26
В основе тургеневской фразы лежит ее ритмическая организация. В ней нет дисгармоничности, обычной для фразы Достоевского, в пей нет и характерной для Льва Толстого сложности периода. У Тургенева фраза обычно проста, прозрачна по конструкции и ритмически упорядочена.
Возьмем, например, начало «Рудина»: «Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой; из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней».
Этот отрывок первой главы «Рудина» состоит из четырех предложений. Первое и последнее предельно просты и сжаты, состоя из четырех-пяти слов, второе и третье несколько более развернуты, однако и их структура относительно проста. Придаточные предложения не распространены и не мешают плавному ритму повествования.
Этот ритм достигается рядом синтаксических форм и, в частности, распространенными у Тургенева трехчастными формулами предложения. Они были уже в приведенном выше портрете: «в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке». Еще больше их в психологических характеристиках, например, «Дворянского гнезда»: «Грязно, бедно, дрянно показалось ему его родимое гнездо» (гл. VIII). «Как все, что окружало его, было обдумано, предугадано, предусмотрено Варварой Павловной» (гл. XV). «Он не мог отогнать от себя образа, голоса, взоров своей жены» (гл. XXXVII). «Бледная, полуживая, с опущенными глазами, она, казалось, отреклась от всякой собственной мысли...» (гл. XLI1I). Такие трехчастные формулы предложения проникают также и в речь действующих лиц, например Лаврецкого: «Играйте, веселитесь, растите, молодые силы, думал он...» (эпилог).
«чуть», «едва», «полу», «что-то», «как будто», «почти», а также частые у романиста отрицательные определения. «Лаврецкий еще долго не мог заставить себя не следить за женою» (ДГ XVI). Николай Артемьевич «считался едва не лучшим кавалером» (Нак III). «Невесело и нескоро прошел день» (Нак XXV). Прием отрицательных определений полон внутреннего ритма, он сообщает повествованию тонкий и мягкий колорит, особенно важный в психологических эпизодах тургеневских романов. « — Мы о Лизе недавно имели вести, — промолвил молодой Калитин... — Она все в той же обители? — спросил не без усилия Лаврецкий» (ДГ, эпилог). «Не без усилия» звучит мягче, чем если бы Лаврецкий спрашивал «с усилием»; с другой стороны, отмечено, что задать такой вопрос Лаврецкому было нелегко.
Ритмике тургеневской речи способствуют также частые инверсии, отступления от обычной последовательности членов предложения. «Марья Дмитриевна совсем потерялась, увидев такую красивую, прелестно одетую женщину почти у ног своих; она не знала, как ей быть: и руку-то свою она у ней отнять хотела, и усадить-то ее она желала...» (ДГ XXXIX). «Старики Базаровы тем больше обрадовались внезапному приезду сына, чем меньше они его ожидали» (ОД XXVII). Дважды употребленным переносом сказуемого на конец предложения Тургенев достигает усиления не только смысловой выразительности, но и ритмической организованности.
Основной функцией инверсии является усиление смысловой выразительности. Лаврецкий «умилился при мысли, что она его любит, — и подъехал к своему городскому домику успокоенный и счастливый» (ДГ XXXVI). Из того же романа: «Рожденный в сословии бедном», Калитин «рано понял необходимость проложить себе дорогу...» (I). Отец Паншина «оставил своему единственному сыну состояние небольшое и расстроенное» (IV). «Вдова его, барыня добрая... не хотела поступить с своей соперницей нечестно» (XXXV). «Варвара Павловна никогда не приглашает его на свои модные вечера, но он пользуется ее благорасположением вполне» (эпилог). «Лаврецкий молча им поклонился; и они ему поклонились молча» (XXXII).
В последнем из приведенных здесь примеров инверсия сочетается с повторением, подчеркивающим смысловую значительность слова. В одних случаях они окрашены юмором. Анна Павловна Лаврецкая «велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался» и т. д. «Сухопарый мужичок получил рубль... и побежал восвояси» (VIII). В «Накануне» повторение окрашено авторской иронией. Брошенный в воду немец «начал слезливо браниться и кричать вслед этим «русским мошенникам», что он жаловаться будет, что он к самому его превосходительству графу фон-Кизериц пойдет... Но «русские мошенники» не обращали внимания на его возгласы...» (XV). В других случаях повторение слов и выражений не имеет какой бы то ни было сатирической окраски, а просто усиливает или дифференцирует психические переживания действующих лиц. Несколько примеров из того же «Дворянского гнезда»: «Он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое» (XVI). «Она очень понравилась Варваре Павловне, но ей Варвара Павловна не понравилась» (XV). «Впрочем, не он один волновался в тот день. Лемм волновался тоже» (XXVI). «Пришла ей пора опомниться: она опомнилась» (XXXV).
