КАРТИНА ПЕРВАЯ
Перед зрителем — сцена театра. Справа — небольшая ложа, два кресла. Выходит Савина. Одета строго и просто — бархатное черное платье, без украшений.
«Месяц в деревне». Мне очень понравилась роль Верочки. Тургенев жил тогда в Париже. Я телеграфировала ему, просила разрешения на некоторые сокращения. Вскоре пришел ответ: «Согласен, но сожалею, так как пьеса написана не для сцены и недостойна Вашего таланта». О моем «таланте»Тургенев не имел еще никакого понятия. Это была просто любезность. Пьесу сыграли, успех был огромный! Вскоре Тургенев приехал в Петербург. В один из зимних вечеров он пришел на представление. С каким замиранием сердца я ждала моего любимого писателя и как играла! Мне совершенно ясно представлялось, что Верочка и я одно лицо…
Она смотрит в ложу, где появляется Тургенев. Он во фраке. Седые, но еще густые волосы. Подвижное выразительное лицо. Савина играет монолог Верочки.
«Не может быть… Но зачем же она вдруг задумала выдать меня за этого господина… зачем уговаривала меня?.. О, вы не можете вообразить, как хитро, как лукаво она выманила у меня это признание… Поверьте мне: я не ошибаюсь… Зачем же она меня истерзала? Что я ей сделала? Ревность все извиняет. Да что и говорить!.. Теперь мне все ясно… Она опомнилась, она поняла, что я ей не опасна! И в самом деле, что я такое? Глупая девчонка, а она!.. Полно вам говорить со мной, как с ребенком… Я женщина с сегодняшнего дня… Он вас не обманул… Ведь он меня не любит, вы это знаете, вам нечего ревновать… Поверьте мне… не хитрите больше. (После паузы.) Я, Наталья Петровна, для вас не воспитанница, за которой вы наблюдаете , как старшая сестра… Я для вас соперница… Я сама не понимаю, откуда у меня берется смелость так говорить с вами… Может быть, я говорю так оттого, что я ни на что более не надеюсь, оттого, что вам угодно было растоптать меня… И вам это удалось совершенно… (Встает.) Да, я решилась. Я не останусь в этом доме ни за что!»
Тургенев . Очень, очень мила и, как видно, умница! (Идет к Савиной, взял за обе руки.) Верочка… Вы живая Верочка… Какой у вас большой талант! Неужели это я написал?
Савина. Вы, Иван Сергеевич, вы…
— все правда… Словно праздник — так хорошо… Пожалуйте ручку, Мария Гавриловна! (Целует руку.) Вы — прелестная умница!.. И как тонко вы поняли роль. Долго вы ее готовили?
Савина. Выучила и пошла… Ужасно волнуюсь, когда играю новую роль. Сомневалась, казалось, что ничего не выходит. Но на спектакле я вдруг почувствовала себя Верочкой… и оттого все мои интонации нашли отклик в публике.
Тургенев. Это странно… видеть свою вещь на сцене. Никогда я не считал себя драматическим писателем. А все же поучительно для автора присутствовать на представлении своей пьесы. Становишься публикой, и каждая длиннота, каждый ложный эффект поражает сразу, как удар молнии!.. Хорошо, что теперь пьеса является в первобытном виде. Я поставил было себе в ней довольно сложную психологическую задачу… Но тогдашняя цензура принудила меня выкинуть мужа Натальи Петровны, а ее превратить во вдову… Совершенно исказила мои намерения.
… Нет у нас искусства. Есть большие жалованья, мелкие самолюбия и интриги самого низкого сорта… Пусть будут плохие пьесы, но только чтобы сборы полные… Говорят всякие глупости.
Тургенев. И глупости имеют свою логику — никогда ничего неожиданного не случается.
Савина. У нас все больше стремятся к переделкам французских водевилей и другим развлекательным представлениям, а драмы, мол, в жизни надоели… Это — драма, истинная драма бедной Верочки.
Тургенев. Ничтожество нашей жизни страшно. Куда ни ступи, куда ни повернись — в жизни драма. Есть еще господа писатели, которые жалуются, что сюжетов нет. Не о чем писать… Важно только, чтобы был свой голос.
Савина. Конечно. И вдохновение.
… капризное, как женщина, то приходит, то уходит.
Савина (улыбаясь). Вам это, верно, лучше знать.
Тургенев . А вы совсем непохожи на актрису. Я представлял вас совсем другою… Отчего у вас такое грустное лицо? Это всегда так?
Савина. Жизнь… Играю и репетирую, репетирую и играю. Каждую пятницу чей-нибудь бенефис, стало быть, новая роль для меня… Устала я неимоверно.
Тургенев. Когда смотришь на вас, думаешь, что сама жизнь возвышается до идеальной красоты. Вы молоды. И это все… А жизнь! Одна моя петербургская знакомая старуха немка так говаривала: «Жисть подобно есть мух: пренеприятный насеком, надо терпейт».
Савина . Вот именно: «надо терпейт». (После паузы.) Вы надолго приехали в Петербург? Ваш приезд для всех большая радость… Особенно молодежь встречает вас восторженно. Вас очень ценят и любят…
Тургенев. Меня «простили»… После долгих лет… После «Отцов и детей». Слово «нигилист» было у всех на устах. Одна дама по прочтении моей книги сказала: «Ни отцы, ни дети» — вот настоящее заглавие вашей повести, а вы сами нигилист». Я признаю справедливым и отчуждение от меня молодежи, и всяческие нарекания… Допустил в романе, видимо, какую-то ошибку, из-за нее на имя мое легла тень. А теперь в Москве молодые профессора давали обед с сочувственными «спичами». В заседании любителей русской словесности такой мне устроили прием, что я чуть не одурел… Общество меня произвело в почетные члены… Этот возврат ко мне молодого поколения очень меня порадовал и взволновал порядком… Теперь-то и совестно жить чужаком…
Тургенев. Пожалуй, я решился бы вырвать все корни, которые пустил там, в Париже… Но зачем, к чему?.. Наверно, я родился слишком поздно или слишком рано… (Пауза.) Простите, я утомил вас? Если бы вы разрешили вас навестить… Мне бы доставило огромную радость просто побеседовать с вами.
Савина. Право, не знаю… Ну, хорошо… приходите завтра. От четырех до шести я дома. Буду вас ждать.