34
Мы охарактеризовали мастерство Тургенева — его образы, действие и язык. Теперь мы можем обратиться к анализу общих черт его поэтического стиля и его «внутренних форм» — лиризма, юмора и сатиры. Но прежде всего охарактеризуем самую основную и определяющую особенность тургеневского романа — его объективность.
В статье о народной драме (1830) Пушкин указывал: «Драматический поэт... не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии, — но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине»300*.
Эти пушкинские строки были обращены к драматургам, но они являются программой для любого рода поэтического творчества. Им, в частности, неуклонно следовал Тургенев-романист. В письме к начинающему беллетристу В. Кигну Тургенев четко определил черты объективного писателя: «... если Вас изучение человеческой физиономии, чужой жизни интересует больше, чем изложение собственных чувств и мыслей; если, например, Вам приятнее верно и точно передать наружный вид не только человека, но простой вещи, чем красиво и горячо высказать то, что Вы ощущаете при виде этой вещи или этого человека, значит Вы объективный писатель и можете взяться за повесть или роман» (XII, 492). Если у писателя отсутствует этот преимущественный интерес к отображению действительности, он столько же способен «передавать малейшее движение души автора, его собственный жизненный опыт», сколько не способен «создавать самостоятельные характеры и типы». Таковы, например, романы Евгении Тур, которым недостает «жизненной выпуклости» и «цепкости типической» (XI, 126).
«Объективность для Тургенева означает также и глубокое понимание основных противоречий общественной жизни. Писателю необходимо «стараться не только уловлять жизнь во всех ее проявлениях, но и понимать ее, понимать законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов — и со всем тем всегда оставаться верным правде, не довольствоваться поверхностным изучением, чуждаться эффектов и фальши» (XII, 492—493). Художник должен сквозь пеструю игру случайностей жизни увидеть и понять ее законы, ее красоту. Творчество должно быть «сосредоточенным отражением» действительности. Простота, спокойствие линий, чувство целого, понимание внутренних законов жизни и отказ от романтического субъективизма — таковы в понимании Тургенева черты объективного искусства. Объективность для Тургенева становится высшим критерием художественности»301*.
Объективность означала для Тургенева разрыв со старой манерой, полной суетливой иллюстративности, представляла собою синтез поэтического спокойствия, простоты и ясности.
со всеми ее часто неприемлемыми для писателя сторонами и явлениями.
«Господа критики, — писал Тургенев в «Литературных воспоминаниях», — вообще не совсем верно представляют себе то, что происходит в душе автора, то, в чем именно состоят его радости и горести, его стремления, удачи и неудачи... Они вполне убеждены, что автор непременно только и делает, что «проводит свои идеи»; не хотят верить, что точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями» (X, 348).
Эта замечательная формула реалистической объективности подкрепляется Тургеневым примерами из его творческой практики. «Коренной неисправимый западник», он «с особенным удовольствием вывел в лице Паншина... все комические и пошлые стороны» этого течения русской общественной мысли, ибо «в данном случае, таким именно образом, по моим понятиям, сложилась жизнь, а я прежде всего хотел быть искренним и правдивым». Руководствуясь тем же принципом объективности, романист наделил некоторыми отрицательными чертами чрезвычайно привлекавший его к себе образ Базарова. «Эта жизнь так складывалась, опять говорил мне опыт, может быть ошибочный, но, повторяю, добросовестный; мне нечего было мудрить — и я должен был именно так нарисовать его фигуру» (X, 349).
В основе реалистической объективности тургеневских романов лежала идейно-художественная вооруженность писателя. «Нужно, — говорил он, — постоянное общение с средою, которую берешься воспроизводить; нужна правдивость, правдивость неумолимая в отношении к собственным ощущениям; нужна свобода, полная свобода воззрений и понятий — и, наконец, нужна образованность, нужно знание!» (X, 354)302*. В совершенстве обладая этими необходимыми для реалистического писателя достоинствами, Тургенев отображал в своих романах объективную логику жизни — «самый образ и давление времени».
настроенной женщины, русского революционера. Все эти слои изображались Тургеневым такими, какими их создавала жизнь.
Образы тургеневских романов раскрывали в себе не свои индивидуальные хотения и не субъективные помыслы писателя, а именно эту объективную логику русской действительности. Романист стремится раскрыть образ таким, каков он есть: в портрете, изображающем действующее лицо во всей полноте его физических примет; в характеристике, содержащей в себе всестороннее, при всей своей краткости, определение личности персонажа.