Классическим примером повторения, преследующего собою мелодические задачи, являются следующие строки двадцать шестой главы «Дворянского гнезда»: «Красноватый высокий камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода и разговор у них шел тихий». Определение - эпитет становится здесь лейтмотивом.
«Пока — одна голова у ней кипела... но молодая голова недолго кипит одна» (Руд VI). Непрерывное течение речи прерывается паузой, пунктуационно отмечаемой многоточием. «Иногда такая брала его тоска по жене, что он, казалось, все бы отдал, даже, пожалуй... простил бы ее...» (ДГ XVI). В других случаях смена интонации и пауза обозначаются тире, частым у Тургенева знаком препинания. Глафира «скорее согласилась бы умереть, чем поделиться властью с другой хозяйкой, — и какой еще хозяйкой!» (ДГ IX). «Марья Дмитриевна хотела потрепать ее по щеке, по взглянула ей в лицо — и оробела» (ДГ XL). «Повозка, заскрипев полозьями, повернула из ворот направо — и исчезла» (Нак XXXVII).
Интонации выделяются также курсивом: «Ты знаешь, — начал опять, с ударением на слове «ты» и с улыбкою Рудин» (Руд, эпилог). Ласунская говорит Рудину о Пигасове: «Он желает показать вид, что не хочет больше спорить... Он чувствует, что не может спорить с вами» (Руд III). «Катя... спряталась, ушла в себя» (ОД XVI). Одинцовой «стало досадно, что он так ее понял» (ОД XVII). «Что вы мне посоветуете?» «Отчего же вам теперь не остаться» (ОД XXVI).
так как выражают не видимую логическую связь между фразами, а скрытую эмоциональную связь.
Точка с запятой, обозначающая паузу большую, чем это достигается запятой, и меньшую, чем у точки, — едва ли не любимейший пунктуационный знак Тургенева. «Продолжительное отсутствие сына начинало беспокоить Николая Петровича; он вскрикнул, заболтал ногами и подпрыгнул на диване, когда Фенечка вбежала к нему с сияющими глазами и объявила о приезде «молодых господ»; сам Павел Петрович почувствовал некоторое приятное волнение и снисходительно улыбался, потрясая руки возвратившихся странников. Пошли толки, расспросы; говорил больше Аркадий, особенно за ужином, который продолжался далеко за полночь». Замена точки с запятой обычной точкой сделала бы из двух предложений пять, разрушив плавное течение повествования (ОД XXII). Замена точки с запятой запятою неизбежно привела бы к совершенному нарушению интонационного строя отрывка.
Возьмем, например, последнюю страницу «Дыма»: «И вот отчего молодые люди не все сплошь влюбляются в Ирину... Они ее боятся... они боятся ее «озлобленного ума». Такая составилась о ней ходячая фраза; в этой фразе, как во всякой фразе, есть доля истины. И не одни молодые люди ее боятся; ее боятся и взрослые, и высокопоставленные лица, и даже особы. Никто не умеет так верно и тонко подметить смешную или мелкую сторону характера, никому не дано так безжалостно заклеймить ее незабываемым словом... И тем больнее жжется это слово, что исходит оно из благоухающих, прекрасных уст... Трудно сказать, что происходит в этой душе; но в толпе ее обожателей молва ни за кем Не признает названия избранника».
о жизненной драме незаурядной и прекрасной женщины.
— повторим это еще раз — не любит чересчур сложно организованной речи. Вводные и придаточные предложения в его языке не часты, относительно просты по структуре и нередко заменяются простыми, связанными двоеточиями. Периоды отличаются организованностью и четкостью построения. «И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном у Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность» (ОД VII). «Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался, наконец, из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь» (ОД XXI). Синтаксический анализ обоих этих периодов не составляет никаких трудностей, настолько четко дифференцирована их внутренняя структура.
В большинстве случаев Тургенев не прибегает к периодам. Его речь отличается гибкими переходами от менее сложных конструкций к несколько более сложным, переходами непроизвольными и глубоко естественными, чуждыми всякой установки на риторичность. «Агафья отпросилась на богомолье и не вернулась. Ходили темные слухи, будто она удалилась в раскольничий скит... Но след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился. Она по-прежнему шла к обедне, как на праздник, молилась с наслажденьем, с каким-то сдержанным и стыдливым порывом, чему Марья Дмитриевна втайне немало дивилась, да и сама Марфа Тимофеевна, хотя ни в чем не стесняла Лизу, однако старалась умерить ее рвение и не позволяла ей класть лишние земные поклоны: не дворянская, мол, эта замашка». Так поэтическая речь Тургенева становится все более ветвистой, а ее ритм — все менее быстрым. Но, достигнув предела многоветвистости в этой последней фразе, она к концу характеристики становится опять более краткой:
1) «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога восторженно, робко, нежно.
