За строкой письма…
К вопросу о восприятии И. С Тургеневым повести Л. Н Толстого «Детство»
Уже первые произведения Л. Н. Толстого вызвали восторженные отклики И. С. Тургенева. В письме к Тургеневу от 21 октября 1852 г. Н. А. Некрасов, советуя ему обратить внимание на повесть «Детство» в IX номере «Современника», подчёркивал, что это «талант новый и, кажется, надёжный». 28 октября 1852 г. Тургенев отвечал ему из Спасского: «…Ты прав – этот талант надёжный . <…> Пиши к нему и поощряй его писать. Скажи ему <…>, что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему» (П. II , 79). Таков был отзыв, данный Тургеневым Толстому – за три года до его первого письма к Толстому и знакомства с ним.
4 апреля 1853 г. сестра писателя М. Н. Толстая сообщала ему на Кавказ из Покровского: «…я прочитала твоё первое эссе “Моё детство”, это очаровательно, и не одна я это говорю, побуждаемая братской любовью, таково общее мнение. Брат И. С. Тургенева – наш сосед, мне случалось несколько раз видеть его жену, которая выразила мне своё восхищение твоим талантом, сказав мне, что Иван Сергеевич прочёл эту статью и очень её хвалит и очень желает с тобой познакомиться, он даже посылал к нам узнавать, правда ли, что ты будто приехал с Кавказа» 1.
29 октября 1854 г. Тургенев в письме к Е. Я. Колбасину из Спасского, узнав об успехе «Отрочества» Л. Н. Толстого, отозвался об авторе: «Это талант первостепенный». 4 декабря 1854 г. Тургенев извещает (из Петербурга) уже знакомых ему «покровских» Толстых, семью сестры писателя: «”Отрочество” произвело здесь глубокое впечатление – Лев Николаевич стал во мнении всех в ряду наших лучших писателей – и теперь остаётся ему написать ещё такую же вещь, чтобы занять первое место, которое принадлежит ему по праву – и ждёт его» (П. II , 247).
Тургенев назвал превосходной напечатанную в 9-м номере «Библиотеки для чтения» за 1856 г. рецензию Е. Я. Колбасина, где, по словам Тургенева, Колбасин даёт очень высокую оценку таланту Толстого как автора «Детства» и «Отрочества»: «Если автор так же будет чист и правдив в изложении своей юности и в дальнейших эпохах развития человека, то станет на ряду первоклассных русских писателей. Такое сочинение, соединённое вместе, представит оригинальнейший труд, подобного которому ничего не имеет наша литература в этом роде. Это материк новый, материк графа Толстого». Комментаторы отмечают, что рецензия была известна Тургеневу и Толстому ещё до появления в печати, т. к в письме к Тургеневу от 29 сентября 1856 г. Е. Я. Колбасин писал о «Детстве» и «Отрочестве» Толстого: «…перечитывая с братом корректурные листы [для отдельного издания. – Т. А.], я снова восхитился ими до седьмого неба – что за роскошная вещь!» (П. II , 629).
16 ноября 1856 г. Тургенев писал Толстому из Парижа: «Вы кончили 1-ю часть “Юности” – это славно. Как мне обидно, что я не могу услыхать её!» (П. III , 43).
Позднее Тургенев написал о Толстом в письме к П. В. Анненкову в феврале 1868 г. по поводу «Войны и мира»: «…главное достоинство Толстого <…> в том, что его вещи жизнью пахнут» (П. VII , 70).
6 декабря 1856 г. Панаев сообщал Тургеневу: «Толстого “Юность” прекрасна, я прочёл её всю третьего дня. Такой прелестнейшей автобиографии, я думаю, нет ни в какой литературе» 2. В книге П. Громова «О стиле Л. Толстого» (Л., 1971) отмечено, что из-за «впечатления “предельной всамделишности” записи прошедших событий современники воспринимали “Детство” как реальные мемуары и ни за что не соглашались воспринимать их иначе <…> Для них “Детство” было документально-точной фиксацией событий и переживаний некоего вполне конкретного, реального детства» (с. 138).