Объективность Тургенева проявлялась и в сюжете его романов, представляющих, как это всегда бывает, развитие и взаимную борьбу действующих лиц. Романист никогда не подменяет сюжетное развитие своими собственными комментариями; он рассказывает о том, что произошло, не черня тех явлений, которым он не симпатизирует. В последних главах «Дворянского гнезда» Тургенев рассказал о борьбе, которую Марфа Тимофеевна вела против сближения Лизы с Лаврецким. Объективно Марфа Тимофеевна мешает счастью Лизы, как бы становясь здесь в один ряд с Лаврецкой, Паншиным и др. Но Тургенев ни на минуту не принижает Марфу Тимофеевну, стремясь прежде всего подчеркнуть закономерность ее поведения. «Одну жену уморил да и за другую. Каков тихоня? Только вот что скажу тебе, племянница: в наши времена, как я молода была, девкам за такие проделки больно доставалось. Ты не сердись на меня, мать моя; за правду одни дураки сердятся... А что ты Паншина с носом отослала, за это ты у меня молодец; только не сиди ты по ночам с этой козьей породой, с мужчинами; не сокрушай ты меня, старуху! А то ведь я не все ласкаться — я и кусаться умею... Вдовый!» (ДГ XXXVIII).
С какой силой объективности изображена здесь эта старуха. Марфа Тимофеевна любит Лизу, но не прощает ей мягкости с «козьей породой». Нравственные воззрения ее оформились много десятилетий назад, и она остается верна принципам патриархально-дворянской морали. Тургенев избегает высказывать свое отношение к Марфе Тимофеевне, он довольствуется тем, что объясняет ее столкновение с Лизой. Все здесь закономерно — и возмущение умной и рассудительной старухи и горькая обида Лизы, чувствующей, что она «не заслужила... такого унижения».
Еще в повести «Постоялый двор» Тургеневу удалось «придать рассказу... ясность и... свободное течение»303*
Приведенный выше отрывок разговора Марфы Тимофеевны и^Лизы указывает также на объективность тургеневской речи. Она всецело преследует цель всесторонней характеристики действующих лиц. Эта речь, как правило, лишена авторской тенденции. В диалоге тургеневского романа самая его характерная особенность — это принципиальное равноправие спорящих: Рудина с Натальей, Лизы и Лаврецкого, Елены и Инсарова. Даже в споре Базарова и Павла Кирсанова, где мы всецело солидаризируемся с героем-нигилистом, Тургенев все-таки вполне объективен по отношению к побежденному.
До своего обращения к романам Тургенев чаще всего поручал повествование одному из своих персонажей. Он сделал это уже в «Записках охотника». Рассказчик являлся действующим лицом «Ермолая и мельничихи», «Малиновой воды», «Бурмистра» и ряда других рассказов этого цикла. В повестях Тургенева конца сороковых и начала пятидесятых годов повествование очень часто велось от лица главного героя, припомним «Дневник лишнего человека» и «Переписку». Эта субъективная форма продолжала существовать и в позднейших повестях Тургенева («Фауст», «Ася», «Первая любовь»). Однако Тургенев еще до «Рудина» начал разрабатывать форму вполне объективного повествования от лица всезнающего автора. Таковы у него рассказы и повести: «Бреттер» и «Петушков», «Муму» и «Постоялый двор», «Два приятеля» и «Затишье». Именно эти повести и помогли Тургеневу выработать его объективную манеру.
Повествование ведется в романах Тургенева автором, который нигде не олицетворяется в живом образе (как это было, например, в «Евгении Онегине», «Герое нашего времени» и даже «Мертвых душах»)304*. В повести «Дневник лишнего человека» Тургенев стремился прежде всего всесторонне раскрыть полную противоречий личность своего героя, Чулкатурина. С этой целью он и передал ему все права повествователя. Рассказ о событиях приобрел в этом произведении подчеркнуто-субъективированный характер: Чулкатурин) говорил о том, что его особенно занимало, окрашивая повествование личными эмоциями, очень необычными и своеобразными. Не то в романах, где автор, рассказывая о столь же своеобразных переживаниях героя, все время сохраняет контроль над ним и говорит о нем от лица всезнающего повествователя.
«мышление в образах», Тургенев-романист воссоздает происходящее через посредство созданных им образов. Каждый персонаж действует у Тургенева в пределах, обозначенных для него романистом, и обычно не выходит из этой сферы. Но хотя образы и взаимодействуют друг с другом, развиваются, борются, Тургенев никогда не навязывает им своей субъективной воли, никогда не направляет их по тому пути, который противоречит внутренней логике образа.