2) Лаврецкий первый нарушил ее тихую внутреннюю жизнь.
».
Последние фразы характеристики Лизы звучали как все более краткие и убыстренные аккорды.
Прекрасно организуя свои предложения, Тургенев придает исключительную плотность повествованию. Его фраза предельно насыщена смысловым содержанием, при столь же предельной ее сжатости. «Он был небольшого роста, сутуловат, с криво выдавшимися лопатками и втянутым животом, с большими плоскими ступнями, с бледносиними ногтями на твердых, не разгибавшихся пальцах жилистых красных рук; лицо имел морщинистое, впалые щеки и сжатые губы, которыми он беспрестанно двигал и жевал, что, при его обычной молчаливости, производило впечатление почти зловещее; седые его волосы висели клочьями над невысоким лбом; как только что залитые угольки, глухо тлели его крошечные, неподвижные глазки; ступал он тяжело, на каждом шагу перекидывая все свое неповоротливое тело» (ДГ V). Из этого портрета «бедного музикуса» Лемма нельзя выкинуть ни одного слова, не обеднив его какой-либо характерной деталью. Период в двенадцать печатных строк разделен пятью точками с запятой на четко организованные в свою очередь части. Весомо не только каждое слово одиннадцатистрочного периода — самая конструкция его поражает экономией и насыщенностью.
В небольшой фразе243* «Да и где ж ей было бороться с самовольной, надменной Глафирой, ей, безответной, постоянно смущенной и запуганной, слабой здоровьем?» (ДГ IX). В приведенной нами фразе всего, девятнадцать слов, занимающих собою меньше трех строчек. Смысловая напряженность этой фразы усилена множеством введенных в нее определений и вопросительной конструкцией предложения.
«Дворянского гнезда», размером в шесть с половиной страниц, содержит в себе всего лишь два абзаца. Двадцать восьмая глава того же романа, до диалога Лаврецкого и Лизы, имеет на три с лишним страницы текста всего лишь один единственный абзац. Этим приемом Тургенев усиливает непрерывность и быстроту повествования, отсутствие в нем пауз и остановок.
«Ваш «Побег» неплох, но сделан больше чем небрежно, — писал Чехов Лазареву-Грузинскому. — Стройте фразу, делайте ее сочней, жирней, а то она у Вас похожа на ту палку, которая просунута сквозь закопченного сига. Надо рассказ писать 5—6 дней и думать о нем все время, пока пишешь, иначе фразы никогда себе не выработаете. Надо, чтобы каждая фраза, прежде чем лечь на бумагу, пролежала в мозгу дня два и обмаслилась»244*.
«Непрерывность течения речи, — указывал Горький, — это большое достоинство писателя, непрерывность и в то же время сжатость ее». «А вообще фраза должна быть плавной, экономно построенной из простых слов, притертых одно к другому так плотно, чтоб каждое давало читателю ясное представление о происходящем245*»
Тургенев, как никакой другой русский прозаик, заботился о создании такой стройной, внутренне организованной фразы. Он учился этому мастерству у Пушкина, создателя «короткой, твердой, быстрой фразы», ценил ее «лаконизм, не украшенность»246*— как уже указывалось — и избегал принятого Пушкиным принципа «нагой простоты» и в своей прозе тяготел к строю речи, более распространенному, к более разветвленному предложению. Однако в то же время Тургенев решительно отграничивал себя от перенапряженного синтаксиса Достоевского и грузных, внешне не отделанных периодов Толстого.
«Вы обращали внимание на язык Толстого, — спрашивал однажды Чехов. — Громадные периоды, предложения нагромождены одно на другое. Не думайте, что это случайно, что это недостаток. Это искусство, и оно дается после труда. Эти периоды производят впечатление силы»247*«тургеневский стиль, фраза тургеневского типа для него (Толстого. — А. Ц.) принципиально неприемлема, даже враждебна. «Утонченность и сила искусства почти всегда диаметрально противоположны», — записывает он. Ему же нужна именно сила и значительность голоса и духа, которые должны как колокол звучать и раздаваться в слове, в фразе. Построение ее должно помогать этому. Синтаксис толстовской фразы эту функцию, при соответственном словаре, огрубленном, суровом и простом, именно и выполняет. Его развернутая фраза, с огромным количеством повторений перечислений и придаточных, как в ораторской речи, передает всю силу дыхания и голоса. В ее большом и свободном развороте именно и слышна та значительность и высота содержания, которые более всего важны для Толстого»248*. Тургенев ни в одном произведении не придерживался этой синтаксической системы, предпочитая ей повествовательную легкость и стройность.
По характеристике другого исследователя, тургеневскому повествованию присуще «равновесие движения»: «Конечно, в нем встречаются инверсии, прерывистое течение речи, означенное многоточиями, и другие приемы эмоциональной выразительности, которые разнообразят ритмическую мелодию фразы. Но общее течение повествования или описания остается плавным, спокойным, размеренным. Этому отвечает синтаксическая конструкция предложений... Синтаксическая связь осуществляется при помощи точек с запятыми, соединяющих внутренние и ритмически объединенные элементы предложения. Все это и придает тургеневскому синтаксису прозрачность, легкость и плавность...249*»
«Записки охотника» повествование велось от имени особого действующего лица, рассказчика. В романах он, как отдельное лицо, уже не фигурирует, однако автор сохраняет здесь свои стилистические особенности непринужденного и умелого рассказчика250*. Правда, Тургенев иногда бросает замечания, свидетельствующие о полной «нейтральности» его как автора. «Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно. Но беседа у них завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу» (ОД XXV).
Принимая в действии романов менее непосредственное участие, чем в повестях, Тургенев-рассказчик все же в нем неизменно участвовал, эмоциональной окраской повествования определяя свое отношение к происходящему. Он с тонким юмором рассказывает о злоключениях генерала Коробьина, который, в результате многолетней служебной лямки, получил полк. «Тут бы ему отдохнуть и упрочить, не спеша, свое благосостояние; он на это и рассчитывал, да немножко неосторожно повел дело: он придумал было новое средство пустить в оборот казенные деньги, — средство оказалось отличное, но он не во-время поскупился; на него донесли; вышла более чем неприятная, вышла скверная история. Кое-как отвертелся генерал от истории, но карьера его лопнула: ему посоветовали выйти в отставку. Года два потолкался он еще в Петербурге, в надежде, не наскочит ли на него тепленькое статское место; но место на него не наскакивало...»
Эта часть тринадцатой главы «Дворянского гнезда»—прекрасный образчик повествовательной манеры Тургенева. Романист разговаривает со своими читателями как человек, почти сочувствующий Павлу Петровичу Коробьину и лишь по-дружески сетующий на его неосторожность. Он хвалит «отличное средство», которое тот придумал, и одновременно с этим печалится его неловкостью. Он употребляет в переносном смысле выражение «не наскочит ли на него место» и тотчас же придает ему буквальный смысл. Повествовательной манере Тургенева присуща легкость, она часто окрашена в иронические тона. Парижский фельетонист и хроникер, мсье Жюль, на все лады восхвалял женские достоинства Варвары Павловны, он «пускал о ней молву по миру а ведь это, что ни говорите, приятно» (ДГ XV). О Паншине, присоединяющемся к злословию над Калягиной: «И, позабыв ласки и преданность Марьи Дмитриевны, позабыв обеды, которыми она его кормила, деньги, которые она ему давала взаймы, — он с той же улыбочкой и тем же голосом возразил (несчастный!)...» (ДГ XL).
«избитые» слова и выражения. Николай Петрович Кирсанов влюбился в «миловидную и, как говорится, развитую девицу» (ОД I). «Обед, хотя наскоро сготовленный, вышел очень хороший, даже обильный; только вино немного, как говорится, подгуляло...» (ОД XX). «Они просто не знали, куда деться, и, попав на квартиру Литвинова, как говорится, «застряли» в ней...» (Дым XI) и т. д.
