

18 Левкиевская Е. Е. Дорога // Славянская мифология. М.: Международные отношения, 2002. С. 145.

19 Лурье М. Л., Тарабукина А. В. Указ. соч. С. 23, а также Невская Л. Г. Семантика дороги и смежных представлений в погребальном обряде // Структура текста. М.: Наука, 1980. С. 228.

20 Такие представления особенно характерны для мировых религий, например буддизма. В христианстве с этими представлениями связаны такие понятия, как духовное подвижничество, духовный наставник, духовный отец.

– Киев: «София»; М.: ИД «Гелиос», 2002. С. 73.

Раздел сайта: