Париж. Революция
Рис. 5
В Париже Тургенев много и упорно работал. Часа в два он выходил, чтобы навестить мать Полины Виардо (сама певица была на гастролях), заходил в сад Тюильри отдохнуть после работы.
Писатель учился испанскому языку, вероятно, не без влияния Полины Виардо-Гарсиа и ее мужа Луи Виардо, который переводил с испанского и был одним из лучших по тому времени переводчиков "Дон-Кихота" - любимой книги Тургенева. Прочитав в испанском переводе роман Лесажа "Жиль Блас", Тургенев принялся переводить на испанский французскую повесть XVIII века "Манон Леско". Внимательно читал он в подлиннике испанского драматурга Кальдерона, которого, однако, очень серьезно критиковал.
"великого Аристофана" и мечтал увидеть комедию, "безжалостную ко всему, что есть слабого и дурного в обществе и в самом человеке..."
В это время сам Тургенев создает ряд драматических произведений. Работает очень плодотворно. "Всю эту неделю я почти не выходил из дома, - пишет он в декабре 1847 года, - я работал усиленно; никогда еще мысли не приходили ко мне в таком изобилии; они являлись целыми дюжинами... Третьего дня я прочел одну из только что оконченных мною вещей двум русским друзьям; они хохотали до упаду... Я никак не подозревал в себе такой способности смешить..." Эта прочитанная друзьям вещь была комедия "Где тонко, там и рвется". Тургенев послал ее Некрасову, который в ответ писал автору: "Без преувеличения скажу вам, что вещицы более грациозной и художественной в русской нынешней литературе вряд ли отыскать".
В январе 1848 года, перечисляя свои занятия, Тургенев писал, что работает над комедией, "предназначенной для одного московского актера". Это была пьеса "Нахлебник", в которой автор предназначал центральную роль М. С. Щепкину. Герцен говорил, что "драма, которую пишет Тургенев, - просто объеденье".
В драматургии, как и в прозе, Тургенев прочно утверждался на позициях реализма. Теперь он оценил все значение гоголевского "Ревизора". По его словам, Гоголь "указал дорогу, по которой со временем пойдет наша драматическая литература". Но Тургенев понимал, что Гоголь "все-таки один", а русской сцене нужен широкий, многогранный репертуар; он был уверен, что "придет время - и молодой лесок вырастет около одинокого дуба". Во второй половине 40-х годов Тургенев написал для сцены "Безденежье", "Где тонко, там и рвется", "Нахлебник", "Холостяк", "Завтрак у предводителя". Это был большой вклад в создание русского национального театра. Лучшие русские актеры: Щепкин, Мартынов, Савина, позднее - Качалов, Станиславский и другие - с успехом воплощали на сцене образы, созданные Тургеневым-драматургом.
Но добиться постановки пьес оказалось чрезвычайно трудно. Царское правительство, напуганное революцией 1848 года на Западе, создало особый цензурный комитет, специальной задачей которого было глушить всякое живое, мало-мальски свободное слово. Пьесы Тургенева, одна за другой, приходились не по вкусу русской цензуре так называемого "мрачного семилетия" (1848 - 1855). "Нахлебник", написанный для бенефиса Щепкина, оказался под цензурным запретом на том основании, что пьеса "оскорбляет дворянское достоинство"; только в 1857 году удалось ее опубликовать в "Современнике", но все еще не удавалось получить разрешения на постановку. Наконец, в 1862 году, в новый бенефис Щепкина, "Нахлебник" был поставлен в Москве с большим успехом, и снова пьеса была запрещена, снята с репертуара и при жизни Тургенева больше не ставилась. И все-таки уже в 40-е годы Россия эту вещь знала. М. С. Щепкин читал сцены из нее на домашних вечерах, пьесу переписывали и передавали из рук в руки, и есть сведения о том, что на тайных собраниях петрашевцев ее читали вслух вместе с письмом Белинского к Гоголю.
"Завтрак у предводителя" был поставлен на сцене в 1848 году, так как, по счастью, театральный цензор охарактеризовал эту комедию как безобидную "картину провинциальных нравов". Тургенев надеялся, что если вещь поставлена, то ее можно будет и напечатать, но журнальная цензура оказалась не столь наивной, и в течение семи лет "Завтрак у предводителя" печатать не разрешали. В 1851 году Гоголь у своих друзей внимательно слушал чтение "Завтрака у предводителя" и вполне оценил центральный сатирический образ помещицы Кауровой.
Как ни свирепствовала цензура, а к началу 50-х годов имя Тургенева-драматурга занимало в России почетное место рядом с именами великого автора "Ревизора" и молодого, начинающего гения русской драматургии - А. Н. Островского.
Особое значение в последующем развитии русской драматургии имела лирическая комедия Тургенева "Месяц в деревне". Она была задумана в Париже в 1848 году и закончена весной 1850 года. По своему идейному содержанию она во многом предшествует роману "Отцы и дети" (первоначальное название пьесы "Студент"). Напечатать ее в "Современнике" удалось только через пять лет, и то с большими цензурными искажениями. Но рукописные копии уже в начале 50-х годов расходились по рукам, использовались для любительских спектаклей. Автор не раз возвращался к тексту этой пьесы, перерабатывал его, и окончательное завершение "Месяц в деревне" получил лишь к концу шестидесятых. Но многим казалось, что Тургенев сделал свою комедию слишком "психологичной", что она написана "не для сцены". И хотя уже в 70-е годы ее ставили и в Москве, и в Петербурге, но текст нередко сокращали, усматривая в нем "длинноты". Между тем Тургенев принадлежал к числу тех писателей, которым "длинноты" совсем не свойственны.
Новаторский характер "Месяца в деревне" только в XX веке понял К. С. Станиславский, который в 1909 году поставил его как истинно лирическую комедию в Московском Художественном театре. Постановка была осуществлена с большим успехом в тех же принципах режиссуры, которых в то время потребовали пьесы А. П. Чехова. Действительно, "Месяц в деревне" уже в середине XIX века предвосхищал целый ряд особенностей драматургии Чехова: отказ от внешних театральных эффектов, от подчеркнутой напряженности сюжетных поворотов, опору на глубокий и тонкий психологизм. "Тонкие любовные кружева, - писал К. С. Станиславский, - которые так мастерски плетет Тургенев, потребовали от актеров... особой игры, которая позволяла бы зрителю любоваться причудливыми узорами психологии любящих, страдающих и ревнующих сердец".
Таким образом, следуя реалистическим традициям Гоголя, осуществляя заветы Белинского, который хотел "видеть на сцене всю Русь, с ее добром и злом, с ее высоким и смешным", Тургенев одновременно прокладывал новые пути развития русской драматургии.
"Записок охотника" и по мере окончания посылает их Некрасову для напечатания в "Современнике".
После отъезда Белинского в Россию наиболее близкие отношения завязались у Тургенева с Герценом, который приехал в Париж весной 1847 года. В доме Герцена Тургенев стал своим человеком, делил с хозяевами радость и горе. Во время тяжелой болезни дочери Герцена, маленькой Таты, он ночью стремглав бежал в аптеку, а когда однажды, в период страшной эпидемии в Париже, Тургенев обнаружил у себя симптомы холеры, Герцен, отправив за город жену и детей, сам выходил больного друга.
В Париже был и Бакунин. Теперь делом его жизни стало бунтарство анархистского толка.
Бакунин посвящал Тургенева в свои дела и планы, однако единомышленниками они не стали, хотя оставались друзьями. В конце 1847 года Бакунин был выслан из Франции и поселился в Брюсселе. Туда же в начале 1848 года поехал Тургенев. В Брюсселе его и застало известие о французской революции. "26 февраля, - рассказывал он, - в шесть часов утра, я еще лежал - хотя и не спал - на постели в нумере гостиницы, - как вдруг наружная дверь растворилась настежь и кто-то зычно прокричал: "Франция стала республикой!" Не веря ушам своим, я вскочил с кровати, выбежал из комнаты. По коридору мчался один из гарсонов гостиницы - и, поочередно раскрывая двери направо и налево, бросал в каждый нумер свое поразительное восклицание. Полчаса спустя я уже был одет, уложил свои вещи - и в тот же день несся по железной дороге в Париж".
Париж встретил Тургенева пестревшими всюду трехцветными кокардами - символом республики. Революцию 1848 года во Франции совершил пролетариат, улицы были еще заполнены вооруженными рабочими, тут и там попадались остатки баррикад.
"Когда Ламартин1 " Временное правительство обмануло ожидания рабочего класса Франции. Революция была предана крупной буржуазией. В ответ на это пролетариат Парижа снова выступил 15 мая - против буржуазного Национального собрания. Мирная демонстрация была подавлена вооруженной силой. "…Все подступы к Собранию были запружены войсками, - рассказывает Тургенев, - пушки с грохотом подъезжали крупной рысью; линейные войска, уланы..." По словам Герцена, "пятнадцатое мая провело косой по вторым всходам надежд".
Наступили страшные июньские дни - дни кровавой расправы французской буржуазии с рабочим классом. Вечером 24 июня Герцен услышал из окна нестройный шум на улице и крик: "Да здравствует Людовик Наполеон!"
