15
Большие эпические полотна обычно содержат в себе широкие описания быта. Особенно они часты в общественно-психологическом романе, со всей полнотой воссоздающем социальную среду, ее своеобразную и каждодневную жизнь.
Романисты прошлого изображали бытовую обстановку двумя отличными друг от друга способами. Одни со скрупулезной полнотой и тщательностью воспроизводили разнообразные детали быта — убранство комнат, предметы обихода. Другие ограничивались приведением лишь отдельных бытовых деталей, которые благодаря своей характерности давали читателям ясное представление о всем укладе изображаемой действительности. «Утраченные иллюзии» Бальзака и «Красное и черное» Стендаля написаны на одну тему — о молодом человеке времен Реставрации, борющемся за свою карьеру; тем разительнее выступает в этих романах различие техники бытописания. Бальзак наполняет свой роман описаниями мебели, одежды персонажей, мелких предметов комфорта. Стендаль довольствуется отдельными деталями, характеризующими психологию его героев.
В русской литературе эти две манеры изображения вещей представлены Гоголем и Пушкиным. Гоголь рисует изобилие вещей: вспомним поющие двери в доме старосветских помещиков или ружье, из-за которого разгорелась ссора двух миргородских обывателей. Роль вещей особенно значительна в «Мертвых душах»: книга, всегда раскрытая на четырнадцатой странице, как нельзя ярче и полнее характеризует психологию ее владельца.
Пушкин, подобно Гоголю ценивший художественную выразительность бытовых деталей, шел, однако, иным путем. Его описания этого рода предельно кратки и быстры:
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале...
Чем можно было лучше охарактеризовать «нетронутость» этой комнаты, как не предметами, казалось, только вчера побывавшими в руках Онегина? Убранство комнаты живо напомнило влюбленной девушке ее героя. Отвергавший «близорукую мелочность» Бальзака, Пушкин выработал искусство предельно сжатой и выразительной бытовой детали. Искусство это развили и углубили Лермонтов и Тургенев.
«Очень любезно» принимая Рудина у себя в кабинете, Ласунская «осведомилась, хорошо ли он провел ночь, сама налила ему чашку чаю, спросила даже, довольно ли сахару, предложила ему папироску и раза два опять повторила, что удивляется, как она давно с ним не познакомилась». Этот необычно любезный прием означал, что богатая русская барыня «ухаживала» за Рудиным и «чуть не льстила» ему. «Недаром же она устроила это утреннее свидание, недаром оделась просто, но изящно, a la madame Recamier!» (Руд IV). Это бытовое описание нужно в романе, оно движет действие вперед и вместе с тем помогает понять психологию Ласунской. Гордясь «своей находкой» и решив вывести Рудина «в свет», она должна была прежде всего очаровать его своей любезностью.
Нужно, однако, заметить, что этот первый тургеневский роман еще небогат бытовыми аксессуарами. Мы не знаем, например, как была обставлена комната Натальи и что именно представляло собою имение Лежнева. Здесь еще не установилась интимная связь между вещью и ее владельцем. В этом смысле «Рудин» был еще «необжитым».
«Дворянском гнезде». Этот роман от начала до конца пронизан зарисовками повседневной русской жизни, запечатленными во всем своем бытовом колорите. История рода Лаврецких есть в то же самое время и история быта крепостнической усадьбы на протяжении почти столетия. Вот усадебный быт Петра Лаврецкого, проматывавшего отцовское наследие. «Как тараканы, сползались со всех сторон знакомые и незнакомые мелкие людишки в его обширные, теплые и неопрятные хоромы; все это наедалось чем попало, но досыта, напивалось допьяна и тащило вон, что могло, прославляя и величая ласкового хозяина; и хозяин, когда был не в духе, тоже величал своих гостей — дармоедами и прохвостами, а без них скучал» (ДГ VIII). Образы этой помещичьей семьи рисуются Тургеневым в их повседневном быту — Анна Павловна характеризуется через ее отношение к парикам и карточной игре. Княжна Кубенская, «окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Лудовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках...» (ДГ VIII).