По утверждению крупнейшего биографа Толстого Н. Н. Гусева, по первоначальному замыслу произведение должно было носить автобиографический характер. (Замысел этот осуществлён не был).
На протяжении всей жизни Толстого не оставляли размышления об идеальном образе матери, которой он не помнил, лишившись её в два года.
В письме с Кавказа к Т. А. Ергольской, мечтая о будущей жизни с тётушкой в Ясной Поляне, Толстой говорит: «Я рассказываю вам о своей жизни на Кавказе, вы – ваши воспоминания о прошлом, о моём отце и матери» (59, 162-163) 3. Исходя из анализа рукописей Толстого и именно первой редакции «Детства» – черновика, совершенно не правленого автором, в одной из своих ранних работ о писателе («Жизнь Льва Николаевича Толстого. Молодой Толстой. (1828–1862)». М., 1927.) Н. Н. Гусев писал: «Что касается матери, то несомненно, что в образе её Лев Николаевич хотел изобразить свою мать – такою, какою он её воображал себе». В сноске добавлено: «Это видно уже из того, что в своём предсмертном письме maman “Детства” пишет: “Прощай, Вениамин мой – Николенька!”». «Мой Вениамин» – так называла Мария Николаевна Толстая своего любимца Лёвочку. Воспоминание о любви к нему матери было так дорого для Льва Николаевича, что он никогда не решился бы вложить эти слова в уста изображённой им в художественном произведении женщины, если бы не представлял себе эту женщину похожей на свою мать» (с. 193). Н. Н. Гусев полагает, что «нельзя утверждать, но можно предполагать, что в XXVI главе «Детства», описывая смерть maman (образ которой имеет много общих черт с характером Марии Николаевны), Лев Николаевич лишь пересказывал то, что слышал о смерти своей матери» (с. 33). Описание смерти матери – одно из двух мест «Детства», которые переходят в неизменном виде из первой редакции во вторую. 12 декабря 1852 г., прочитав «Детство», Т. А. Ергольская написала Толстому: «…самая трогательная и самая интересная сцена – это смерть матери. Она написана с таким чувством, что нельзя читать ее без волнения» 4. Б. Эйхенбаум в работе «Молодой Толстой» отмечает, что «тема матери, проведённая через всю повесть, [начиная с выдуманного сна о смерти матери и кончая действительной её смертью. – Т. А.], служит как бы лейтмотивом, лирически стягивающим повести воедино» (Птб.,1922, с. 71).
другом сделана попытка приоткрыть «тайну». Бабушка говорит о матери и отце: «…несмотря на всю её доброту, любовь к нему и старание скрыть своё горе <…> она не может быть с ним счастлива; и помяните моё слово, если он не…» На что Иван Иваныч спешит возразить: «Ну, как вам не совестно? Я его давно знаю, и знаю за внимательного, доброго и прекрасного мужа и главное – за благороднейшего человека, un parfait honn e te homme х [вполне порядочный человек. – Т. А.]».
У Николеньки постепенно «спадают завесы» и возникает неясное понятие, которое он «не мог уничтожить, о том, что отец «может делать дурно».
С появлением в конце повести фигуры « la belle Flamande » к «тайне» отношений матери и отца присоединяется намёк на любовную интригу.
«Детство», выраженном в названном выше письме Некрасову осенью 1852 г., именно на строках: «В одном упоминовении женщины под названием La belle Flamande , которая появляется к концу повести – целая драма».
В первые месяцы писания «Детства» Толстой заметил в дневнике за 10 апреля 1851 г., что – после сложившегося рассказа описательного характера о «первом дне» в задуманном произведении – «второй день не может быть без интереса», что «весь роман похож на драму» (т. е. в композиции произведения должно было проявиться заложенное драматическое начало). Тургенев, как видим, тонко почувствовал и определил это направление произведения Толстого.