"Этот зловещий крик, - пишет он, - я тут услышал в первый раз. Я не мог выдержать и... закричал изо всех сил: "Да здравствует республика!" Ближние к окну показали мне кулаки, офицер пробормотал какое-то ругательство, грозя шпагой; и долго еще слышался их приветственный крик человеку, шедшему казнить половинную революцию, убить половинную республику, наказать собою Францию, забывшую в своей кичливости другие народы и свой собственный пролетариат".
Тургенев рассказывает об одном из тех июньских дней 1848 года, которые, по его словам, "такими кровавыми чертами вписаны на скрижалях французской истории": "Целый день прошел в несказанной тревоге. Погода была жаркая, душная... Я не сходил с Итальянского бульвара... Баррикады возникали повсюду - особенно по ту сторону Сены; войска занимали стратегические пункты: готовился бой не на живот, а на смерть". Он писал о томительной "тоске иностранца, осужденного на невольное бездействие" в эти дни подавления революции. "Несказанная тревога" захватывала его, заставляла стремиться на улицы, несмотря на то, что власти запретили иностранцам выходить из домов. Был случай, когда гвардеец - рьяный защитник монархии - непременно хотел арестовать Тургенева, потому что писатель вышел на улицу в куртке. "Вы ее надели для того, чтобы удобнее сойтись с бунтовщиками!" - кричал он, как исступленный.
конвоем, с мрачными лицами, иные в лохмотьях, без шапок. И, наконец, по вечерам - самое страшное. К однообразному буханью канонады присоединяются другие звуки: "резкие, гораздо более близкие, непродолжительные и как бы веерообразные залпы". Это расстреливали рабочих. Герцен рассказывает, как вечером 26 июня все, кто был у него дома, услышали над Парижем залпы с небольшими расстановками. "Мы все взглянули друг на друга, - пишет Герцен, - у всех лица были зеленые... "Ведь это расстреливают", - сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такие минуты ненавидят десять лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощает такие минуты!" Четверо суток продолжалась расправа над революционными рабочими Парижа. К власти пришел Луи Наполеон (впоследствии - Наполеон III) - ставленник крупной буржуазии.
В Париже Тургенев познакомился с жившим там в качестве политического эмигранта немецким революционным поэтом Георгом Гервегом. Еще весной стало заметно политическое легкомыслие Гервега, опасная непоследовательность его воззрений и поступков. В марте - апреле 1848 года Георг Гервег организовал и возглавил поход немецких революционных рабочих ("Парижского немецкого демократического легиона") из Парижа в Германию, чтобы участвовать там в революции. Это предприятие, явившись плодом скороспелого увлечения, было плохо обдумано и слабо организовано. Маркс был против этой экспедиции, Герцен тоже. И действительно, 27 апреля "легион" был жестоко разбит вюртембергскими войсками, количество жертв было огромным, а сам Гервег едва-едва спасся. Тургенев писал по этому поводу Полине Виардо: "Экспедиция моего друга Гервега потерпела полное фиаско; эти несчастные немецкие рабочие подверглись ужасному избиению. Второй начальник, Борнштедт, был убит; что касается до Гервега, то он, говорят, вернулся в Страсбург со своей женой... Бедняга! Ему следовало или не начинать дела, или дать себя убить, как это сделал другой..."
В мае и июне 1848 года Тургенев и Гервег жили в одном доме, на углу улицы Мира и Итальянского бульвара. В один из мрачных июньских дней произошел эпизод, который произвел на Тургенева огромное впечатление. Он сидел у Гервега, когда доложили о приходе "человека в блузе". Это означало, что пришел рабочий, из тех, кто еще продолжал сражаться за республику. И действительно, вошел старик, который проделал труднейший путь, не раз подвергаясь опасности ареста или смерти, чтобы добраться до дома Гервега. "Наши послали", - сказал он. Его послали революционные рабочие предупредить незнакомого им "гражданина Гервега", что его маленький сын, прибывший из Берлина, находится в безопасности и сумеет попасть домой вместе с бонной, "когда все кончится". Старик не видел оснований принимать благодарность, решительно отказался от денег и на взволнованные вопросы Тургенева и Гервега отвечал следующее:
"Мы в феврале обещали Временному правительству, что будем ждать три месяца; вот они прошли, эти месяцы, а нужда все та же; еще больше. Временное правительство обмануло нас: обещало много - и ничего не сдержало. Ничего не сделало для работников. Деньги мы все свои проели, работы нет никакой, дела стали. Вот тебе и республика! Ну, мы и решились, все равно пропадать!"