С беспримерной выразительностью рисует Тургенев внешнее изменение быта усадьбы под влиянием реформаторских преобразований Ивана Лаврецкого. «В доме, точно, произошли некоторые перемены: приживальщики и тунеядцы подверглись немедленному изгнанию; в числе их пострадали две старухи, одна — слепая, другая разбитая параличом, да еще дряхлый майор очаковских времен, которого, по причине его действительно замечательной жадности, кормили одним черным хлебом да чечевицей... Появились новые мебели из Москвы; завелись плевательницы, колокольчики, умывальные столики; завтрак стал иначе подаваться; иностранные вина изгнали водки и наливки; людям пошили новые ливреи; к фамильному гербу прибавилась подпись: «in recto virtus»... В сущности же власть Глафиры нисколько не уменьшилась...» (ДГХ). Противопоставляя этим «переменам» увеличение оброка и еще большую тяжесть барщины, романист тем самым подчеркивает ничтожность «преобразований» помещика - англомана.
Няня Лизы, Агафья, прожила долгую жизнь, которая показана Тургеневым в аспекте бытовых удач и злоключений. Помещик Пестов видит однажды Агафью на молотьбе, берет ее к себе в дом и делает своей любовницей. «Агафья тотчас освоилась с новым своим положением, точно она век свой иначе не жила. Она побелела, пополнела; руки у ней под кисейными рукавами стали «крупичатые», как у купчихи; самовар не сходил со стола; кроме шелку да бархату она ничего носить не хотела, спала на пуховых перинах». Но вот Пестов умирает и Агафью отдают в жены скотнику, однако через несколько лет ее производят в экономки и поручают ей все хозяйство. После того, как муж Агафьи проворовался, «его опять повернули в скотники, а на Агафью наложили опалу; из дома ее не выгнали, но разжаловали из экономок в швеи и велели ей вместо чепца носить на голове платок» (ДГ XXXV). Так жизненные испытания раскрываются в изменениях социального быта крепостной крестьянки.
«Дворянского гнезда» быт Глафиры Лаврецкой описан надолго пережившим ее дворовым Антоном. В неторопливом рассказе крепостной камердинер повествует, «какие они были рассудительные и бережливые; как некоторый господин, молодой сосед, подделывался было к ним, часто стал наезжать, и как они для него изволили даже надевать свой праздничный чепец с лентами цвету массака и желтое платье из трю-трю-левантина; но как потом, разгневавшись на господина соседа за неприличный вопрос: «Что, мол, должно быть у нас, - сударыня, капитал?» — приказали ему от дома отказать, и как оме тогда же приказали, чтоб все, после их кончины, до самомалейшей тряпицы, было представлено Федору Ивановичу». Как ярко отражается во всех этих подробностях крепостного быта психология Глафиры Петровны — возникшее в этой старухе чувство к «молодому соседу» и вместе с тем ее враждебность к - искателю «капитала» и память о любимом ею, очевидно, племяннике.
«всем теткином скарбе в целости» — о ветхой книжке, в которую записывал новости ее отец, о старинных календарях и сонниках, о содержимом небольшого пакета, завязанного черной ленточкой. Все эти разнообразные бытовые детали способствуют пластическому изображению патриархальной среды, ее быта и вкусов.
Столь же выразительно изображается процесс изменения патриархального быта. Все в доме Калитиных «стало под лад новым обитателям. Безбородые дворовые ребята, зубоскалы и балагуры, заменили прежних степенных стариков; там, где некогда важно расхаживала зажиревшая Роска, две лягавые собаки бешено возились и прыгали по диванам; на конюшне завелись поджарые иноходцы, лихие коренники, рьяные пристяжные с плетеными гривами, донские верховые кони; часы завтрака, обеда, ужина перепутались и смешались; пошли, по выражению соседей, «порядки небывалые» (ДГ, эпилог). Блестящая косвенная характеристика «новизны» в калитинском доме, показанной через изменившийся распорядок дня в барском доме!
Всего полнее характеризуют вещи человека, воспитанного в патриархальном быту и прочно усвоившего его устойчивые, постоянные обычаи. Именно так нарисована Арина Власьевна Базарова, верившая «во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны... в юродивых, в домовых, в леших» и в десятки примет всякого рода (ОД XX). Незадолго до этого романист описал нам кабинет Василия Ивановича Базарова. «Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кой-где продавленный и разорванный диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; водном углу стояла сломанная электрическая машина» (ОД XX).
Это скопление вещей многозначительно. Оно говорит, во-первых, о том, что здесь живет человек, прилежно занимающийся медициной, но придерживающийся в ней устарелых методов (портрет Гуфеланда). Обилие «старинной пыли» на бумагах подчеркивает небрежность и непритязательность Базарова-отца. Это кабинет лекаря, и притом военного лекаря (турецкие ружья, нагайки, сабля и две ландкарты на стене). Сломанная электрическая машина свидетельствует, быть может, о бедности Базарова-отца, живущего здесь, «так сказать, на бивуаках».
считаясь, очевидно, с возможностью осуждения со стороны своего брата. Он поставил в комнату старинные стулья, купленные в Польше «покойным генералом», его отцом. В углу горит лампадка перед образом — Фенечка религиозна. В простенках висят фотографические портреты Николая Петровича, которому Фенечка беззаветно предана; «на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами: «кружовник». Николай Петрович любил особенно это варенье». Каждая деталь, каждая вещь здесь соответствует психологии Фенечки, ее вкусам, ее положению в доме Кирсановых.
Тургенев не любит пользоваться бытовыми описаниями, когда речь идет о его героинях. Так, мы почти ничего не знаем о том, как одета Лиза. Лишь в двадцать шестой главе «Дворянского гнезда» мы узнаем о том, что на стоящей на маленьком плоту Лизе «было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой, соломенная шляпа висела у ней на одной руке другою она с некоторым усилием поддерживала гнуткое удилище». Это краткое описание одежды Лизы не имеет самостоятельного значения: оно нужно для того, чтобы объяснить умиление Лаврецкого («О, как мило стоишь ты над моим прудом!»). Тургенев не раз описывает наружность своей героини, но он почти избегает говорить о ее костюме.
Характерно, что комнату Лизы Тургенев описывает только в предпоследней главе «Дворянского гнезда». Он мягко, но настойчиво подчеркивает интимную связь ее убранства с личностью своей героини. «У Лизы была особая, небольшая комнатка во втором этаже дома ее матери, чистая, светлая, с белой кроваткой, с горшками цветов по углам и перед окнами, с маленьким письменным столиком, горкою книг и распятием на стене. Комнатка эта прозывалась детской; Лиза родилась в ней. Вернувшись из церкви, где ее видел Лаврецкий, она тщательнее обыкновенного привела все у себя в порядок, отовсюду смела пыль, пересмотрела и перевязала ленточками все свои тетради и письма приятельниц, заперла все ящики, полила цветы и коснулась рукою каждого цветка» (ДГ XLV).
Зачем понадобилось Тургеневу описывать все эти вещи в комнате Лизы теперь, когда действие романа почти уже завершилось? Романист преследовал здесь отнюдь не экспозиционные цели. Убранство этой «особой небольшой комнатки» должно было помочь читателям понять состояние, в котором находилась героиня его романа. «Все это она делала не спеша, без шума, с какой-то умиленной и тихой заботливостью на лице. Она остановилась, наконец, посреди комнаты, медленно оглянулась, и, подойдя к столу, над которым висело распятие, опустилась на колени, положила голову на стиснутые руки и осталась неподвижной». Здесь, в этой своей «келейке», Лиза решается порвать связь с окружающим ее миром и уйти в монастырь. Именно поэтому так подчеркнуто эмоциональны описания вещей в комнатке. Сметая пыль, перевязывая ленточками тетради и письма приятельниц, Лиза как бы прощается в этот момент со своей прежней жизнью.
«Между тем Елена вернулась в свою комнату, села перед раскрытым окном и оперлась головой на руки» (Нак VI). Мы так и не узнаем, какова эта комната: в отличие от Лизы, Елена все время живет вне ее, стремясь уйти из родительского дома. Ничего не узнаем мы о комнате Марианны, которая также живет в разрыве с бытовым укладом чуждого ей дома Сипягиных. Содержание бытовых зарисовок диктуется в том и другом случае различным содержанием главного образа141*.
«У нее было много практического смысла, много вкуса и очень много любви к комфорту, много уменья доставлять себе этот комфорт». Отсюда — изобилие вещей, окружающих Варвару Павловну. Когда она с мужем, «в удобной, ею купленной каретке», приехала в Лаврики, «какие появились в разных уютных уголках прелестные дорожные несессеры; какие восхитительные туалетные ящики и кофейники, и как мило Варвара Павловна сама варила кофе по утрам!» В Париже Лаврецкая «скоро и ловко... сумела свить себе гнездышко. Квартиру она нашла премиленькую, в одной из тихих, но модных улиц... мужу сшила такой шлафрок, какого он еще и не нашивал... приобрела восхитительную каретку, прелестный пианино. Не прошло недели, как уже она перебиралась через улицу, носила игаль, раскрывала зонтик и надевала перчатки не хуже самой чистокровной парижанки» (ДГ XV).
Вещи сопровождают Варвару Павловну на всем протяжении ее жизненного пути. Она приезжает к Лаврецкому с «запахом пачули» и с «высокими сундуками и баулами». После того, как ее первый разговор с мужем закончился неудачей, Варвара Павловна приказывает горничной подать ей перчатки на ночь и приготовить «к завтрашнему дню серое платье доверху». В доме Калитиной она появляется в бледнолиловых перчатках и в «очень простенькой» и вместе с тем «прелестной» мантилье «от madame Baudran». С помощью этих вещей она входит в доверие к Марье Дмитриевне. В гостиной она, «снявши перчатки, показывала своими гладкими, вымытыми мылом a la guimauve руками, как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести склянку с новыми английскими духами Victoria’s Essence и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась принять ее в подарок...» (ДГ XXXIX).
Так проходит через тургеневский роман эта женщина. Вещи, ее окружающие, указывают на любовь Варвары Павловны к комфорту и в то же время на ее бездушие. С помощью этих вещей Варвара Павловна добивается успеха. У нее нет чести, нет душевной глубины, их заменяет предельный эгоизм. Это прекрасно подчеркивается деталями ее быта.
«Два дня спустя Инсаров, по обещанию, явился к Берсеневу с своею поклажей. Слуги у него не было, но он без всякой помощи привел свою комнату в порядок, уставил мебель, подтер пыль и вымел пол. Особенно долго возился он с письменным столом, который никак не хотел поместиться в назначенный для него простенок; но Инсаров, с свойственною ему молчаливою настойчивостью, добился своего» (Нак XI).
Характеризуя с помощью этой бытовой детали настойчивость Инсарова, романист таким же приемом подчеркивает отвращение, которое Базаров питает к дворянским патриархальным домикам («а что мух в этих милых домиках... Фа!»). За границей Павел Кирсанов «придерживается славянофильских воззрений... Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя» (ОД XXVIII). Эта бытовая деталь бесподобна по своей меткости: славянофильские воззрения характеризуются лаптем, символом мужицкой отсталости и нищеты; но лапоть Павла Петровича сделан из серебра, он лишь предмет светского обихода.
«Рудин вышел. Он теперь знал по опыту, как светские люди даже не бросают, а просто роняют человека, ставшего им ненужным: как перчатку после бала, как бумажку с конфетки, как не выигравший билет лотереи-томболы» (Руд XI). С помощью вещей романист усиливает сюжетное напряжение. Павел Петрович приходит для объяснений к Базарову с «красивой тростью с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости)...» Он выражает Базарову надежду, что тот примет его вызов, не заставив его «прибегнуть к насильственным мерам. — То есть, говоря без аллегорий, к этой палке? — хладнокровно заметил Базаров. — Это совершенно справедливо. Вам нисколько не нужно оскорблять меня. Оно же и не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом... Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски. — Прекрасно, — промолвил Павел Петрович и поставил трость в угол» (ОД XXIV).
В том же романе бытовые детали использованы дли создания психологической напряженности. Узнав о решении сына уехать, старик Базаров пробует его отговорить. « — Мы, конечно, с Ариной этого не ожидали. Она вот цветов выпросила у соседки, хотела комнату тебе убрать. (Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть свет, стоя о босу ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное вино, которое, сколько можно было заметить, очень понравилось молодым людям.)» (ОД XXI).
«дрожащими пальцами». За этой бытовой деталью скрывается и беспредельная любовь к сыну, и тягостное сознание своей бедности, и, быть может, невольная обида на сына, не посчитавшегося с трудной долей отца.
Так высока в романах Тургенева роль бытовых деталей, скупо, но выразительно характеризующих бытовой уклад, психологию человека, развитие сюжетных конфликтов.
Примечания
141* («Дыме» образ героини раскрыт па очень выразительном и контрастном ей бытовом фоне. «Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной сцене: лавочник ли придет и станет кричать на весь двор, что ему уж надоело таскаться за своими же деньгами, собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за князья, коли сами с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет и сидит неподвижно, со злою улыбкою на сумрачном лице; а родителям ее одна улыбка горше всяких упреков...» (Дым VII). Бытовой контраст между героиней и средой существенно отличается здесь от того, что было в «Дворянском гнезде». И это естественно: в Ирине нет и в помине того идеального начала, которое было присуще Лизе.)