Тургенев имел в виду следующий конкретный отрывок повести. В момент приезда в деревню отца, получившего в Москве предсмертное письмо жены, он видит, что у её кровати «…стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лёд к голове maman <…> Девушка эта была La belle Flamande , про которую писала maman и которая впоследствии играла такую важную роль в жизни всего нашего семейства. Как только мы вошли, она отняла одну руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота, потом шёпотом сказала: “В забытьи”».
автобиографическую «репутацию» отца, в третьей редакции Толстой, удаляя грубое, а также всё сатирическое, исключает целиком главу прежней редакции «Прогулка», рассказывающую о заигрываниях отца с продавщицей-француженкой, детали любовной переписки (глава «Ключик»). В интересующем нас отрывке были исключены такие подробности об отце: Николенька «…заметил <…> полуулыбку la belle Flamande , которая значила: “Хотя и грустное теперь время, но всё я вам рада”». Я заметил, как отец в одно и то же время, как он посмотрел на лицо maman , кинул взгляд и на её прекрасные, обнаженные почти до локтя руки. Я уверен, что отец, который был убит горем в эту минуту, полюбовался этими руками; но подумал: “как можно в такую минуту думать о таких вещах”».
Первое упоминание о «прекрасной фламандке» приведено автором в тексте письма матери. Отметим, что история создания «Детства» началась именно писанием письма. В дневниковой записи за 22-24 декабря 1850 г. Толстой определяет в качестве задания для себя «писать первое письмо» (46,42). Запись в дневнике от. 11 марта 1851 г. начинается словами: «Писал письмо хорошо, немного торопливо» (46,48). Речь идёт, очевидно, о предсмертном письме матери в первой редакции «Детства».
семье. В письме М. Н. Толстой к мужу от 16 июня 1829 г., например, на эту тему говорилось: «Ты не можешь себе представить, как медленно без тебя проходит время. Хотя, говоря по правде, мы немного наслаждаемся твоим обществом, когда ты бываешь дома» 6. Для характеристики отношения отца Толстого к его матери Н. Н. Гусев обращается к «Воспоминаниям» Л. Толстого, где отмечена «правдивость и простота тона» в письмах матери к отцу, чего он не находил в письмах отца к ней. В «Воспоминаниях» Толстого читаем: «В то время особенно были распространены в письмах выражения преувеличенных чувств: несравненная, обожаемая, радость моей жизни, неоценённая и т. д. – были самые распространённые эпитеты между близкими, и чем напыщеннее, тем были неискреннее. Эта черта, хотя и не в сильной степени, видна в письмах отца. Он пишет [далее фраза по-французски, приводим её в переводе. – Т. А.]: “Мой нежнейший друг, я только и думаю, что о счастии быть около тебя…”. Едва ли это было вполне искренно» (34, 350).
По поводу последнего суждения Толстого исследователь жизни и творчества писателя Б. М. Эйхенбаум ещё в 20-е годы в работе о молодом Толстом писал: «В устах Толстого, всегда крайне осторожно говорящего о недостатках отца, и часто умалчивающего, – это очень много. Менее осторожная и довольно яркая характеристика Н. И. Толстого, – продолжает Эйхенбаум, – есть в воспоминаниях Ю. М. Огарёвой (урождённой Арсеньевой), соседки по имению, за которой он, в первые же годы своего брака, стал настойчиво ухаживать <…>» 7. В «Материалах…» Н. Н. Гусева в связи с этим более мягко отмечено, что есть «данные о некотором его увлечении своей соседкой, Юлией Михайловной Огарёвой, женой владельца имения Телятинки, расположенного в трёх верстах от Ясной Поляны, отставного подполковника Ивана Михайловича Огарёва». «Увлечение Н. И. Толстого Ю. М. Огарёвой не было, по-видимому, настолько сильным, как она описывает это в своих воспоминаниях», – заключает биограф Толстого, освещая далее факт предложения Н. И. Толстым в 1836 г. руки и сердца Т. А. Ергольской 8.