Это была встреча с революционером, являвшим собою полную противоположность таким людям, как сам Гервег или, скажем, Бакунин. В совершенно простой, лишенной всякой аффектации самоотверженности "человека в блузе", в отношении пролетария к революции не как к арене громких подвигов, а как к насущно необходимому делу, которое нельзя не делать, как бы оно ни было опасно, Тургенев увидел проявление истинной героики и истинного гуманизма. Он посвятил эпизоду в квартире Гервега очерк "Наши послали", в котором писал: "Участь старика, посетившего Гервега, осталась неизвестной. Нельзя было не подивиться его поступку, той бессознательной, почти величавой простоте, с которой он совершил его. Ему, очевидно, и в голову не приходило, что он сделал нечто необыкновенное, собою пожертвовал. Но нельзя также не дивиться и тем людям, которые его послали, которые в самом пылу и развале отчаянной битвы могли вспомнить о душевной тревоге незнакомого им "буржуа" и позаботились о том, чтобы его успокоить".
Два голоса настоятельно требовали его возвращения домой, однако именно с этими голосами он не хотел считаться. Первым был царь, который еще в марте торжественным манифестом призывал всех "верноподданных" покинуть революционную Францию и бороться против "мятежа и безначалия". Иными словами, правительство приказывало русским ехать в Россию. Тургенев не обратил на это внимания.
Сильно беспокоилась и Варвара Петровна. Все более и более настойчиво стала она требовать приезда сына. Эгоистичная, капризная и тем не менее сильная материнская любовь и ревность к "проклятой цыганке", вблизи которой сын находился за границей, соединялись с недовольством тем, что он ослушался царского манифеста. Мать надеялась, что летом 1848 года оба сына будут в Спасском. Но сыновья не приехали.
Покинув после кровавых июньских дней Париж, Тургенев предпринял поездку по Франции, побывал в Куртавнеле, где жили Виардо, и к концу 1848 года снова вернулся во французскую столицу.
Следующим летом Парижу пришлось пережить новое бедствие - жестокую эпидемию холеры. Тургенев заболел, но, по счастью, его худшие опасения не оправдались и он отделался десятью днями болезни.
камня и высокими замшелыми крышами, было расположено среди великолепной природы. Хозяева уезжали, так как Полине Виардо предстояла гастрольная поездка. Тургенев остался в уединении Куртавнеля. Здесь он работал над комедией "Завтрак у предводителя".
За границей Тургенев широко знакомился с европейским искусством и активно способствовал популярности русской литературы во Франции. Он неоднократно встречался с Жорж Санд, которая пользовалась большой известностью в передовых кругах России. Жорж Санд особенно интересовала Тургенева как автор ряда произведений о жизни деревни. Дружеские отношения установились у него с Проспером Мериме, который изучал русский язык, чтобы читать Пушкина и Гоголя в подлинниках.
В июне 1850 года Тургенев принял решение ехать в Россию. Вести оттуда были неутешительны. "Положение наше, - писал Герцену Грановский, - становится нестерпимее день ото дня. Всякое движение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой. Доносы идут тысячами... Университеты предполагалось закрыть... Деспотизм громко говорит, что он не может ужиться с просвещением".
Перед отъездом на родину Тургенев писал Герцену: "Ты можешь быть уверен, что все твои письма и бумаги будут мною доставлены в целости". По-видимому, Герцен, так же как в свое время Бакунин, поручил Тургеневу перевезти через русскую границу материалы, политическое содержание которых нельзя было доверить царской почте. Тургенев несомненно знал о намерениях Герцена развернуть активную деятельность, революционного эмигранта. Он писал: "В случае какого-нибудь важного обстоятельства ты можешь известить меня помещением в объявлениях - Journal de Débats que m-r Louis Morisset de Caen2 и т. д. Я буду читать этот журнал и пойму, что ты захочешь мне сказать". Оба предвидели, что переписка с Герценом через русскую границу будет невозможна. "Бог знает, когда мне придется тебе писать в другой раз; бог знает, что ждет меня в России...", - писал Тургенев, имея в виду возможные репрессии в накаленной атмосфере "мрачного семилетия". К тем, кто в июньские дни 1848 года оставался в Париже, правительство крепостной России относилось особенно подозрительно. Чувствовалось, что от этих людей, как тогда говорили, "за версту пахнет баррикадами".
1 (Французский поэт, историк и политический деятель. Входил в состав Временного правительства после февральской революции 1848 года)
2 (ébats que m-r Louis Morisset de Caen (франц.) - "Журнал де Деба", что господин Луи Мориссе из Кана)