Объективность побуждает Тургенева не чернить тех лиц своих романов, которые играют в них не очень благовидную роль. И дело здесь вовсе не в бесхарактерности романиста. Споря в 1856 году с Дружининым, начисто отрицавшим пользу литературной деятельности Чернышевского, Тургенев находил в последнем «струю живую» и понимание «действительной-современной жизни» (XII, 223). И знаменательно, что вслед за этим Тургенев признавался: «Стремление к беспристрастию и к истине все целой есть одно из немногих добрых качеств, за которые я благодарен природе, давшей мне их» (там же).
Руководствуясь этим стремлением к «истине все целой», Тургенев признает за Паншиным ловкость и одаренность («он был очень даровит»), ум, простоту, трудолюбие, — не будь всего этого, его фигура потеряла бы свою художественную убедительность.
Процесс работы Тургенева над «Отцами и детьми» демонстрирует всю силу его объективного мышления. Он не только не стремился очернить Кирсановых, но, наоборот, намеренно придал им в художественных целях ряд существенных достоинств. «Эстетическое чувство, писал Тургенев Случевскому, — Заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко?.. Они лучшие из дворян, — и именно потому и выбраны мною, чтобы доказать их несостоятельность. Представить, с одной стороны, взяточников, а с другой — идеального юношу, — эту картинку пускай рисуют другие...» (XII, 340).
Заметим, что подобный же прием был использован Тургеневым и в «Накануне». Инсарову были противопоставлены не худшие, а лучшие люди дворянского общества — Берсенев, Шубин и Курнатовский. Силу тургеневской объективности вполне понял и оценил Добролюбов, указавший на ряд положительных качеств и признавший «много хорошего» даже у Курчатовского305*
Романист не сразу овладел этим труднейшим искусством. В «Рудине» он придал образу Лежнева непомерно большое значение, что противоречило авторскому замыслу. В пятой и шестой главах этого романа Лежнев беспощадно критиковал Рудина, а в двенадцатой горячо его защищал. Умная Александра Павловна заметила это противоречие в речах своего мужа: «Сознайся, — сказала она ему, — что ты немного увлекся в пользу Рудина, как прежде увлекался против него». «Лежачего не бьют, — отвечал ей Лежнев, — а я тогда боялся, как бы он тебе голову не вскружил». Едва ли, однако, у Лежнева действительно существовало «тогда» подобное опасение: он его никак не проявлял. Автор «Рудина» ни разу не подчеркивал в Лежневе этого чувства ревности. Читатель, своевременно не предупрежденный автором, легко мог бы обвинить Лежнева в отсутствии принципиальности.
Романист не сумел в этом случае подчинить образ Лежнева своему отношению к Рудину. В объективный в целом роман в этом пункте явственно примешались элементы субъективизма.
Этой ошибки Тургенев не повторил ни в «Дворянском гнезде», ни в «Накануне», ни в «Отцах и детях». Во всех этих романах он говорил только через посредство созданных им образов. «Искусство, — писал Тургенев о трагедии «Вильгельм Телль», — торжествует свою высшую победу только тогда, когда лица, созданные поэтом, до того кажутся читателю живыми и самобытными, что сам творец их исчезает в глазах его...» (XI, 7—8). Именно таковы лица, созданные Тургеневым романистом.
Примечания
300* ()
301* (Г. Б. Курляндская, «Романы И. С. Тургенева 50-х — начала 60-х годов». «Ученые записки Казанского государственного университета», т. 116, кн. 8. Казань, 1956, стр. 170.)
302* (Эти требования к писателю чрезвычайно близки к тем, которые в 1830 году сформулировал Пушкин. «Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода» (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. VII, 1949, стр. 633).)
303* (И. С. Тургенев. Собрание сочинений, т. XI. Изд. «Правда», 1949, стр. 107.)
304* (Интересно отметить, что Чернышевский на этом основании отказывал романам Пушкина, Лермонтова и Гоголя в объективности! «У меня была потребность, — признавался Чернышевский в предисловии к «Повести в повести», — написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений, — даже никакого следа моих личных симпатий. В русской литературе нет ни одного такого романа. «Онегин», «Герой нашего времени» — вещи прямо субъективные, в «Мертвых душах» нет личного портрета автора или портретов его знакомых, но также внесены личные симпатии автора, в них-то и сила впечатления, производимого этим романом. Мне казалось, что для меня... труднее всего написать так, как писал Шекспир: он изображает людей и жизнь, не высказывая, как он сам думает о вопросах, которые решаются его действующими лицами в таком смысле, как угодно каждому из них» (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XII, 1949, стр. 683).)
305* ()