Отметим, в связи с последним заключением Н. Н. Гусева, что, возможно, из соображений такта, в биографической литературе о Толстом тема какого бы то ни было впечатления от личности Огарёвой или отражения её в творческих замыслах Л. Н. Толстого не рассматривалась. Тем не менее некоторые мотивы толстовской трилогии так или иначе напоминают об этом человеке.
К примеру, несколько раз подчёркивается, что «прекрасная фламандка» – соседка «в трёх верстах » от них, и довольно частая гостья их дома. Толстой располагал некоторыми сохранившимися письмами его матери. В книге С. Л. Толстого «Мать и дед Л. Н. Толстого» приведены отрывки из переписки М. Н. Толстой с дружескими упоминаниями об Огарёвой. Например, 9 июня 1824 г. она сообщает Т. А. Ергольской: «Г-жа Огарёва часто бывает у нас <…>», или в письме 30-годов сообщает ей же: «Я получила любезное письмо от Юлии Михайловны, в котором она пишет вам всякие любезности». В письме М. Н. Толстой к самой Юлии Михайловне (1827 г.) говорится: «Если вам недостаёт яснополянского общества, то я уверяю вас, что нам не менее недостаёт наша милая соседка [так в тексте. – Т. А.], с которой мы столь приятно проводили время. Я часто думаю о вас, и когда мы вместе читаем, и мне что-нибудь нравится, я воображаю, с каким интересом вы бы слушали <…> пишите мне о ваших милых детях, которые меня бесконечно интересуют <…> maman очень дорожит вашей памятью о ней и заверяет в своих дружеских чувствах, мой муж свидетельствует вам своё почтение и шлёт привет вашему мужу <…>». В приписке к этому письму сестры Н. И. Толстого – А. И. Остен-Сакен – Огарёва названа «мой интересный друг», и сказано: «…часто, очень часто мы говорим о вас и жалеем, что вас здесь нет <…> я убеждена в том, что среди городских удовольствий вы не забудете ваших добрых яснополянских друзей <…>» (с. 144-145).
В повести «Детство» из письма маменьки к мужу читатель узнаёт весьма существенную подробность о неблагополучной среде, в которой находится девушка: «“ La belle Flamande ”, как ты называешь её, гостит у меня уже вторую неделю, потому что мать её уехала куда-то в гости <…> Она поверяет мне все свои сердечные тайны. С её прекрасным лицом, добрым сердцем и молодостью из неё могла бы выйти во всех отношениях прекрасная девушка, если б она была в хороших руках; но в том обществе, в котором она живёт, судя по её рассказам, она совершенно погибнет <…>». [Последняя позиция проявлялась и в ранней редакции письма. – Т. А.].
Толстой оставляет за собой право неприятия атмосферы огарёвской семьи, не столько в связи с возможно вымышленным образом юной дочери, сколько относительно хозяйки с её поведением в духе «свободной любви».
смерти также свидетельствовала в 1911 году: «Эта Огарёва была женщина совсем лёгкая. Говорили, когда отец овдовел, она за ним ухаживала» («Рассказы М. Н. Толстой, записанные Д. П. Маковицким», рукопись) 9.
Взгляды Огарёвой характеризуют её воспоминания, изложенные Н. Н. Гусевым в XXXIX приложении к его биографическим материалам: «В своих записках Огарёва сообщает, что она полюбила Николая Ильича с самого первого года знакомства с ним, т. е., с первого года его женатой жизни. По её словам, и Николай Ильич платил ей таким же искренним чувством ещё при жизни своей жены, а после смерти жены его привязанность к ней ещё более усилилась.<…> В том, что она любила Николая Ильича, хотя была замужем, имела от мужа четырёх детей и не оставляла его, Огарёва оправдывала себя тем, что она вышла замуж очень молодой девушкой, ещё не будучи в состоянии сознательно отнестись к принимаемым на себя обязательствам <…>» 10. В этом смысле характерен такой отрывок воспоминаний: «Будут удивляться, что я так спокойно призналась графу в своём чувстве, не зная, что я считала себя совершенно свободной. Я свободна любить кого угодно, могу с чистой совестью выйти снова замуж: первый брак был недействителен, так как я совсем не знала, что делала, какое обязательство на себя принимала <…> Для законности контракта необходимо, чтобы договаривающиеся стороны понимали, что делают, а я была ещё ребёнком <…> Позднее он нарушил клятву, данную мне перед алтарём <…>» 11.