Все это Тургенев-романист обращает к своим читателям, которых он постоянно упоминает. Он спрашивает в связи с характеристикой обращения Ласунской с ее знакомыми: «Кстати, читатель, заметили ли вы, что человек, необыкновенно рассеянный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими? Отчего бы это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут» (Руд II). Он напоминает: «Пестов, с своею сестрой, уже знакомою читателям...» (ДГ VIII). «Марфу Тимофеевну читатель знает; а девица Моро была крошечное, сморщенное существо...» (ДГ XXXV). Он представляет читателям действующее лицо романа: «Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом» (ОД I). Особенно часто Тургенев вспоминает о читателях в финале действия своих романов. В «Дворянском гнезде»: «И конец? — спросит, может быть, неудовлетворенный читатель. — А что же сталось потом с Лаврецким? С Лизой? Но что сказать о людях, еще живых, но уже сошедших с земного поприща...» (ДГ, эпилог). В «Отцах и детях»: «Казалось бы, конец? Но, быть может, кто-нибудь из читателей пожелает узнать, что делает теперь, именно теперь, каждое из выведенных нами лиц. Мы готовы удовлетворить его» (ОД XXVIII). В «Дыме»: «Однако пора кончить; да и прибавлять нечего; читатель догадается и сам... Но что ж Ирина?.. Читатель, не угодно ли вам перенестись с нами на несколько мгновений в Петербург, в одно из первых тамошних зданий? Смотрите: перед вами просторный покой... Чувствуете ли вы некий трепет подобострастия? Знайте же: вы вступили в храм» и т. д. (Дым XXVIII). В этом романе рассказчик вступает с читателем в своеобразную беседу, отвечая на его предполагаемые вопросы. «Но зачем же он в Бадене? А затем он в Бадене, что он со дня на день ожидает приезда туда своей троюродной сестры и невесты... Но почему же он в Бадене, спросите вы опять? А потому он в Бадене, что...» и т. д. (Дым II)..
Тургеневскую манеру рассказывать хорошо охарактеризовал в 1853 году В. П. Боткин, сказав, что «отличительные черты» ее «составляют — тонкий, артистический юмор, который постоянно задевает читателя то оригинальной метафорой, то неожиданным сравнением, то поэтическим, быстро мелькающим, взглядом и постоянно держит ум его «en eveil»251*. Это было сказано Боткиным еще до «Рудина», но вполне характеризует рассказчика во всех тургеневских романах. Три примера из «Отцов и детей» покажут, в какой тональности звучат здесь замечания рассказчика. Первая — повествовательная. «Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда ползет, червяком; но человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже не замечает скоро ли, тихо ли оно проходит. Аркадий и Базаров именно таким образом провели дней пятнадцать у Одинцовой» (ОД XVII). Вторая - насмешливая: Колязин «уже метил в государственные люди и на каждой стороне груди носил по звезде. Одна, правда, была иностранная, из плохоньких... Он был ловкий придворный, большой хитрец и больше ничего; в делах толку не знал, ума не имел, а умел вести свои собственные дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь это главное» (ОД XII). Третья — аналитико-психологическая: Павел Кирсанов «состарился, поседел: сидеть по вечерам в клубе, желчно скучать, равнодушно поспорить в холостом обществе стало для него потребностию, — знак, как известно, плохой. О женитьбе он, разумеется, и не думает. Десять лет прошло таким образом, бесцветно, бесплодно и быстро, страшно быстро. Нигде время так не бежит, как в России; в тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей» (ОД VII). Гак гибок и многообразен тон Тургенева-рассказчика.
«Жизнь подчас тяжела становилась у него на плечах, — тяжела, потому что пуста» (ДГ XV).
243* (Тургенев, как правило, пишет относительно небольшими фразами. Письмо Елены к родным состоит из 20 строк, разделенных на 20 фраз. Сравним с этим характеристику Колязина в «Отцах и детях» — 42 строки, разделенные всего на 15 фраз. Однако эти, относительно короткие фразы уплотняются Тургеневым, даются они без абзацев, в подбор. Это особенно заметно в предыстории Лаврецкого: десятая глава, посвященная Ивану Лаврецкому, имеет всего один абзац, следующая, посвященная воспитанию Феди, — пять абзацев (на четыре страницы текста).)
244* (А. П. Чехов. Полное собрание сочинений, т. XV, 1919, стр. 33.)
245* («Русские писатели о языке». Л., «Советский писатель», 1954, стр. 707.)
246* (Л. Лежнев. Проза Пушкина. М., 1937, стр. 42, 118.)
247* («Русские писатели о языке». Л., «Советский писатель», 1954, стр. 656.)
248* (Л. Мышковская. Л. Толстой. Работа и стиль. М , 1939, стр. 297.)
249* («Язык и стиль Тургенева». «Литературная учеба», 1940, № 1, стр. 63.)
250* (Созданию этого посредствующего звена рассказа помогало то обстоятельство, что «Тургенев умел рассказывать как никто. Недаром П. В. Анненков называл его «сиреной»: блестящее остроумие, уменье делать меткие характеристики лиц, юмор — всем этим обладастемыстемы, предпочитая ей повествовательную легкость и стройность.)
251* («В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка». М—Л., 1930, сгр. 42.)