Изобразив «фламандку» очень молодой, автор как бы снимает «подозрения» с личности Огарёвой, которой в год смерти М. Н. Толстой было 25 лет. (Если же исходить из того, что чувства Огаревой и Н. И. Толстого возникли со времени женитьбы отца, – тогдашний возраст Огарёвой, «совпадает» с данными письма maman в первой редакции о том, что «теперь ей только 16 лет»).
Самым значительным представляется следующее совпадение. В повести маменька умирает после совсем недолгой, но тяжёлой болезни. Уже в первой редакции письма сообщается о том, что «фламандка» проводит целые дни с больной. В предсмертные часы она одна находится у её постели. Приведём строки из воспоминаний Огарёвой: «В августе графиня опасно заболела. Нервная горячка унесла её в несколько дней. Во время её болезни я заботилась о ней, как только могла. При мне она испустила последний вздох, так как я удалила всю семью из комнаты той, которая ещё боролась со смертью» 12.
Добавим к отмеченному ещё некоторые подобные факты проявления сходства сочинённого и действительного.
«Разлука» перед отъездом отца в Москву, где, кстати, в действительности нередко живала Огарёва, идёт малозначительный разговор отца с maman: «…что нужно купить для дома? Что сказать княжне Sophie [имя старшей дочери Огарёвой. – Т. А.] и madame Julie ? [имя самой Огарёвой. – Т. А.] <…>».
В примыкающем к трилогии наброске оставленного потом Толстым «Романа русского помещика» в ранней редакции описываются прихожане Николо-Кочаковской церкви (реально существующей в двух верстах от Ясной Поляны). Среди местных помещиков автор избирает наиболее знакомое (из небольшого числа знакомых Толстых) семейство. Представляется вероятным, что это именно Огарёвы: за лакеем с салопом на руке, следует «довольно смазливая и нарядная барынька лет 30, с лицом полным и улыбающимся. За весёлой барыней следовал супруг её Михаил Иванович [в жизни – Иван Михайлович. – Т. А.] Михайлов, человек лет 40». (Между прочим, разница в возрасте супругов здесь соответствует реальной). Любопытная барыня несколько раз оглянулась в церкви на молодого хозяина имения. Выходя за мужем, она выделывает «головой и глазами самые, по её мнению завлекательные манёвры с явным намерением обратить на себя чьё-то внимание», «вертлявой походочкой» проходит к экипажу. (Кстати, в церкви и – можно полагать – в той же – maman , по вариантам повести, познакомилась с «фламандкой»).
В «Романе русского помещика» в роли «ближайшего соседа» выведен Александр Сергеевич Облесков – это Александр Сергеевич Воейков, бывший опекун детей Толстых. Здесь он должен был играть роль «представителя страстей деревенского» (под словом «страсти» Толстой разумел, как он тут же поясняет, женщин, карты, вино) (4, 470). Облесков назван телятинским помещиком. Возможно, он должен был сыграть свою роль «в паре» с женой помещика Михайлова. Но роман остался ненаписанным. Резонно приобщить к сказанному отрывок из воспоминаний Огарёвой, где под именем «князя В.», на наш взгляд, допустимо предположить упоминание об А. С. Воейкове. Когда Огарёва с книжкой гуляла в лесу, принадлежавшем графу, подошёл «князь В.» со словами: «Всё ли Вы неумолимы? Четыре года, как я вас люблю <…> Вы, значит, очень его любите?» – «Да, милостивый государь <…> я люблю его, и уверена, что он мне платит тем же <…>». Узнав об этих встречах, граф, как написано в воспоминаниях, приказал срубить эту рощу и потом «язвительно посмеивался и исподтишка забавлялся моим неудовольствием» 13. (Кстати, в вариантах «Юности» соседи, жившие «за нашим лесом», носят фамилию Савиных, произведённую автором, видимо, от реально существовавшего названия «Савин лес». Он располагался между Ясной Поляной и Телятинками).
В создаваемых в те же годы вариантах «Юности» и – в основных чертах – в окончательном тексте, касающемся темы «соседей» – перед читателем предстаёт, возможно, то же семейство. Но здесь мать – уже 50-летняя вдова, «ещё свежая и весёлая старушка», которая «лет 20 до смерти мужа жила врозь с ним, изредка в Петербурге, но большей частью в своём доме – в трёх верстах от нас». «В околодке рассказывали про её образ жизни такие ужасы, что Мессалина в сравнении с нею была невинное дитя <…>, однако <…> нельзя было верить и десятой доле <…> деревенских соседских сплетней». Но уже лет десять тому назад, именно с того времени, как она выписала из армии своего сына для поправления разорённого весёлой жизнью хозяйства, «она совершенно переменила свой образ жизни». С тех пор имение, всего с чем-то в 100 душ, было поправлено, и домик, садик, канарейки и хорошенькие вещицы носили «общий характер лёгонькой весёлости» (2, 180).
Любопытна такая деталь из чернового варианта «Юности»: семейство соседей после смерти главы семьи состояло из вдовы, ещё не старой, бывшей весьма красивой женщины, «бывшего непременного Члена Николая Харлампыча, жившего уже несколько лет в доме на ноге друга семейства и управлявшего всеми делами, и двух дочерей» (2, 328). Речь шла о реальном лице, человеке, который стал позднее владельцем имения Огарёвых. Николай Харлампиевич Марсочников, ровесник Огарёвой, коллежский секретарь, был посредником полюбовных размежеваний в своём Крапивенском уезде (в 1847 г.). В период писания «Юности» Толстой внёс записи о нём в свой дневник и в записную книжку: «<…> дочь сбежала от Марсочникова, который хлеб на корню продаёт и покровительствует конокрадство, сбежала с землемером…» (47, 181, записная книжка), в дневнике за 5 сентября 1857 г. записано о Марсочникове: «бывший comme il faut. Слабый, должно быть, добрый, но подлости безграничной. Зять поправляет, и глазёнки блестят любостяжанием» (47, 156). Толстой исключил в окончательном тексте его имя – как слишком определённую реальную деталь, но оригинальное отчество было присвоено приказчику отца – «Якову Харлампычу» (глава «Женитьба отца»).
«…есть рядом со мной, межа с межой, продающееся имение в 400 дес[ятин] хорошей земли и к несчастью ещё с 70 душами скверных крестьян <…>
<…> Продавец разорившийся старик, который хочет продать поскорее, чтобы избавиться от зятя. И два раза присылал ко мне» (60, 324).
В доме Огарёвых Л. Н. Толстому довелось не раз побывать в старости. В дневнике А. Б. Гольденвейзера, часто жившего летом в Телятинках, в небольшом домике, принадлежавшем дочери писателя А. Л. Толстой, 18 июня 1908 г. записано о приезде ненадолго верхом Л. Н. Толстого. Сравнивая маленький домик с большим домом [Черткова. – Т. А.], Толстой говорил: «Нет, Сашин [Александры Львовны. – Т. А.] дом лучше. Я сейчас сюда ехал и припоминал про это место. В моей памяти целый калейдоскоп проходит. Сначала, помню, ещё при отце, это было имение жандармского полковника Огарёва. Он был маленького роста, добродушный, [в 7-м варианте «Юности» читаем: «…отец моей будущей мачехи очень добрый и глупый помещик». – Т. А.] и жену его помню. Она была, кажется, поведения довольно лёгкого». Далее Толстой упомянул о последующих владельцах домика – Марсошникове, Бибикове – «и вот теперь Саша купила… И так мне странно, я всех их так помню!» 14.
По словам Н. Н. Гусева, в 1909 г. «разговор о Ю. М. Огарёвой возник в Ясной Поляне по следующему поводу. В мае или июне этого года яснополянский врач Д. П. Маковицкий рассказал Толстому, что бывший учитель его школы 1860-х годов Н. П. Петерсон в своём письме к нему (Маковицкому) обещает прислать интересные выписки из воспоминаний Огарёвой, которая была бабкой его жены. «Толстой на это сказал: «Мой отец вдовцом был в связи с Огарёвой, говорили. С этой стороны её воспоминания должны быть интересны». (В сноске в качестве источника Н. Н. Гусевым указано: «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. Запись от 30 июня 1909, рукопись» 15. В тексте записи за этот день в издании записок Маковицкого в «Литературном наследстве» (т. 90, кн. 3, 1979 г.) этот факт не отражён).
«В августе 1909 года, – читаем у Н. Н. Гусева далее, – Л. Н. Толстой получил от Петерсона для прочтения три листка из записок Огарёвой. 17 августа Толстой отослал эти листки обратно вместе с письмом, в котором, не выражая благодарности за их присылку и не высказывая своего суждения, сообщал только, что возвращает присланные ему записки».
«Ездил за нашими в Телятинки в шарабане» (57, 158).
Из воспоминаний Огарёвой следует, что их семья какое-то время жила (по просьбе и приглашению брата – В. М. Арсеньева) и занималась хозяйством в Судакове, – имении, где она родилась, в семи километрах от Ясной Поляны: Муж «был очень счастлив, что в его распоряжении будут поля – более обширные и следовательно, более удобные для изощрения его склонности к агрономии. <…> Я распоряжалась садом, огородом и золотошвейками» 16. Есть данные о её встречах в Судакове с Н. И. Толстым.
«Быть может, чтение отрывков из записок Огарёвой, – считает Н. Н. Гусев, – навело Толстого на воспоминания об отце, чем и объясняется следующая запись в его дневнике от 2 октября 1909 года: «Ездил в шарабане в Судаково. Мысль о старой жизни отца с Телятинками и Судаковом. Разумеется, не напишу – некогда» (57, 148) 17. (Замысел остался неосуществлённым).
* * *
В примечании к Приложению о Ю. М. Огарёвой Н. Н. Гусев сообщает: «Подлинник воспо минаний Ю. М. Огарёвой был написан по-французски. Переводчик воспоминаний М. Н. Петерсон говорил мне, что те места из её воспоминаний, в которых особенно ярко описывалось взаимное увлечение Н. И. Толстого и его прабабушки, при отсылке воспоминаний в печать были выпущены». Рукопись этой части записок Огарёвой, со слов М. Н. Петерсона, следует считать погибшей. (Копии сделано не было) 18.
Примечания.
2 Тургенев и круг «Современника». М., 1930. С. 384.
3 Здесь и далее произведения Л. Н. Толстого цитируются по Полному собранию сочинений писателя в 90-та томах, М.;Л. 1928 – 1958, с указанием в тексте тома и страницы издания.
4 Ясная Поляна. № 1. Тула, 1997. С. 249.
5 Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. М., 1954.
7 Эйхенбаум Б. М. Л. Н. Толстой. Кн. I. 50-е годы. Л., 1928. С. 14.
8 Гусев Н. Н. Указ. соч. С. 96.
9 Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1922. Т. I. С. 212 (примечание).
10 Гусев Н. Н. Указ. соч. С. 651.
«Голос минувшего» в 1914 г., № 11. С. 121.
12 Там же. С. 113.
13 Там же.
14 Гольденвейзер А. Б. Указ. соч. С. 212.
«Голос минувшего». 1914, № 11. С. 125.
17 Гусев Н. Н. Указ. соч. С. 652.
18 Там же.